Два брата - две судьбы - Сергей Михалков

— Лос! Бистро! — сказал он.

Вихрем помчался через двор. В моем распоряжении было всего три-четыре минуты. В коридоре вольнонаемные плотники под наблюдением немцев перестилали полы. Задержав дыхание, я медленно, делая вид, что что-то разыскиваю, пошел вдоль коридора… Сейчас будет дверь, за которой еще вчера я присмотрел висящий на степе ключ от уборной. Открываю дверь. Ключ висит. Хватаю ключ, кладу в карман и направляюсь в конец коридора. Ноги почти не слушаются. Сердце бьется учащенно. Открываю уборную (в которую входили только немцы), запираюсь на ключ изнутри, дергаю первую раму окна, за ней — вторую. В окно врывается уличный шум, мимо проезжают какие-то подводы, гудят машины, сиу-ют люди. Какой-то малыш кричит другому: «Гей, Панас, мамо тэбе шукае!..» На противоположной стороне улицы, на углу, сидит старушка, торгует семечками, и возле нее… — о, счастье! — стоит Катя с подругой. Махнул рукой. Катя заметила. Мерный стук кованых сапог заставил меня отпрянуть от окна. Но часовой не доходит до моего окна, останавливается, поворачивается, и я слышу мерные удаляющиеся шаги. Выглядываю, вижу метрах в пяти от меня спину, каску, локти с засученными рукавами, автомат на шее. Руки фашиста на автомате. Снова сигналю Кате. Подруга ее перешла дорогу, значит, поняла, что надо как-нибудь отвлечь часового, чтобы стоял ко мне спиной…

Катя быстро идет к моему окну. Лицо сосредоточенное, серьезное. Еще несколько мгновений, и я молниеносно освобождаюсь от деревянных постолов1 и с кошачьей ловкостью соскакиваю вниз, с подоконника на тротуар. Тут же накидываю протянутое Катей пальто, нахлобучиваю на бритую голову кепку, обуваюсь в чьи-то тапочки, и через несколько секунд мы с Катей пересекаем улицу и сворачиваем в переулок. Ее подруга все еще посмеивается и, жестикулируя, привлекает к себе внимание немецкого часового…

Вспоминаю сейчас все это, и мне даже страшно подумать, на какой риск шли эти отважные девушки-комсомолки. Если бы не они, что было бы со мной?!

В гостеприимной семье

Катя и ее мать приютили меня на ночь. Наутро — в путь. В гражданской одежде, с противогазной сумкой через плечо, где были куски хлеба, початки вареной кукурузы и вареные бураки — дары моих добрых спасителей, — я выбрался из города.

Шагаю только по ночам, а днем отсиживаюсь в укромных местах.

Прошла неделя.

Отдохнув в чьем-то саду, заросшем густой крапивой, я как-то под вечер вышел на улицу большого села. Немцев здесь не было. Фронт, видимо, прошел стороной. На скамейке посреди сельской улицы собрались девушки. Парней — ни одного. Вокруг полно ребятишек. Я поравнялся с девчатами.

— Добрый вечер!

— Добрий вичер! Сидайте!

Я присел. Рядом со мной — белокурая франтиха с голубыми глазами. От нее пахнет французским одеколоном. Улучив момент, тихо спрашиваю:

— Ты здешняя?

— Нет.

— А откуда?

— Из Днепропетровска.

— А здесь что делаешь?

— За картошкой. Днепропетровский немецкий комендант дал машину с немецким шофером. А здесь гощу у родственников. — Она кивнула на окно дома, рядом с которым мы сидели.

Девушки расходятся, ребятишки тоже. Мы остались одни.

— А ты откуда?

— Отбился от части. К своим пробираюсь. Вот посижу с тобой чуточку и в Николаев подамся. Могу и тебя прихватить в попутчицы.

— В «попутчицы»… А может, ты ко мне в попутчики, — усмехнулась девушка. — Что это у тебя в сумке? Противогаз?

— НЗ.

— Что?

— Неприкосновенный запас.

— А ну-ка. — Она с любопытством заглянула в сумку и посмотрела на меня с сожалением. — Не позавидуешь тебе.

Я промолчал. «Днепропетровск уже под немцами» — эта новость ударила словно обухом по голове.

— Немецкие офицеры говорят, что и Ростов взяли, что к зиме будут в Москве.

«А Николаев? — подумал я. — Что, неужели и там уже немцы?»

Сидим молча.

Но вот она встала. В лунном свете вижу ее складную фигурку, на ногах туфельки на высоких каблуках.

— Ну, желаю тебе счастливого пути!

— Тебе тоже! — Я смотрю ей вслед, и какое-то необъяснимое чувство заставило меня задержаться. Скручиваю козью ножку, закуриваю.

В доме заплакал ребенок. Захлопнулось окно. Я встал и, машинально открыв калитку, вошел в сад. Тропинка повела меня между яблонями куда-то вниз, и в лунном свете я наткнулся на завешенный простыней вход в самодельное бомбоубежище. Постоял в нерешительности, нагнулся, легонько отстранил простыню и очутился внутри.

— Кто это?

Я зажег спичку и увидел знакомую девушку.

— А-а, попутчик НЗ! — засмеялась она и зажгла свечку. — Как же тебе удалось меня найти?

— Чутье подсказало, я ведь старый разведчик.

— Старый? Сколько же тебе лет?

— Девятнадцать.

— А мне двадцать два. Только не дыми на меня, пожалуйста. Здесь и так дышать нечем.

Я погасил козью ножку.

— Как тебя зовут?

— Люся. А тебя?

Я помедлил с ответом.

— Володя.

— Вот здорово!

— Почему?

— Да так… Совпадение… Моего мужа так звали.

— А ты замужем?

— Была… Есть хочешь? Принести тебе молока? — И, не дождавшись ответа, она проскользнула мимо меня к выходу. Вокруг такая тишина, что кажется, и войны никакой нет.

Люся вернулась с крынкой и свежей пшеничной буханкой. С наслаждением выпил вечернего молока, отломил кусок мягкого душистого хлеба.

— Слушай, — неожиданно произносит девушка. — А может быть, ты останешься? Поедем в Днепропетровск. Ведь пропадешь. Поедем, а? — спрашивает она ласково, почти по-матерински, прикоснувшись к моей голове.

Чувствую, что меня захлестывает волна нежности… Кружится голова. Я плохо понимаю происходящее…

— Глупый! — Она гладит меня по голове. — О майн гот![17] — произносит она по-немецки.

— Ты знаешь немецкий?

— Как же мне его не знать, если я немка.

— Как — немка? — удивился я.

— Очень просто, я родилась в немецкой колонии под Одессой, но немка только по отцу, мама у меня русская.

— Вот это да!

— Что улыбаешься?

— Я ведь тоже говорю по-немецки.

— Неужели? — И она задала мне несколько вопросов на немецком языке, на которые я легко ответил.

— Где ты учился? Или ты тоже немец? — Люся была крайне удивлена.

— Нет, я не немец… Но язык знаю с детства. У нас в семье жила немка Эмма Ивановна. Дома мы, дети, говорили только по-немецки. Когда она умерла, мне было десять лет, и мама моя преподавала немецкий язык в школе.

— Как это здорово! Сейчас немецкий тебе здорово пригодится… А то, что мы встретились, — это судьба. И ты будешь со мной счастлив! Я хочу, чтобы ты остался со мной. И никуда я тебя не пущу. Некуда тебе идти! Понимаешь — некуда! Где фронт, ты не знаешь, а бои теперь далеко на востоке. Всех мужчин немцы загоняют в лагеря и будут вывозить в Германию. А со мной ты не пропадешь, я тебя выручу… Ну как? Останешься?