Незримое, или Тайная жизнь Кэт Морли - Кэтрин Уэбб

— Возможно, я ошибаюсь. Мне нужно еще раз увидеть этого молодого человека, получше узнать его, — отвечает Амелия, откидываясь на спинку стула и глядя куда-то вдаль. Солнце уже высушило ее слезы, остались лишь бледно-розовые подтеки на пудре.

— Разумеется, ты его увидишь, — отвечает Эстер, все еще пытаясь понять смысл слов сестры.

В кухне Кэт ставит пустой поднос на стол и идет к раковине. Опускает руку в таз с водой, в которой должны охлаждаться молочные кувшины, однако вода теплая. Кэт плещет ею на запястья, обтирает мокрыми руками шею, надеясь хоть немного освежиться.

— Молоко к вечеру скиснет, — предупреждает она миссис Белл, которая сидит, втиснув телеса в кресло и разостлав перед собой газету.

— Оно скиснет еще быстрее, если ты будешь совать в таз горячие руки, — замечает экономка.

— Не могла удержаться. Я набегалась на этой жаре и просто таю. А вот кое-кому не повредило бы немного подвигаться, — бормочет она, впрочем беззлобно.

Лицо Софи Белл налилось кровью, щеки в сеточке лопнувших кровеносных сосудов, а когда она слишком много ходит по кухне, то верхняя губа у нее белеет, а взгляд становится мутным. Кэт вовсе не хочется, чтобы экономка грохнулась в обморок. Ее тогда не поднять, и придется перешагивать через ее тушу целый день, пока жара не спадет и она не поднимется сама.

— Возьми вон там, — выдыхает миссис Белл. — Я оставила нам чаю со льдом. И налей мне тоже стаканчик.

Кэт снимает льняную тряпку с кувшина в буфете, вспугнув стайку сомлевших мух, которые тщетно надеялись на каплю влаги. Кусочки льда, отколотые утром от глыбы, доставленной из Тэтчема, растаяли полностью, однако чай до сих пор холодный и пряный от свежей мяты и лимонов. Кэт пьет, как ребенок, зажмуриваясь от приятной прохлады, которая растекается по телу.

— По крайней мере, работы сегодня поменьше, поскольку мужчин не будет целый день, — произносит Софи Белл. — Ты не слышала, куда отправился любитель эльфов?

— Он сказал, в Рединг, — отвечает Кэт, вытирая рот фартуком. — У него там какие-то «дела, которые надо уладить».

— Гм. Я тут заходила на неделе к Долорес Миккель, у нее сестра работает в одном большом доме в Рединге, так она говорит, что семья, где служит ее сестра, много лет знакома с семьей Дюрран. Она мне сказала, что мистер Робин не всегда был теософом, — сообщает Софи Белл, и ее глазки хитро блестят, как бывает всегда, если она сплетничает.

— Правда? — спрашивает Кэт. Она понимает, что очень хочет узнать об этом человеке как можно больше. В голове вдруг всплывают слова: «Знай своего врага». Врага?

— Правда. Он очень долго учился, потом вернулся, и его родители, приходя в гости, каждый раз рассказывали о нем что-нибудь новенькое. Сначала он был поэтом, потом писал статьи в газеты. После собрался посвятить себя Церкви, стать методистским священником, ни больше ни меньше. Он съездил в Грецию, прожил там несколько месяцев, хотя никто, кажется, не знает толком, чем он там занимался. По возвращении решил баллотироваться в парламент! От Либеральной партии. Но проиграл выборы. Ну а про последнее его увлечение мы знаем: теофил, или кто он там теперь, причем уверяет, что всегда только этим и занимался. — Миссис Белл презрительно взмахивает рукой, отчего та вся колышется.

— Теософ. Ну-ну. Похоже, он сам не знает, кто он такой и во что верит. — Кэт недобро улыбается. — Любопытно.

Миссис Белл поднимает на нее глаза, с подозрением сощурившись:

— Ты же не собираешься звонить об этом повсюду, особенно перед ним? Я слышала, как ты разговаривала с ним во дворе. Ты ведь будешь осмотрительна, Кэт?

— Да, Софи Белл. Тут нет ничего опасного.

После обеда, в положенный ей свободный час, Кэт сидит у себя в комнате, затаив дыхание и прислушиваясь, ей кажется, будто в коридоре раздаются чьи-то шаги. Но это лишь дом скрипит от жары, потому что расширяются нагретые балки и доски. Небо за открытым окном ослепительно-синее. Она слышит приглушенные голоса жены викария и ее сестры; будто поднимаясь по спирали, голоса звучат все громче и громче; дети взволнованно спорят о чем-то и упрекают друг друга, звуки их голосов приближаются, а затем затихают — будто пролетела стайка птиц. Кэт никак не удается выбросить из головы, что Робин Дюрран приходил ночью к ней в комнату, что он знает о ее ночной жизни. Эта мысль похожа на зудящую боль, на жужжание насекомого, которого никак не прогнать. Наверняка теософ собирается каким-то образом использовать это против нее. Если им руководит похоть, размышляет Кэт угрюмо, то его ждет большое разочарование. Она выцарапает ему глаза раньше, чем позволит прикоснуться к себе. Однако же она встретится с ним, как он велел. Хотя бы потому, что за ее гневом скрывается любопытство. В таких мыслях незаметно пролетают драгоценные минуты отдыха. Кэт встряхивает головой и берется за карандаш. Еще одно письмо к Тэсс, на этот раз с другим адресом. Чувство вины жжет ее изнутри, как кислотой, мешает ясно думать. «Мне невыносимо сознавать, что ты там. Я найду способ вытащить тебя, клянусь», — пишет она. Какой способ? Что она может? Она закусывает нижнюю губу, снова пишет «клянусь». «Умоляю, будь сильной, Тэсси. Держись, пока я не найду способа».

Тэсс быстро надоела суфражистская деятельность, тогда как Кэт все больше и больше в нее втягивалась. Для Тэсс это был лишь предлог вырваться из дома, где они проводили бульшую часть своей жизни, ей важно было не столько заниматься политикой, сколько просто сбежать. Она шутила, смеясь вполголоса, что не знала бы, за кого голосовать, даже если бы им сейчас предоставили избирательное право. Как бы то ни было, это была возможность оторваться от работы. Несколько недель они раздавали брошюры, продавали ленты, навязывали прохожим экземпляры «Голосуй за женщин» и выкрикивали лозунги, вызывая недовольство респектабельных мужчин и женщин.

— Я не понимаю, почему они относятся к нам с таким неодобрением, — сказала как-то Тэсс, обиженная холодной реакцией богатых леди. — Это, в конце концов, для их же блага. — Она закусила нижнюю губу как ребенок, заправила за уши волосы и с достоинством расправила манжеты — точно так же она делала, когда миссис Хеддингли или кто-то из старших приходил оценить ее работу.

— Потому что богатые всегда против того, что делают бедные, если только речь не идет об обслуживании, — с глубокой убежденностью ответила ей Кэт. — Держись. Еще полчаса — и я угощу тебя горячим шоколадом, — сказала она, обняв Тэсс за плечи.

Вскоре выяснилось, что только эти угощения и заставляют Тэсс продолжать деятельность в Союзе, и тогда Кэт поняла, что не имеет права вынуждать подругу ходить вместе с ней. Честно говоря, ей хотелось, чтобы у нее была компания, хотелось разделить с кем-то свои рискованные приключения. И поскольку Тэсс была членом Союза, Кэт казалось неправильным уходить по воскресеньям из дому без нее или же одной бывать на вечерних собраниях, когда выпадала такая возможность, чтобы послушать, как прекрасные леди из Союза рассуждают о правах и законах, о голосовании и справедливости. Она не чувствовала бы себя и вполовину такой храброй и дерзкой, если бы не Тэсс, которая всегда немного сомневалась, которую всегда требовалось подбадривать.

Кэт перестала писать и крепко зажмурилась от приступа острой тоски. Она использовала подругу. Использовала Тэсс, чтобы казаться себе такой, какой ей хотелось быть, чтобы впервые в жизни обрести хоть какую-то власть над другим человеком.

Через два месяца после того, как они уплатили по шиллингу и вступили в организацию, Кэт сказала секретарю своего местного отделения, что они охотно перешли бы к более активной деятельности. Она сказала это тихо, как будто их могли подслушать, однако та резко вскинула голову.

— На что вы готовы? Бить окна? Выступать на митингах? — спросила она отрывисто. Кэт закивала, и стук сердца громко отдавался в ушах. Пожилая женщина коротко улыбнулась, глядя пронзительными темными глазами поверх очков со стеклами в форме полумесяца. — Отлично, товарищи. Хорошие девушки. Я вас запомню.

Кэт натянуто улыбнулась и вышла в главное помещение, где лежали кипы листовок, стены были сплошь завешаны знаменами и транспарантами, а в рамках висели портреты мучениц от суфражизма. Здесь имелось великолепное изображение святой Жанны Д’Арк, покровительницы Союза женщин, которая гневно смотрела сверху вниз из-за ряда волонтерок, раскладывавших брошюры по конвертам. В комнате было душно от запаха бумаги и чернил для пишущих машинок, воздух был затхлый и теплый, в нем звучало непрерывное гудение голосов, шаги и звяканье машинок. Здесь находилось сердце боевой организации, где планировались битвы и анализировались причины поражений. Кэт это нравилось. Деятельность, которая не имеет никакого отношения к уборке или готовке, к тому, чтобы упростить жизнь лентяев, неспособных ничего сделать самостоятельно. Тэсс не было рядом, когда Кэт подписала их обеих на военные действия. Тэсс ждала снаружи, наблюдая за маленькой обезьянкой шарманщика в крошечной алой шапочке и красном жилете и радостно смеясь над ее трюками.