Алиби для красавицы - Наталья Александрова

Я слушал невнимательно и недоверчиво, Надежда тут же это заметила и обиделась.

– Какая-то путаница у вас получается, концы с концами не сходятся, то есть, может, и сходятся, но где-то очень далеко! – подначил я.

– Возможно! – миролюбиво согласилась Надежда. – Но все зависит от того, удастся ли Виктории найти имя и адрес человека, который украл флюосцин. Тогда дело прояснится. Ты мне вот что скажи… – Она помялась немножко, потом смущенно продолжила: – Не подумай, что я вмешиваюсь в твою личную жизнь, но та девушка, с которой ты познакомился… Чем она занимается?

Нет, ну надо же! Уже весь город знает, что я с девушкой познакомился! Да что же это такое! Бабуля поделилась радостью с Татьяной Васильевной, а та, разумеется, растрепала все своей дочери Надежде. Ну, достали старухи – сил нет!

– При чем здесь девушка? Она не имеет к этом делу никакого отношения, – буркнул я.

– Послушай, я же не из праздного любопытства спрашиваю, – мягко напомнила Надежда.

– А мне кажется, что как раз из праздного любопытства! – Я закусил удила, хоть понимал, что веду себя грубо.

– Тогда ответь: ты в филармонии был или по девушкам бегал? – Надежда тоже повысила голос.

– Вот как раз в филармонии я был. Там с Соней и познакомился! – запальчиво ответил я и понял, что попался на удочку.

Пришлось рассказать всю историю знакомства с Соней – про маляра и краску.

– Значит, она скрипачка… – задумчиво проговорила Надежда.

– Она не имеет к этому делу никакого отношения! Она не знает тех двух…

– А ты спрашивал у нее прямо? – полюбопытствовала Надежда. – Нет, конечно, ну и ладно, возможно, она действительно ни при чем. Пойду я…

На рабочем месте Надежда раздумывала недолго. Первые две девушки-скрипачки умерли при невыясненных обстоятельствах. И тут в поле зрения попадает третья девушка, играющая на скрипке. Разумеется, в нашем городе молодых девушек, профессионально играющих на скрипке, если не много, то уж не трое. Но Надежде Николаевне очень не нравились совпадения, вот просто чувствовала она: с этими скрипачками что-то не то. Казалось бы, скрипка – замечательный инструмент, а вот поди ж ты, как не везет девушкам. Просто мор какой-то пошел в городе на скрипачек!

Но если отбросить в сторону посторонние мысли, то нужно поторопить Викторию с окончательным ответом. Вот тогда у Надежды в руках будут конкретные факты.

Однако когда она с большим трудом дозвонилась до Виктории, та огорошила ее новостью насчет болезни профессора Зайончковского. Дело застопорилось. Виктория обещала выкроить время до вечера и навестить профессора в больнице, а Надежда сказала, что после окончания работы она приедет прямо на кафедру токсикологии и подождет там Викторию столько, сколько надо. Вопрос очень серьезный, тянуть нельзя.

Он проснулся внезапно, как от толчка, с ощущением чего-то скверного, непоправимого. Немного полежал с закрытыми глазами, приходя в себя, и вспомнил вчерашний вечер, силуэты на кремовых шторах. Два силуэта.

Вот что произошло, вот что осталось свербящей мучительной занозой в его мозгу, вот что зажгло в его душе злое темное пламя… Неужели все его жертвы напрасны, и она, его божество, его избранница, – такая же, как все… Она приведет в свой дом мужчину – грязного, вульгарного, отвратительного самца, для которого вся ее музыка – пустой звук, ничего не значащее сотрясение воздуха, которому нужно только, чтобы на столе была еда, в шкафу – чистые рубашки, а в постели – женщина… Она будет варить ему эту еду, помешивать суповой ложкой жирный борщ, пробовать его, добавлять по вкусу соль или лавровый лист, она будет ходить по квартире в засаленном халате и стоптанных тапках. Она будет стирать ему рубашки, руки ее станут красными и грубыми от горячей воды и стирального порошка и уже не смогут держать смычок, не смогут нежно и чувственно прикасаться к певучему телу скрипки.

Когда он впервые увидел ее, ей было семь лет. Они жили в одном дворе, но до этого дня он не замечал маленькую худенькую девочку в черном берете. В тот день – это было в начале марта, и только воробьи почувствовали уже приход весны и галдели как ненормальные, – он поднимался с санками в руке на деревянную горку и вдруг увидел ее. Она шла через двор в коротком черном пальтишке, прижимая к груди маленький скрипичный футляр, и в ее серых глазах он увидел нечто такое, о чем раньше и не подозревал. Он замер на месте и смотрел на нее, а снизу его торопили, подталкивали: «Эй ты, Жаконя, ты что, перетрусил, съезжай скорее!» Жека Малыгин рекомендовал дать Жаконе в морду.

А он ничего не слышал, и рот его наполнился солоноватой слюной, и эта девочка стала для него с этого дня важнее всего остального, он называл ее про себя «Девочка со скрипкой» или просто «Она».

Тогда ему было одиннадцать лет, он был старше ее на четыре года.

Пять лет спустя в том же дворе Жека Малыгин встал у нее на пути и попытался вырвать из рук скрипку. Он бросился на помощь, но не успел добежать – Жека толкнул «Девочку со скрипкой», она упала, стараясь не повредить инструмент. Скрипку она уберегла, но сломала руку. Перелом был тяжелый, кость срасталась очень плохо, и несколько месяцев она не могла играть.

А он встретил Жеку Малыгина и сказал, что достал настоящий боевой пистолет. Жека не поверил, но он пообещал показать пистолет и повел Жеку на чердак соседнего шестиэтажного дома.

«Где это?» – недоверчиво вертел головой Жека, пробираясь среди битых стекол, ненужного хлама и голубиного помета.

«Здесь, здесь, еще немного», – повторял он, и, когда Жека через слуховое окно выбрался за ним на край крыши, он сделал подсечку, которой научил его Володя Рубайко на пустыре позади школы.

Стая голубей взлетела с обледенелой кровли, громко хлопая крыльями. Он смотрел сверху на безжизненно распластавшееся на тротуаре Жекино тело и прислушивался к происходившим в душе переменам.

Вечером родители долго внушали ему, чтобы он не шлялся бог знает где: вон, Жека Малыгин сорвался с крыши и разбился насмерть, а тебя тоже черти весь день неизвестно где носят…

Он сидел, потупив глаза, обещал вести себя хорошо и думал, что будет защищать «Девочку со скрипкой» всю свою жизнь.

Он снова вспомнил силуэты на кремовых шторах.

Нельзя, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы все так бездарно, так бессмысленно закончилось. Она не имеет права бездумно распоряжаться собственной жизнью и собственным даром, потому что эта жизнь и этот дар принадлежат не только ей. Они принадлежат и ему, потому что он заслужил это право своим упорством, своим постоянством, своим преданным служением. Она стала его религией – и значит, она несет перед ним ответственность. Божество не может предать беззаветно верящего в него человека. Божество должно соответствовать вере, должно быть достойной ее.

Он положил к ее ногам свою собственную жизнь, не попросив ничего взамен, значит, тем самым получил право на ее жизнь. «Девочка со скрипкой» – не только его божество: она еще и его собственность.

Профессор Зайончковский очнулся в палате реанимации, потому что в машине «Скорой помощи» ему стало так плохо, что врач по рации предупредил больницу, чтобы готовили бригаду реаниматоров. Раймонда Генриховича привезли в приемный покой, где мигом перебросили с носилок на каталку и повезли бегом в реанимацию. Но там даже не понадобилось подключать приборы – просто сунули кислородную подушку и похлопали по щекам. Врач сказал, что сердце у старика еще ничего себе, а сознание он потерял в машине от духоты и тряски. Однако на всякий случай сделали кардиограмму и установили: инфаркта нет.

«И на том спасибо!» – подумал профессор и облегченно задремал.

Ночь прошла спокойно, а утром он почувствовал себя лучше и вспомнил, что так и не сообщил Виктории имя странного лаборанта, которого подозревал в краже флюосцина. Доктор велел ему лежать несколько дней, порядки в реанимации были строгие, и хоть мобильник был почти под рукой, воспользоваться им у профессора не было ни малейшего шанса. Он лежал под капельницей, обреченно глядя в потолок, и злился на так не вовремя захромавший организм.

Во второй половине дня в реанимацию привезли двоих после аварии. А профессора Зайончковского перевели в палату, где разрешили садиться в кровати и двигать руками. К тому времени он вспомнил об ужасной смерти своей сотрудницы Марии Потаповны, что усугубило его решимость разобраться в деле с флюосцином. Он еще напряг память и сообразил, что записал координаты лаборанта по фамилии Рузаев на листочке, а листочек, чтобы не потерялся, положил в футляр для очков.

Профессор Зайончковский имел неплохое зрение, но читать и писать в силу возраста без очков уже не мог, поэтому всегда носил очки в кармане. Он еще раз представил себе картину: Тархун стоит, размахивая тощей папочкой, и вещает, оглядываясь на портрет Ленина, он записывает адрес, потом снимает очки, убирает их в футляр и туда же кладет листочек, чтобы поскорее уйти из отдела кадров от надоевшего до чертиков Тархуна.