Укрощение искусств - Юрий Елагин

За двадцать лет до того, как Вахтанговский театр купил свою усадьбу, жизнь здесь, на берегах Оки, кипела, Елатьма была значительным торговым центром, а окрестные села и деревни славились своей зажиточностью и своими чудесными фруктовыми садами. Теперь же в самой Елатьме стояли полуразвалившиеся домики с заколоченными окнами. В них либо никто не жил, либо жили голодные и больные инвалиды. Соседние же деревни, только что пережившие коллективизацию, поражали своей исключительной бедностью и запущенностью.

Вообще трудно было себе представить, что в центре европейской России, совсем недалеко от Москвы, находится такой дикий и глухой край. Железных дорог вблизи не было. Не было и шоссейных. Проселочные дороги весной и осенью были совершенно непроезжими для автомобилей. Ехать можно было только по реке пароходом. И старенький пароход, с колесами по бокам, медленно тащился по Оке, часто садясь на мели, с которых его долго не могли стащить маленькие буксиры. Природа кругом была совершенно дикая. Часто мне представлялось, что нигде в мире – ни в Африке, ни в дебрях Бразилии – не могут быть места более дикие и пустынные, чем берега Оки между Муромом и Елатьмой. Часами можно было плыть на пароходе и не встретить ни одной деревушки, ни одной лодки, ни одного встречного парохода, ни одного человека. Только цапли неподвижно стояли на одной ноге на отмелях, да у берега торчали красные и белые треугольники бакенов…

И вот в такой глуши и купили вахтанговцы старую усадьбу и стали ее устраивать на свой вахтанговский лад – солидно, богато, с комфортом и удобствами, как устраивает свое новое поместье энергичный состоятельный хозяин. В скором времени нельзя было и узнать еще недавно заброшенную усадьбу. Она ожила и расцвела вновь, составив потрясающий контраст с окружавшими ее бедностью, убожеством и дикостью.

Вахтанговцы оказались блестящими «колонизаторами». С первого же года наш дом отдыха оказался устроенным превосходно. Дом был заново отремонтирован. Были выстроены две новые дачи, разбита теннисная площадка, расчищен старый парк, приведен в порядок большой фруктовый сад. Наконец, у новой, только что выстроенной нашей пристани красовалась целая флотилия наших вахтанговских, только что купленных в Москве лодок – из них шесть гребных, один моторный катер под названием «Егор Булычев» и две чудесные парусные яхты – «Принцесса Турандот» и «Карина». На соседних лугах паслись наши стада коров. В просторном свинарнике было полно свиней. Местные крестьяне обрабатывали вахтанговские огороды и засевали наши поля. Они же работали на кухне, пасли коров, рубили дрова, расчищали парк. Как богатые феодалы, как конквистадоры среди покорного покоренного народа жили мы – советские артисты и музыканты, среди «самых передовых крестьян в мире» – советских колхозников в социалистическом государстве в эпоху сталинских пятилеток, когда, по словам «Краткого курса истории ВКП(б)», социализм был уже почти осуществлен в нашей стране и оставались совсем пустяки до полного его завершения.

В дополнение к продуктам, получаемым от нашего собственного хозяйства, дирекция театра получила в Москве разрешение правительства на снабжение нашего дома отдыха «совнаркомовским» пайком, который в то время выдавался только самым ответственным партийным и правительственным работникам. И нам стали регулярно доставлять из Москвы первоклассные продукты: сыры и колбасы, ветчину и икру, лучшие конфеты и превосходное печенье. Никогда я не ел так вкусно и обильно, как в нашем доме отдыха в 1933 году.

Знали ли мы тогда, что в эти же самые дни лета 1933 года в других областях нашей страны – на Украине и Северном Кавказе – вымирали от голода миллионы наших соотечественников? Что трупы валялись неубранными на улицах деревень и городов? Что было много случаев людоедства? Знали ли мы все это? Верили ли мы этому? Нет. Мы старались об этом не знать, мы прилагали все свои усилия к тому, чтобы этому не верить. Подобно миллионам советских граждан, мы учились заглушать голос нашей совести, ибо как же можно было жить иначе? А мы все любили жизнь и хотели жить.

Когда кто-нибудь из вахтанговцев приезжал из Москвы на пароходе в дом отдыха, то, прежде чем остановиться у пристани Елатьмы, пароход должен был пройти мимо нашей усадьбы. И тут обычно прибывающему устраивалась торжественная встреча. На реку выезжала вся наша флотилия лодок и яхт. На берегу мы палили из ружей, а капитан парохода отдавал распоряжение подавать приветственные гудки в честь вахтанговцев.

В общем, редко кто из богатых помещиков в старой России жил так привольно и весело, как мы в нашем доме отдыха. Днем мы катались на яхтах, играли в теннис, гуляли по окрестностям, ухаживали за нашими девушками. По вечерам уезжали за реку жечь костры, петь наши любимые цыганские песни под гитары и тоже ухаживать за нашими девушками. Было среди нас несколько страстных охотников и рыболовов. К числу последних принадлежал наш председатель художественного совещания и заведующий художественной частью театра Куза. Каждый день на рассвете уезжал он за реку, вместе с одним из наших служащих – толстым молчаливым человеком, и к обеду возвращался. Он входил обычно прямо на веранду, где мы все обедали. И мы всегда встречали его аплодисментами, так как он торжественно нес свою добычу: огромных рыб – стерлядей, сомов и щук. Я много раз просил его взять меня с собой на рыбную ловлю, но он неопределенно бормотал что-то в ответ или вообще отмалчивался. Наконец, я, вероятно, так ему надоел своими просьбами, что он согласился и сказал, чтобы на следующий день я был готов к пяти часам утра.

Рано утром переплыли мы широкую реку и высадились на песчаной отмели у пустынного низкого берега. Куза и его толстый компаньон вылезли из лодки и стали вытаскивать поставленные на ночь крючки с приманками. На нескольких крючках болтались маленькие рыбешки величиною с палец, а большинство было вообще пусто. Однако этот, без всякого сомнения скверный улов, видимо, нимало не огорчил рыболовов, и они начали тут же бодро и энергично вновь забрасывать удочки. Я присоединился к ним и скоро убедился, что мои дилетантские познания в рыболовном искусстве совершенно достаточны, чтобы не отставать от такого гроссмейстера рыбной ловли, каким мы всегда считали Кузу.

Вернее было бы сказать, что все мы трое ловили рыбу очень плохо. Или, может быть, мы ловили ее не так уж плохо, но рыба просто сама не ловилась или не подплывала к нам близко. Мы закидывали и закидывали наши удочки и вытаскивали их обычно пустыми, или попадалась мелкая рыбешка, которой, если ее зажарить, вряд ли можно было даже закусить рюмку водки, до того она была мала. А между тем время шло и уже приближался час нашего возвращения к обеду в дом отдыха. Я заметил, что мои спутники стали все чаще и чаще поглядывать вверх по реке и выказывать некоторые, непонятные для меня, признаки беспокойства и нетерпения. Вскоре вдали показалась маленькая лодка с одним гребцом. Лодка все приближалась и, к моему удивлению, уверенно направилась прямо на нашу отмель. В лодке сидел «туземец» – бородатый мужичок в стареньком картузе и в голубой вылинявшей ситцевой рубашке. Лодка была завалена рыбой всех пород и размеров – от рыбешки, вроде той, которую мы вылавливали, и до больших сомов в аршин длиной. Мужичок причалил, вылез из лодки и снял картуз.