Новые записки санитара морга - Артемий Ульянов

— Савельев. Он уже давно на месте. Записка с фамилиями в секции, на шкафчике с инструментами. Пока их пять.

— Пять? Это по-божески.

— Пока пять. С нашими — восемь, ато и больше будет. Да ты не ссы. Как отдадим — я сразу к тебе в секцию. Тогда вдвоем и навалимся.

— Ну, это меняет дело, если вдвоем, — облегченно сказал я. И хотел еще что-то добавить, но короткая вспышка дверного звонка заставила Вовку двинуться в зону выдач.

— Постарайся побыстрее там, без лишних пауз, — требовательно кинул он мне через плечо, направляясь по коридору к служебному входу.

— Надо бы у Савельева спросить про третий стол, — бубнил я себе под нос по дороге к секционной.

Небольшую тесную резервную секционную с одним столом в отделении использовали редко, а потому она была в идеальном состоянии. Ее было удобно показывать нежданным комиссиям, но в случае серьезного завала она могла быть пущена в ход по решению дежурного врача. И сейчас такое решение стало бы для меня немалым подспорьем, предоставив мне и патанатомам тот самый третий стол.

Лишь только я заглянул в список фамилий, как на пороге секции появился Владимир Владимирович. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять — с ним что-то не так. Он словно сиял изнутри, явно возбужденный каким-то радостным событием. Казалось, что даже походка его была более упругой, будто доктор внезапно помолодел, скинув добрый десяток лет. Признаться честно, таким я его еще никогда не видел. Он поздоровался со мной, широко улыбнувшись.

— Привет творческой интеллигенции!

— Утро доброе, Владимир Владимирович. Я смотрю, вы в прекрасном расположении духа.

— Нет, ошибаешься, не в прекрасном. А просто в великолепном! — воскликнул он.

— Есть повод? — поинтересовался я.

— А как же! Сашка моя золото взяла в Вильнюсе, на международной олимпиаде по физике. Представляешь, золото!

— Поздравляю, от всей души поздравляю! — искренне порадовался я, любуясь бьющей ключом отцовской гордостью. — А что за олимпиада?

— А я разве не говорил? Очень серьезное мероприятие. Самое крупное в мире. Там от нескольких десятков стран собираются ну о-о-очень лобастые юные физики, которые у себя на родине отборочные туры прошли.

— То есть все, как на спортивной олимпиаде.

— А как ты хотел, конечно! И Сашка туда поехала, от России. Я, конечно, знал, что доча крута, но когда она позвонила и про золото сказала — просто остолбенел. Там же сильнейшие физики планеты, только маленькие еще.

— Будущее мировой науки, получается.

— Вот именно. Вручили ей медаль и диплом. И знаешь, что это означает? Что она самый лучший восемнадцатилетний физик на планете Земля! О как! — задрал он вверх указательный палец.

— Потрясающее, наверное, ощущение, когда ребенок такого добился.

— А то! Еще какое потрясающее. И ведь сама, что ценно, без всяких там репетиторов! Награду ей декан физмата Массачусетского технологического университета лично вручал. У нее уже интервью для Первого канала брали, и РТР еще. В вечерних новостях сегодня будут показывать.

— У Саши большое будущее, — сказал я, захваченный восторгом ее отца.

— Да, это прорыв. Она к нему долго шла.

— Долго, это если бы она в тридцать пять такого добилась. А ей-то всего восемнадцать. Все впереди. Представляете, чем она к сорока будет заниматься?

— Ну, ей еще учиться и учиться, но старт прекрасный. Сейчас в Бауманку, на первый курс, ну а потом, — загадочно протянул он это «потом» и взял паузу, торжествующе глядя на меня.

— Что потом?

— У нас два года отучится — ив Массачусетский технологический ее зачислят, без всяких там экзаменов и платы за обучение! Да с приличной стипендией. Вот так, Артемий.

— Круто, ничего не скажешь. Как американцы собирали мозги по всему миру, так и собирают.

— И правильно делают. Они богатые, могут себе позволить, — согласился Савельев.

— Вот лет через двадцать откроет она какое-нибудь новое измерение — буду гордиться, что отца ее знал.

— Будешь, обязательно будешь. Может, через двадцать, а может, и раньше. Я ее спрашиваю, сколько будет дважды два. А она в ответ — ав какой системе?

— Все, она уже в большой науке. А там дважды два — понятие относительное.

— Да, Сашка — маленький ученый. Может, и моя в этом заслуга есть, — сказал он, шутливо приосанясь.

— Обязательно! — уверенно кивнул я. И добавил, глядя в список: — Ну, это у них там все относительно. А у нас — пять и есть пять. Нет у нас никакой такой системы, чтобы эти пять в три превратились или хотя бы в четыре, а?

— Система-то есть, да вот документов на них нет, на этих пятерых.

— Совсем никаких? — уныло вздохнул я.

— Не, какие-то наверняка есть. А вот тех, которые нам нужны, — нет, к сожалению. Так что — начинайте, господин писатель, без лишних раздумий.

— А как по поводу третьего стола? Откроем?

— Да ради бога! Можешь хоть четвертый открывать, если найдешь. Как здесь первых двух сделаешь — сразу зови и за третьего принимайся. Я у себя в кабинете буду, еще разок на церемонию вручения посмотрю, я ее с Интернета скачал. Уж больно приятственно! — улыбнулся он, подмигнул и выскочил из секционной.

«Как все близко. Мертвецкая, столы, врачи — и лучший юный физик планеты. Интересно, вернется она из Штатов, чтоб русскую науку двигать? Да не, какой там. Американцы полными идиотами будут, если выучат и оставить не смогут. Сделают ей такое предложение — не откажется, — думал я, готовя секционный зал к предстоящей мясорубке. — Да и зачем ей возвращаться? От патриотизма? Люди из большой науки космополиты, по складу мировоззрения. Они свою роль в масштабе человечества видят. Какая им разница, где новое измерение открывать — здесь или там. Никакой.»

Двадцать минут спустя все трое лежали на столах, отливающих холодным стальным блеском. В рядок, если не принимать во внимание стены, разделяющие большую и малую секции. «Справа налево или слева направо? — мысленно спросил я себя, приготовив острые, только подточенные ножи и визгливую пилу. — Какая, к черту, разница!» — сам же ответил на свой вопрос. И обернув ручку маленького скальпеля, решительно взялся за дело.

Вскоре все трое были готовы к последней встрече с доктором, которая уже никак не сможет повлиять на здоровье. Промежуточные двери коридора, в который выходили двери секционных, были плотно закрыты. А это значит, что его заполнил приторный запах почившей человечины и дерьма. И кто-то, кто закрыл их, пытался запереть этот привычный смрад, чтобы он не пополз по отделению, мешая перекусить, да и просто воняя. Я уже давно не обращаю на него внимания. Не то чтобы не чувствую, нет. Просто он не вызывает у меня никакой реакции. Ни положительной, ни отрицательной. И кроме того, знаю, что и сам когда-нибудь буду так пахнуть. Стоит ли тогда воротить нос?

Впереди было еще немало кровавой работы, которая не позволяла взять даже короткую передышку. Как только врачи встали к столам, чтобы приложить опыт и знания к пока неизученным останкам, я принялся зашивать трупы, начав с головы. Этот однообразный процесс, текущий на автоматизме, через некоторое время освобождает разум. Прокол, еще один — и затянуть нитку. Снова и снова, сознание почти не участвует в деле, контролируя его на автопилоте. А потому самое время полистать журнальчик. Правда, взять в руки я его не могу по нескольким причинам сразу.

Во-первых — руки заняты. К тому же они втиснуты в испачканный засохшей кровью латекс медицинских перчаток. Но есть и более весомая причина. В физическом виде журнала не существует. Его свежий номер, пухлый от глянцевых страниц, хранится внутри моей головы. Санитар

Антонов является единоличным автором, издателем и читателем этого пестрого иллюстрированного чтива. Никаких экономических ограничений, рыночной стратегии и цензуры. Полная свобода прессы, мечта любого радикала.

С одной стороны, это удобно, ведь он не занимает много места и достался мне совершенно бесплатно. Правда, никто, кроме меня, не сможет полистать его. А жаль. Иногда так хочется обсудить с коллегами по работе наиболее яркие материалы.

Ну, например, вот этот, анонс которого вынесен на обложку. «О чем мечтают санитары?» — на семьдесят пятой странице. Так, посмотрим. Ага, вот он. Подборку коротких интервью, разместившихся на двух разворотах, открывает фотография крепкого парня в хирургической пижаме. Он взят фотографом в полный рост, на всю страницу, в профиль, легко и небрежно держит на весу крышку гроба, прихватив ее посередине мускулистой рукой. Под фоткой небольшое вступление, набранное крупным жирным кеглем: «На первый взгляд санитары моргов не похожи на мечтателей. Но поверьте, ничто человеческое им не чуждо. Они порой мечтают, как и все мы. Мечтают о разном, о важном и о всякой чепухе, сбыточной и несбыточной. И некоторые из них поделятся сокровенными мечтами с читателями “Живого для мертвых”. Далее по разворотам раскиданы портретные фотки моих коллег из патанатомических и судебных моргов столицы. Под ними — имя, место работы и краткие рассказы каждого из них о мечтах.