Ёсико - Иэн Бурума

Поэтому название таким и осталось — «Время тьмы».

На самом деле это был обычный документальный фильм, построенный почти по тому же принципу, что и фильм Капры «Знай своего врага», разве что еще нелицеприятнее. Используя почти те же хроникальные кадры, что мы отбирали для нашего фильма: Нанкинскую резню, бомбежки Шанхая, атаки камикадзе, — «Время тьмы» зашел гораздо дальше, обличая самого императора Японии в разжигании войны. Помню один удивительный эпизод: фото императора в военной форме медленно растворяется, превращаясь уже в послевоенную его фотографию, на которой он, в костюме и галстуке, кротко смотрит в объектив, точно присмиревший бюрократ, пока актер, читавший текст от автора, сообщает нам, что народ Японии хочет предать военных преступников суду.

Как-то вечером в Токио я упомянул имя Хотты в разговоре с Ёсико. Это было после ее концерта для солдат союзных войск в театре «Хибия». Конечно же свободных мест не было. В первой половине представления Ёсико, одетая сначала в красное, потом в белое и, наконец, в голубое кимоно, пела японские песни, вроде «Песни яблока», очень популярной в те дни, и «Токио буги-вуги». Но настоящий шквал аплодисментов она сорвала, когда после антракта вышла на сцену в облегающем шелковом платье с рисунком из цветков сакуры и затянула: «I get a kick out of you…»[40] Парни в зале просто выпали в осадок и заорали в ответ: «We get a kick out of you too, baby!!»[41] Я засомневался, верно ли она выбрала репертуар, да и вопящие вокруг американские солдаты как-то не радовали — от эмоций толпы мне вечно делается не по себе. Но этот вечер явно был триумфом Ёсико, и я очень гордился тем, что я ее друг. После представления меня, единственного из иностранцев, пригласили на ужин в отель «Империал». Кавамура, как обычно, уже прибыл, но его супруги я нигде не заметил. Несколько других приглашенных, все японцы, расселись вокруг стола, включая очень известного и очень красивого киноактера, которого звали Икэбэ Рё. Еще до того, как усесться за стол, мы оба — Икэбэ и я — постояли бок о бок над писсуарами в мужском туалете, и я не удержался от того, чтобы украдкой не взглянуть на него.

Я, конечно, не совсем уверен, но он, похоже, заметил мой интерес, а потому слишком долго стряхивал свой довольно внушительный член, при этом слегка улыбаясь. После таких безмолвных откровений мне было весьма сложно сосредоточиться на беседе за ужином. Но это так, между прочим.

— Ах да, Хотта-сан! — воскликнула Ёсико, когда я упомянул его. — Знаешь, мы во время войны снимали фильм на русском языке, мюзикл. Его никогда не показывали. Наши военные цензоры не пропустили.

— Кошмарно невоспитанные люди, — мрачно пробубнил Кавамура.

— Мы так хорошо проводили время, снимая этот фильм, — вспомнила Ёсико, весело засмеявшись. — Ты знаешь, Сид-сан, все мужчины, работавшие над фильмом, были влюблены в меня — и русские, и японцы, и звезды, и режиссер. О-о-о, каждый день была новая драма! Я называю это нашим фильмом-иллюзией. Я ведь и сама никогда его не видела. Бедный Хотта-сан был совершенно расстроен. Он потратил на него столько времени и сил! Ты знаешь, что его избивали в Секретной полиции? — На ее лбу вдруг возникла морщинка. — Эти милитаристы обращались с ним ужасно, просто ужасно!

Знаю, что это дешевые сантименты, но иногда мне чертовски хотелось, чтобы мои близкие, да и вообще все обитатели Боулинг-Грин, увидели меня в отеле «Империал» в компании моих японских друзей. Вы можете спросить, почему я так жаждал произвести впечатление на людей, от которых сам же умотал на край света. Возможно, это была бы моя маленькая месть за то, что они заставляли меня чувствовать себя извращенцем. Теперь же я был с настоящими друзьями — и в куда более эффектном окружении.

Наверное, не все мои друзья были такими эффектными. Некоторые из самых интимных моментов своей жизни я разделил с людьми, которые даже не знали, как меня зовут. В темноте токийских кинотеатров я был таким же, как и все остальные. Наверно, если б я ел достаточно риса, я даже пахнуть бы начал, как все. Этот запах японцев — приятное сочетание ароматов сладковатого риса с помадой — дурманил и возбуждал меня больше чего бы то ни было. Он был так хорош, что я ощущал его чуть ли не на языке. Всякий раз, когда я в благоговении падал на колени, не важно, где и насколько убогим было это одноразовое святилище — общественный туалет, парк, темная комната в лав-отеле для любви на часок-другой, — я делал это в надежде, что стану обладателем чего-то японского: акт любви как путь к преображению… Впрочем, я снова отвлекся.

Чтобы отпраздновать выпуск «Времени тьмы», Мерфи и я организовали небольшую вечеринку для Хотты и его команды. Это было в «Тониз», самой первой пиццерии в Токио. Владельцем ее был громадный парень из Нью-Йорка по имени Тони Лукка, он работал на ВКОТ, но потом ушел от него и заколотил бешеные деньги на черном рынке. Легенда гласит, что ему потребовался автопогрузчик, чтобы перевезти всю его наличку. Тони нравилось разъезжать по Токио на заднем сиденье своего кремового «кадиллака» с откидным верхом — он и его приятель Андо Кохэй, главарь банды Андо, развлекались так с несколькими девушками одновременно. Ходили также слухи, что у Тони были весьма теплые отношения с семьей Лучезе из Нью-Йорка, и сам Тони этот слух не опровергал. В общем, личность по тем временам подозрительная, но пиццу у него подавали вкуснейшую (а если бы и нет, все равно отведать пиццы в Токио тогда было больше негде), и Тони, несмотря на оглушительный голос и грубые шутки, с японцами ладил: он умел сделать им приятно. Поэтому пиццу у Тони ели звезды кино, а также политики, бизнесмены и, понятно, приятели Тони — гангстеры-якудза, которых кормили бесплатно.

Там-то мы и сидели, разложив перед собою громадные куски теста с расплавленным сыром и пеперони: Хотта, Мерфи, постановщик картины Симада, оператор, редактор, еще несколько людей, чьи имена давно вылетели из памяти, и ваш покорный слуга. Мерфи, не употреблявший алкоголь, поднял бокал с апельсиновым соком и провозгласил тост «за успех этой великой демократической кинокартины» и «за моего доброго друга Нобу, если мне будет позволено так тебя называть». Поднялся Хотта, чтобы поблагодарить его за добрые слова. Он не мог заставить себя называть Мерфи Диком, хотя Мерфи все время просил его говорить именно так («Дик-сан» у него тоже почему-то не получалось), поэтому он пошел на компромисс и обращался к Мерфи «мистер Ричард». В тот вечер настроение у него был совсем не праздничным. Признаться честно, лицо у него было напряженное, точно сжатый кулак. Хотта был человеком утонченным, и я сначала подумал, что ему не понравилась несколько приблатненная атмосфера в заведении Тони. Но тому была другая, более серьезная причина. Хотя «Время тьмы» и вышел в прокат с претензией на «высокое кино», показывать его стали где-то в маленьком кинотеатре на Синдзюку, а главные японские дистрибьюторы не захотели иметь дела с фильмом вообще. Объясняя это тем, что фильм «слишком сложный» или «смущает зрителей». Но что еще хуже, Хотте начали угрожать, что убьют его, если он не уберет свой дурацкий фильм.

Все это Мерфи отмел как глупую шутку:

— Да ладно, почему кто-то должен желать твоей смерти? Это великий фильм.

Хотта поблагодарил Мерфи за поддержку и вздохнул:

— Япония безнадежна, мистер Ричард, безнадежна…

— Что значит безнадежна? Мы в начале новой эры, Нобу! Японцы хотят, как и все, быть свободными, свободно говорить о том, что думают, свободно голосовать против негодяев, ходить туда, куда им нравится. Вот за что мы бились на этой чертовой войне, не так ли? И ты за это тоже боролся, правда ведь? Вот за что они избивали тебя в тюрьме. Но эти темные дни прошли, друг мой! Мы строим демократию, и это сработает, Нобу, вот увидишь, это отлично сработает.

Хотта отхлебнул красного вина и сказал, что Япония «слишком сложна».

— Нет ничего такого, чего мы не сможем исправить, — возразил Мерфи, и в этот момент Тони, который воображал себя большим эстрадным артистом, затянул «Медленной шлюпкой в Китай» с ярко выраженными неаполитанскими интонациями.

Мерфи зааплодировал первым. Настроение Хотты, похоже, ничуть не улучшилось.

11

Своего слова Ёсико не сдержала. Она вернулась в кино. Не скажу, что меня это удивило. Она объяснила это тем, что ей нужно помогать своей семье. Уверен, что так оно и было, хотя не исключаю, что киношный вирус оказался в ней слишком живучим и она просто физически не могла находиться долго вдали от камеры. Конечно, это замечательно — петь перед залом, забитым возбужденными американскими солдатами, но бессмертия можно достичь только на серебряном экране. Наши мечты, на минуточку, сделаны из очень легковоспламеняющегося материала. Помню, как сказал однажды Куросава: «Замки из песка, Сидни-сан, — вот что мы делаем, мы строим замки из песка. Всего лишь одна волна — и все исчезнет навеки». И тем не менее…