Мы дрались на истребителях - Артем Драбкин

12 апреля 1940 года начал формироваться 131-й истребительный полк. И нас после выпуска отправили туда мотористами. Я не знаю, по какому принципу меня выбрал комиссар эскадрильи Моисей Степанович Токарев. Я не был единственным евреем в выпуске – было много и неевреев, но он выбрал меня, и почему – я не знаю. Потом я много над этим думал и нашел ответ, когда вспомнил, как он подходил к решению национального вопроса. «Я знаю две национальности, – говорил Токарев. – Люди порядочные и люди непорядочные. Других национальностей на свете нет». Вот такой он был человек.

Я попал в полк, когда туда доставили с завода и выгружали из эшелона новенькие И-16. Чеканя шаг, я подошел к командиру, который там командовал, представился, сказал, что мне нужен комиссар Токарев. Старший техник лейтенант сказал: «Я инженер эскадрильи. А Токарев вон в ватнике, такой большой, самолет тянет. Иди к нему». Я пошел. Комиссар эскадрильи, старший политрук… у нас начальник школы был старший политрук, какой-нибудь комвзвода был уже большой начальник, и при виде его трепетали, а тут комиссар эскадрильи. Токарев с интересом смотрел, как я чеканил шаг. Я подошел, представился. Он подал мне руку, поздоровался. Я был удивлен. Сам комиссар эскадрильи здоровается со мной за руку. «Я знаю, что ты Синайский. Я же тебя сам выбрал. Видишь, крупный блондин – это мой механик Гармаш. Иди к нему, он тебе скажет, что делать». И крикнул: «Гармашидзе, вот к тебе идет помощник».

Я пошел к механику. Крепкий, широкоплечий блондин, наверное, лет сорока, с внушительной внешностью, посмотрел на меня и сказал: «Что вы в шинели будете тут делать. Сейчас мы уже заканчиваем, отправляйтесь получать рабочий комбинезон, обмундирование. На сегодня все, а завтра с утра сюда».

Так я попал в распоряжение, на учебу и под опеку к Гармашу. Это был очень опытный механик, который воевал в Финляндии, на озере Хасан и на Халхин-Голе. Формально мы были с ним в одном звании. Я, окончивший на «отлично», получил звание старшины, и он был в звании старшины, но он был старшина-сверхсрочник, я полностью понимал и принимал его главенство, настойчиво у него учился. А умел он все, буквально все. Хотя я технически, допустим, в отношении теории двигателя, был, наверное, более подкован, чем он, но в практике я не шел с ним ни в какое сравнение.

Мы собрали наш «ишачок». Гармаш давал мне задания, которые я старательно выполнял. Он очень скоро понял, что я ничуть не кичусь своим званием и отчетливо пониманию свое место, безукоризненно выполняю все его задания. Поэтому он стал мне доверять.

Помню, как первый раз мне пришлось принимать участие в выпуске самолета в воздух. Для меня, авиамоделиста и новичка, участвовать в выпуске самолета в воздух, на котором полетит сам комиссар Токарев, было чрезвычайно важное, ответственное и незабываемое дело. Ощущения были примерно такие же, как во время своего первого полета на самолете – тогда мне было двенадцать, и меня покатали на У-2.

Когда мы выпускали Токарева в воздух, Гармаш с улыбкой посмотрел на меня: «Что ты волнуешься? Все в порядке – мы же все проверили. Все хорошо». Токарев слетал, вернулся. Сказал: «Отличная машина. Все хорошо». И так началась моя служба.

К Токареву после первых же дней нашей совместной работы я проникся необыкновенным уважением. И я видел, что Токарев пользуется всеобщим уважением не только в эскадрилье, но и в полку. Я бы сказал, что он был душой эскадрильи. Он действительно был отцом родным. К тому же он был великолепным рассказчиком.

В мирное время в Запорожье мы выполняли боевую задачу, осуществляли прикрытие района Днепрогэса и Кривого Рога.

Результатами этих ударов и тяжелых воздушных боев стало уничтожение в течение двух недель большей части самолетов ВВС, сосредоточенных в западных округах

Дежурства были ежедневные. Полеты были рано утром, с рассвета, с пяти часов утра, если только эскадрилья не дежурила. А когда у эскадрильи было дежурство, то полеты были не утром, а вечером. Дежурство осуществлялось по форме № 2 и форме № 1. Положение № 1 – это пилот в кабине, все подключено, сигнальная ракета, и он идет в воздух. Форма № 2 – это все под самолетом, можно отдыхать, наготове, два часа у нас перерыв. Потом опять по форме № 1. Когда мы переходили к дежурству по форме № 2, то уходили курить (я-то не курил, остальные курили), и все группировались вокруг Токарева. Он обычно начинал какую-то беседу, ловко подкидывал какую-нибудь тему. Выслушивал или рассказывал сам, а потом мы все обсуждали. Я уже потом, намного позже понял, как ловко он все это делал, как он нас воспитывал, но настолько деликатно, что мы не догадывались, что он нас воспитывает. Бывало и так, что утром Токарев приходил, Гармаш докладывал: «Товарищ комиссар, самолет к полету готов». «Знаю, знаю. Давайте отдыхать. Мы через два часа заступаем на дежурство». Мы стелили чехол, он ложился, мы ложились рядом, укрывались его регланом, он нам что-нибудь рассказывал, беседовал, иногда просто отдыхали. Часто, лежа под самолетом, я слушал его рассказы. Он был очень интересный мужчина.

Но в двух вопросах он был очень тверд и жесток, особенно если начиналась дискуссия. Это вопрос национальный – он никогда не терпел, если кто-нибудь «заикался» по этому поводу. И второй – это женский вопрос. Он не терпел, когда, особенно молодые летчики, начинали хвастаться своими успехами у женщин. Сам Токарев был рослый, крупный, своеобразной красоты, могучий человек, и по тому, что мы наблюдали в гарнизоне, женщины были от него без ума. Но он никогда никаких разговоров на эту тему не вел. Никогда не хвастался и не обсуждал. Мог рассказать какую-нибудь историю, не называя имен, не упоминая место, и можно было лишь догадываться, было это с ним или с кем-то из его знакомых.

Однажды мы были в курилке, это был понедельник. Полк сформировался из двух эскадрилий, воевавших в Финляндии, и получил пополнение молодым летным составом. Технический состав был тоже пополнен. Летный состав пришел из Качи – это были молодые пилоты-истребители. Все они очень кичились званием «Сталинского сокола». Фуражка с «капустой», форма. И вот сидим мы в курилке, а молодые летчики, вернувшиеся накануне из отпуска в город, обсуждали, кто как проводил время. Один начал хвастаться, как он пользовался успехом у одной девицы: он покормил ее мороженым, они гуляли, потом он повел ее в кусты, там ею овладел, и все это он рассказывал во всех подробностях. Я сидел и думал о том, что сейчас будет интересная сценка. Я понимал, что Токарев этого так не оставит. Все молчали, с интересом слушали. Вдруг рассказчик замолчал, когда увидел взгляд Токарева. «Товарищ комиссар, что вы на меня так странно смотрите? Какой-то у вас странный взгляд. Я что, невразумительно рассказал?» – «Да нет, рассказал ты вразумительно. Я только не могу решить, ты кто – подлец или дурак». – «Как, товарищ комиссар?» – «Если ты пришел в парк в форме, ты же летчик-истребитель, герой, «Сталинский сокол», недурен собой. И какая-то милая девушка по простоте душевной поверила, что, помимо того, что ты красавец, ты еще порядочный человек. А ты ее здесь позоришь. Ты кто? Ты – явный подлец! А если это была не порядочная девушка, а шлюха, а ты с ней связался, тогда ты дурак. Посмотрим, не прихватил ли ты что-то на свой конец, а то пойдешь под трибунал. Так что, брат, я не знаю, кто ты – дурак или подлец».