Только не говори маме. История одного предательства - Тони Магуайр

– Почему, – спросила я, – так случилось? Почему я придумала себе прошлое, в котором были любящие родители? Почему я всю жизнь притворялась и не находила в себе смелости вырваться на свободу?

– А как вы сами думаете, почему это произошло? – спросил он и выдержал паузу, терпеливо ожидая моего ответа.

– Мне хотелось быть, как все, когда говорили о детстве, – ответила я. – Мне хотелось, чтобы все думали, будто я еду в Северную Ирландию навестить родителей в качестве полноправного члена семьи.

– А на самом деле? Вы когда-нибудь чувствовали себя частью своей семьи?

Я задумалась, в очередной раз вынужденная столкнуться с суровой правдой.

– Нет, я всегда старалась приехать в тот день, когда отец уезжал к своим. С того дня, когда они отлучили меня от дома, я никого из них не видела. Бабушка, дедушка, тети, дяди, кузены и кузины остались его семьей и перестали быть моей. – Я сделала паузу и призналась в том, в чем не признавалась даже себе: – Знаете, подростком я очень по ним скучала, но не позволяла себе думать об этом, никогда не признавалась в том, что одинока. Я не разрешала себе впадать в отчаяние, но, когда бабушка сказала, что они больше не желают меня видеть, я испытала сильнейший шок. – Я замолчала, вспоминая чувства, которые меня охватили в тот страшный момент предательства. – То, что я чувствовала, было гораздо глубже одиночества – я стала чужой для всех. Когда отец ходил на свадьбы родственников, куда меня не приглашали, я уже и не спрашивала почему. Я смирилась с тем, что меня не хотят знать. Я никого и никогда не упрекала в несправедливости этого приговора. Я знала, что они сообща приняли решение и обратного хода нет, они вычеркнули из сердца меня, но не его. Меня даже не пустили на похороны бабушки. Когда-то она любила меня, а я любила ее. Меня лишили всего по его вине, не по моей, и моя мать ни разу об этом не обмолвилась. Она просто смирено приняла это.

– А как ваши английские родственники? Ведь кто-то из них был очень близок вам.

– Годы, когда отец сидел в тюрьме, разверзлись пропастью между нами, и мне стало нелегко общаться с ними. Мне было неуютно, поскольку те немногие родственники, с которыми я встретилась, когда впервые покинула Северную Ирландию, не могли понять, почему я живу не дома, почему вынуждена работать. Думаю, они все-таки видели во мне дочь своего отца, человека, которого всегда относили к низшему сословию, ну и, разумеется, мне приходилось многое скрывать от них, и они, должно быть, находили меня чересчур замкнутой. В общем, я никак не вписывалась в их компанию. Думаю, я могла бы видеться с ними, но предпочла не делать этого.

Даже мою бабушку, с которой мы были так близки, пока я жила в Англии, отлучили от меня семейными тайнами. Ей не позволили узнать, почему я так рано ушла из школы и отказалась от планов поступить в университет, которые мы с таким энтузиазмом обсуждали когда-то. Я виделась с ней всего несколько раз, прежде чем она умерла.

Священник смотрел на меня с участием:

– Выходит, у вас не было ни родственников, ни большой семьи – никого, к кому можно было бы обратиться за помощью, только родители? – И тут он задал неожиданный вопрос: – Вы любили их?

– Я любила мать. И это чувство осталось неизменным. Я никогда не любила отца. Когда я была совсем маленькой, он жил так далеко от нас, что в памяти остался лишь редким гостем с подарками. О, он мог быть очень обаятельным, когда хотел этого, но я всегда боялась его. Даже сейчас я испытываю к нему смешанные чувства. И это меня смущает. В какой-то момент я вижу перед собой старика, который до сих пор любит свою жену, как и всегда любил. Я знаю, как заботливо он ухаживал за ней, когда она заболела, а потом вспоминаю монстра из своего далекого детства. Иногда он по-прежнему наводит на меня страх, – призналась я.

– Любовь – это привычка, от которой трудно отказаться, – мягко произнес он. – Спросите об этом любую женщину, которая продолжает жить с тираном, когда отношения уже исчерпали себя. Женщины бегут из дома и ищут защиты у органов опеки, а потом принимают обратно мужа-негодяя. Почему? Потому что они по-прежнему любят, но не мужчину, который их оскорбляет, а того, за кого они выходили замуж. Они вновь и вновь ищут в нем черты того человека, с которым шли под венец. Узы вашей любви сформировались, когда вы были младенцем: связь дочери и матери неразрывна. Если бы ваш отец был жесток с ней, возможно, вы бы научились ненавидеть его, но этого не было, а ваша мать внушила вам, так же как и себе, что она жертва и виноваты во всем именно вы. Ваши чувства находятся в состоянии войны с логикой. Эмоционально вы несете в себе детскую вину, но умом понимаете, что ваши родители не заслуживают вас, и вы конечно же не заслуживаете таких родителей, да и ни один ребенок не заслуживает этого. Я – слуга Господа, я проповедую всепрощение, но, Тони, вы должны ясно осознавать, что совершили ваши родители, и признать в матери соучастницу совершенного, иначе вы не сможете освободиться и обрести душевный покой.

Его слова как будто сняли барьеры, которыми я окружила правду. Стоило мне заговорить, как слова полились из меня потоком. Я рассказала ему, как мать постоянно твердила мне, что я должна «ладить с отцом», что «с нее довольно», что она «вынуждена лечить нервы». И что от меня «вечно одни неприятности».

– Всякий раз, когда я снимала трубку, чтобы позвонить им, я испытывала страх, но все равно звонила почти каждую неделю, зная, что услышу привычный рефрен: «Одну минутку, дорогая, папа хочет что-то сказать», и все эти годы я отшучивалась, боясь лишиться ее любви, если скажу ей правду.

И наконец, я рассказала ему о том, о чем никогда и ни с кем не говорила: о своем отношении к Антуанетте, девочке, которой когда-то была.

– Она была бы совсем другой, если бы ей позволили развиваться нормально, поступить в университет, завести друзей. Но у нее не было никаких шансов, и каждый раз, когда в моей жизни что-то складывается не так, я виню в этом свое детство. Когда я была моложе, эта девочка правила моими эмоциями, – и я снова и снова переживала все то, что чувствовала она. Именно в такие периоды жизни я вступала в разрушительные отношения с мужчинами, мысленно произнося: «Привет, вот и я, здесь я чувствую себя как дома». Или же появлялся друг моего детства, бутылка. Всю свою жизнь я боролась с этими демонами и чаще всего побеждала, но сейчас я чувствую, что проигрываю.

Пока я говорила, пепельница наполнилась доверху, зато в голове заметно прояснилось, когда я признала реальность:

– Она никогда не любила меня. Я нужна ей сейчас, чтобы она могла умереть в мире, со своей девственной мечтой, – мечтой о красавце-муже, который ее обожает, о счастливом браке и единственном ребенке. Мне отведена лишь роль в последнем акте этой игры. Вот для чего я здесь.

– Вы хотите разрушить эту мечту?

Я мысленно представила себе крохотную фигурку моей матери, столь зависимой от меня сейчас.

– Нет, – вздохнула я. – Разве я могу?

Глава 25

Меня оставили в маленькой душной комнате полицейского участка, обстановку которой составляли лишь коричневый пластиковый стол и несколько деревянных стульев. Под ногами был потрескавшийся коричневый линолеум, а единственное оконце находилось так высоко, что выглянуть наружу было невозможно. Я знала, что отец в соседней комнате. Мой ночной кошмар приближался к логическому завершению, но вместо облегчения я испытывала настороженность. Меня мучил вопрос: каким окажется мое будущее?

Дверь открылась, и я, обернувшись, увидела ту же женщину-констебля, но на этот раз в сопровождении другой молодой женщины в гражданской одежде. Они поинтересовались, ела ли я что-нибудь. Когда я покачала головой, констебль вышла и вскоре вернулась с подносом с чаем, сэндвичами и шоколадным печеньем, который поставила передо мной и дружески улыбнулась. Женщины достали блокноты, словно давая понять, что, как бы они ни старались создать непринужденную атмосферу, все-таки это официальный допрос. Женщину в штатском представили как социального работника по имени Джин, и меня спросили, знаю ли я, почему нахожусь здесь, и известно ли мне, что то, чем мы занимались с отцом, является преступлением.

На оба вопроса я ответила шепотом:

– Да.

Женщина-полицейский вежливо объяснила мне, что моего отца сейчас допрашивают в соседней комнате и что от меня требуется только одно: говорить правду. Мне также разъяснили, что, поскольку я несовершеннолетняя, за преступление отвечает отец, и, разумеется, в тюрьму отправится он.

– Антуанетта, ты не сделала ничего плохого, но мы все-таки должны задать тебе несколько вопросов. Ты готова на них ответить? – спросила женщина-полицейский.

Я уставилась на нее. Да разве могла я произнести вслух то, что составляло тайну стольких лет моей жизни? Секрет, за который, как постоянно твердил отец, все меня осудят. Я уже успела убедиться в этом, когда, однажды выдав его, навлекла на себя злость и обвинения, как он и предсказывал.