Молчание Сабрины 2 - Владимир Торин

– Морда в рамке? Там кто-то был? Или просто картина на стене?

– Картина. На стене.

Брекенбок наклонился над замком, чтобы запереть дверь, но тот был весь в грязи.

– Проклятье…

– Сэр! Бежим! Мы упустим шанс! Да не возитесь вы с этим замком!

И все же Брекенбоку, несмотря на все хитрости Заплаты, удалось запереть дверь.

Спустя около двух минут криков, сонной возни, резко пресеченных парочкой оплеух споров, Брекенбок, Заплата, Проныра и оба бывших музыканта в спешке покинули переулок Гро.

– Так вот, что такое «спектакль», – пробормотала недоуменная Сабрина, на которую так никто и не обратил внимания.

***

Вскоре после того, как крики и возня в балагане затихли, в полу некоего фургончика открылся люк.

Это произошло не сразу.

Сперва тонкий коврик шевельнулся и поднялся горбом. А затем отполз в сторону, отброшенный дощатой крышкой. Неприметный засов был незадолго до этого (еще перед ужином) предусмотрительно отодвинут в сторону чьей-то не находящей себе места, босой и очень ловкой ногой.

Из люка вылезла черная, в лучших традициях мрачных драм и темных закоулков, тень. Она была в тонких черных перчатках и босиком – башмаки остались где-то внизу – под фургоном: тень не могла позволить себе оставить следы. Закрывать за собой крышку она не спешила: вдруг придется спешно убегать.

Требовалось подготовить путь к отступлению, и тень привязала к уголку коврика длинную прочную нить.

Покончив с нитью, незваный гость огляделся.

– Эх, если бы я мог подождать с тобой до завтра… – пробормотал он. – Все было бы проще. Не нужно было бы никуда пробираться. Но нет. Работа стоит… Нельзя тратить время – каждая минута на счету… – и едва слышно добавил: – Мерзость…

Гуффин с сомнением глянул на письменный стол.

– Ты бы не стал это держать там, верно? Ты бы спрятал это подальше… Как в старом скорбнянсе…

Усевшись в хозяйское кресло, Гуффин развалился в нем поудобнее и закрыл глаза. Он поднял руку и наугад ткнул в сторону. А затем зашептал:

С глаз долой, из сердца вон,

Погашен пыл, умерен тон,

Тот дом, где вместе были мы,

Где жили, ссорились, любили,

Горит.

Гуффин открыл глаза, и поглядел в ту сторону, куда указывал палец: под хозяйскую кровать-полку. Манера Улыбаться покачал головой: под кровать – это не с глаз долой, это едва ли не под самый нос.

Шут снова закрыл глаза, представил себя на месте хозяина фургона и ткнул пальцем в другую в сторону. Продолжил напевать:

Угольно-черный там фургон,

Везет тебя в твой вечный сон,

Грохочет по камням, дрожит.

В нем, будто живо, тело, но оно –

Не спит.

И снова нет. Камин. Существуют, разумеется, личности, которые устраивают из дымоходов и каминов тайники, секретные ходы и прочее, но это было бы как-то уж слишком… аристократично для хозяина балагана. Еще одна попытка…

С глаз долой, из сердца вон.

Кладбищенский гремит фургон.

Увозит в ночь, увозит прочь

Тебя он с глаз долой моих,

Но сердце…

Так…

Болит.

Гуффин с сомнением глянул на полку, уставленную чемоданами, будто на вокзальной камере хранения.

– Слишком очевидно… Ты же не можешь настолько не ценить то, что тебе досталось, чтобы… Или можешь?

Гуффин вышвырнул себя из кресла. Нюх вел его к чемоданам. Один за другим шут принялся быстро стаскивать их на пол.

– Ты должен был спрятать его подальше с глаз… – бормотал он тем временем. – Ты ведь не любишь все это вспоминать. Но избавиться насовсем не решился бы. Верно? Старый-добрый лирично-сентиментальный Талли. Кто же в здравом уме будет избавляться от своего…

За очередным убранным чемоданом обнаружился приставленный к стенке фургончика еще один небольшой продолговатый темно-коричневый чемоданчик