Парашюты на деревьях - Наполеон Ридевский

Но пока все же рискованно оставаться на месте. Последнее задание группе было таким: разведать район за рекой Дайме, к востоку от Кенигсберга. Туда и вел нас Шпаков. Поход оказался неудачным. Следовательно, нам нужно идти туда.

Я поделился своими мыслями с Генкой.

— Наш долг делать то, что нам велели, — ответил он. — Я готов хоть сейчас. Но сможешь ли ты с больной ногой отправиться в такую даль?

— Попробую.

ЗА ДАЙМЕ

Итак, мы с Юшкевичем идем за реку Дайме. За ней лежит восточно-прусская столица — Кенигсберг.

Не было дня, чтобы мы не вспоминали Николая Шпакова, не строили всяких догадок и предположений о том, что бы могло с ним случиться в ту памятную ночь, когда и я получил тяжелую травму ноги и все еще не могу расстаться с палкой-костылем.

Может, за Дайме удастся проверить, правду ли говорили пленный солдат Фишер из строительной организации и наши новые знакомые русские парни Громов и Лозовой.

Кроме всего прочего, я полагал, что Мельников, который остался во главе группы, пошел именно за Дайме, куда вел нас Шпаков.

— Видимо, они там лазят, поэтому и не приходят на встречу к нам так долго, — высказывал свое предположение и Генка.

Перебираться через реку решили южнее городка Лобиау, у одиночного хутора Байнинг, где лес ближе всего подходил к реке. За рекой мы вновь попадали в лес возле лесничества Гросс Грюнлаукен. Обосновавшись на опушке, весь день наблюдали за рекой. Между нами и ею была широкая заболоченная полоса, поросшая шаровидными кустами лозняка. По реке ходили небольшие пассажирские пароходы, буксиры тащили баржи.

С наступлением темноты направились к реке. С близкой Балтики дул холодный ветер. Мы шли, увязая в топком болоте. Чем дальше шли, тем глубже проваливались.

С трудом добрались к берегу.

— Немножко остынем, а то в воде кандрашка может хватить, — предложил Генка.

Я подумал, как бы судорога не свела мою больную ногу. Разделись догола, завернули всю амуницию в плащ-палатки. Когда спустились в воду, она не показалась слишком холодной. Течения почти не ощущалось. Подталкивая тюки перед собой, а также и держась за них, мы бесшумно подплыли к противоположному берегу. Он был таким же заболоченным, топким. Добрались до ближайшего куста и оделись. Совсем рядом была узкоколейка, а за ней — проселочная дорога. Кто-то ехал на лошади — слышен был только стук копыт. Может, это был всадник.

— Еще один такой заплывчик — и можно дуба врезать, — прошептал, дрожа от холода, Генка.

Левая голень у меня, казалось, одеревенела. Я пытался согреть ее, растирая руками.

И все же мы были на западном берегу Дайме. Как и всегда, после преодоления трудного рубежа, на душе стало легче. В наших условиях форсирование этой болотной речушки Дайме, естественно, было успехом.

За узкоколейкой вновь были кусты, но зато кончилось болото и началась возвышенность. Почва сухая, твердая, по такой куда легче идти и приятней отдохнуть. Но мы набрели на стожок сена, точно такой же, в каком дневали. Было за полночь. Мы не удержались от соблазна остановиться здесь. Тут мы и выспимся хорошо и сапоги снимем — пусть до утра просохнут.

Мы забрались под крышу точно так же, как и там, за каналом Тимбер, прижались друг к другу, накрылись шинелями. Постепенно дрожь перестала бить, и мы уснули. Половина дня прошла совершенно спокойно. Нам хорошо видна была узкоколейка — по ней в маленьких вагончиках возили торфокрошку. На север и на юг, насколько видел глаз, тянулась ровная стена леса. Дома стояли только вдоль узкоколейки. Было, как обычно, голодно, но спокойно. До сумерек оставалось не более часа, как наше внимание привлекла одинокая повозка, следовавшая вдоль леса. В телегу, приспособленную для пары лошадей, был запряжен один битюг. На повозке оказался веселый возница. Он то сам с собой разговаривал, то напевал песенку, и по голосу мы еще издалека узнали, что едет подросток. Куда, зачем? Поравнявшись со стожком, он повернул лошадь прямо к нему.

Нам ничего не оставалось, как ждать, что же будет дальше.

Мальчуган лет тринадцати, одетый в серую куртку, в кепке с большим козырьком, остановил лошадь возле самого стожка. Пока он возился внизу, мы не видели, что он там делал. Но вот он приподнялся на повозке, и мы увидели в руках у него настоящую немецкую винтовку. Клацнув затвором, он прицелился поверх леса, стоя спиной к нам, затем передумал, слез с повозки и выстрелил вверх. Перезарядив ружье, он сделал еще два выстрела.

Мы заволновались: возможно, это был сигнал. Удивительно, что лошадь стояла совершенно спокойно, не шелохнувшись. Наша тревога рассеялась, когда мальчуган, напевая, отложил в сторону винтовку и начал дергать сено и бросать его в повозку. У меня мелькнула мысль задержать его, поговорить, тем более что до вечера уже осталось совсем немного. Мы могли после этого скрыться в лесу. Но, пока я раздумывал, подросток поднял ружье, уселся на сено поудобнее и уехал в ту сторону, откуда и появился. Вот загадка — приезжал он явно не за сеном: возможно, он воспользовался случаем, чтобы здесь, в глухом месте, пострелять из винтовки. Едва он отъехал, как мы скользнули вниз и нырнули в лес.

Пока еще не совсем стемнело, я наметил по карте маршрут ночного перехода. Вниз по течению лежал небольшой лесок Шакаулакер. Это километрах в 10 от нашей дневки, т. е. на таком расстоянии, которое мы и могли одолеть за ночь. Вновь подошли к Дайме и вдоль нее двинулись на север. У населенного пункта Гольдбах обнаружили дот, окопы. Следовало предположить, что укрепленными узлами являются и все остальные дворы и другие сооружения, расположенные по узкоколейке, которая шла параллельно реке. От Гольдбаха река забирала восточнее, а узкоколейка — западнее. Развилка и сам перекресток укреплены. Во время второго ночного перехода мы подошли к городку Лабиау с юга всего на 3–4 километра. Рядом шла железная дорога, ведущая к Кенигсбергу, за ней — шоссе. Хорошо был виден нам огромный серо-красный дом — скорее всего это был какой-либо замок. Он возвышался своей громадой над всей местностью.

Нужно было пополнять запасы. Хутора здесь были реже — все больше крупные имения. Поближе к Кенигсбергу в своих обширных имениях располагалась прусская элита. К одному из таких господских дворов мы и подошли. Длинный жилой дом, еще более длинные сараи и гумна стоят близко друг от друга, образуя четырехугольник. Все открыто — никакого забора вокруг. Во дворе небольшей каменный домик. Подались к нему. Я посветил фонариком в окно. С палатей, из-под клетчатого полога, вскочил парень.

— Откройте, — сказал я по-немецки, погасив свет.

— Тут никого нет, — ответил он по-русски.

Значит, это был паренек, привезенный сюда гитлеровцами из оккупированых наших областей.

Еле уговорили его выйти на крыльцо, но поговорить толком не удалось — он так дрожал от испуга, что зубы его громко стучали. Отвечал он невпопад.

— Вы здесь ничего не добудете — все накрепко закрыто в подвале хозяйского дома, а вам его не откроют, там сторож с ружьем.

Открывать «войну» нам вдвоем здесь не приходилось — довольствовались полбуханкой черствого хлеба, которую дал этот бестолковый парень.

Выбрали хутор поскромнее. Зашли в сумерках, пока хозяева еще не улеглись. Старый мужчина и две женщины, дети-подростки, которые оказались в доме, встретили наш приход, как нам показалось, не очень недружелюбно, но с большим удивлением. Отношений нам долго выяснять не пришлось.

— Русские? — спросил хозяин.

Глядел он на нас открыто, спокойно. Получив утвердительный ответ, он сказал неожиданно:

— Чем могу служить?

— Почему вы не служите в фольксштурме? — поинтересовался я.

— Он болен, — ответила одна из женщин.

— Нам нужны продукты, — объяснил я цель своего прихода.

— Что вы имеете в виду? — уточнил хозяин.

— Хлеб, сало.

— Сала нет, хлеба найдем немного. Если вас устроит, можем предложить куриные консервы. Правда, они домашнего приготовления…

Хозяин посмотрел на женщин, которые молча стояли рядом. Были они обе стары и похожи друг на друга, по всей видимости — сестры.

— Нас это вполне устроит, — я дал понять, что мы ждем.

Одна из женщин шагнула вперед мимо нас.

— Я сейчас, — бросила на ходу.

Генка последовал за ней. Несмотря на кажущееся миролюбие, нам следовало смотреть в оба.

— Что вам известно о нас? — спросил я хозяина.

— Восточную Пруссию обследуют русские десантные группы. Он так и сказал: «обследуют». И это слово мне очень запомнилось.

Я не удержался, чтобы не уточнить:

— Что значит «обследуют»?

— Я тоже служил в свое время в армии, — приподняв голову и став по стойке смирно, ответил хозяин.

Лицо его замерло, глаза устремились, не мигая, на меня. Очевидно, на мгновение немец вновь почувствовал себя солдатом. — Я тоже служил в армии, — повторил он, — и кое-что в этом деле смыслю. Вас послали сюда делом заниматься, я это тоже понимаю, а что вы можете здесь делать? Смотреть, что делается у нас. Верно я говорю?