Когда стреляет мишень - Михаил Серегин

— То есть?

— То есть для тебя всегда есть перспективы роста. Нет, я все-таки не пойму, в чем фокус.

Вот этот.., со стаканами. Раздавить — это еще ничего, но как ты при этом умудряешься не порезаться, это, конечно, здорово. Не пойму...

— Это как в анекдоте, — сказал Свиридов, — явился «новому русскому» дьявол и говорит: выполняю три любых твоих желания, а ты мне подписываешь договор и отдаешь душу. Ну, «новый русский» говорит: лады. Значит, так, брателло, типа доставь мне пятьсот «тонн» баксов.

Сделано.

Еще, говорит, подгони товарный состав типа с цветными металлами.

Готово.

"И еще, значит, — говорит «новый русский», — документы мне подчисти, а то, понимаешь, налоговая чисто совсем заколебала...

Пропало желание — заплати налоги, вощем...

Нет, мужик, типа я не пойму.., в чем тут прикол?"

Налимыч усмехнулся.

— Ты хочешь сказать, что я не желаю видеть очевидного?

— Ну.., зачем же так серьезно.

— Ладно... Девушка та понравилась? — спросил начальник службы безопасности «Центуриона».

— Которая? Которая киска или которая рыбка?

— Да хоть обе!

— А что, вы хотите предложить их мне за счет заведения? — вкрадчиво спросил Свиридов.

Николай Алимович весело рассмеялся — в который раз за время их короткого знакомства.

— Это зависит от ряда обстоятельств, — сказал он. — Например, от того, примешь ли ты мое предложение. Отдел кадров в претензии не будет.

— Какой еще отдел кадров? Это который принимает на работу в цех станочников широкого профиля?

— Угу. Ну так как? По рукам?

— Мне надо подумать, — проговорил Свиридов и, приложив указательный палец правой руки ко лбу, застыл на несколько секунд в позе роденовского мыслителя. Потом скривил угол рта — все в той же картинно-шутовской манере — и сказал:

— Подумал.

— И как?

— Это зависит от многих обстоятельств, — явно перекликаясь с недавними словами начальника охраны, отозвался Влад. — Как однажды Наполеон спросил у коменданта порта, где при его приближении почему-то не дали из пушек торжественного салюта: «В чем дело?» — «О, тому есть двадцать две причины, сир. Во-первых, нет пороха...»

— Денег, что ль, сколько положим? — быстро спросил Николай Алимович.

— Вы все-таки умеете смотреть в корень проблемы, — сказал Свиридов с тем выражением, который у девушки назвали бы кокетливым. — Двадцать два обстоятельства, но главное все равно — одно.

Николай Алимович назвал цифру.

— Так, так, — резюмировал свое впечатление от услышанного Свиридов, — конечно, это не сокровища Древней Индии и не «Бэнк оф Нью-Йорк», но все-таки порой в жизни приходится довольствоваться малым. Прикажете приступать к исполнению обязанностей с сегодняшнего вечера встреч?

— Узнают коней ретивых по высоким чепракам, — разве что не пропел Николай Алимович. — Да не спеши ты так. Еще успеешь. Кроме того, будет второе условие.

— Это еще какое? — настороженно спросил новоиспеченный охранник «Центуриона».

— Непременно научишь меня ломать стаканы.

— Вот этого не обещаю, — хитро прищурившись, сказал Свиридов.

Глава 5

НАСТАВНИК АЛОЙ ПАНТЕРЫ

— Интересно, кто бы победил, если бы ты попробовал спарринг с нашим главным инструктором?

Перед Свиридовым на нескольких подушках, выгнувшись всем телом так, как это может сделать только очень гибкий человек, полуприкрыв глаза, лежала девушка. Почти обнаженная, если не считать скомканной простынки где-то в ногах.

— М-да-а-а... — протянул Влад, проводя по ней взглядом так, как за несколько минут до того проводил рукой, — как вас, таких, только вылепляют? А, Катя?

Катя — та самая Алая Пантера, что показала такой класс фехтования и позирования на ринге, — дрогнула веками, и ее затянутые влажной дымкой глаза остановились на улыбающемся лице человека, в чьи объятия ее бросили так неожиданно — и так счастливо, как оказалось чуть позже.

— Я не понимаю, Алеша... — пробормотала она.

— А я не понимаю, как тебе отвечать про твоего главного инструктора. Он что, вас тренирует.., или как?

— Общефизическая подготовка.

— Откуда ты нахваталась таких казарменных терминов?

— А это еще когда я занималась сначала спортивной гимнастикой.., до пятнадцати лет, а потом фехтованием. Я же мастер спорта международного класса.

— По гимнастике или по фехтованию?

— По.., фехтованию. Даже на Олимпиаде была.., почти. Отправили в обоз в последний момент.

Свиридов кивнул и, положив руку на горячее — как и полагается Алой Пантере — бедро девушки, спросил:

— А в ночной клуб что подалась?

— А что мне делать.., большой спорт — это же игра на выживание. Рулетка. Чуть что, и оттирают. И тогда — конец. Если ты становишься невыездной, то можно отправляться на вокзал просить милостыню.

— Понятно, — протянул Влад. — Кто же, в таком случае, может тренировать бывших спортсменок экстра-класса.., ведь у вас много таких?

— Да, в основном. Девчонки из гимнастики, опять же фехтования, есть теннисистки.., пловчихи. Фигуры у всех дай боже, ну там пластика, тренировка... А наш инструктор.., я не знаю, кто он, но говорят, что бывший спецназовец. Спецназ ГРУ, слыхал такое? Или сам работал? Ты ведь много где послужил?

Влад облизнул губы. Конечно, шансов на то, что вот так, глупо, наобум, напролом, он сможет нащупать след Кардинала или выйти на него самого, тем более бессмысленно предполагать, что этот инструктор и есть Кардинал.., но ведь это может оказаться и так.

— Спецназ ГРУ? — переспросил он. — Нет, не работал. Хотя знаком с некоторыми.

— Да? Может, тогда ты знаешь Свиридова?

Владимир поднялся на локте и пристально посмотрел сначала на ровно вздымающуюся высокую грудь Кати, потом статную шею и, наконец, добрался до полуоткрытых ярких губ, еще не остывших от его поцелуев. Губ, которые только что — непостижимо, непонятно! — но назвали его фамилию. Его настоящую и такую гибельную теперь фамилию.

— А где ты слышала это.., о Свиридове?

— Да ну, — покачала она головой, — наш Иван Сергеич только и делает, что читает про него самые разнокалиберные публикации. И нам зачитывает. Значит, ты знаком с ним?

— Что за Иван Сергеич?

— Тихомиров. Наш инструктор. Все уши прожужжал про своего Свиридова.

«Кто такой Тихомиров, не помню такого», — едва не сказал Свиридов, но тут же вспомнил, что он уже не принадлежит самому себе и потому не может говорить от имени Владимира Свиридова.

— Владимир Свиридов умер.

Последнюю фразу он все-таки сказал вслух, и Катя легла на него всем телом и проговорила в самое ухо:

— А вот Тихомиров говорит, что такого не может быть. Свиридов — это его чуть ли не самая любимая тема для разговоров. И еще церковь.

— Церковь? — удивленно спросил Свиридов.

— Ну да.., он удивительно набожный человек. Молится.., странный он, конечно, но специалист.., специалистов такого уровня в Москве можно пересчитать по пальцам. Ты сам увидишь... Налимыч собирается еще чуть-чуть проверить тебя.., потренировать. Хотя, откровенно говоря, то, что он мне наговорил про тебя за минуту.., столько комплиментов, например, про меня он не говорил за все время работы. А я тут уже год. Даже немного больше.

— Вероятно, интересный человек этот ваш Тихомиров, — сказал Влад. — Непременно с ним познакомлюсь.

— Только, пожалуйста... — Голос девушки понизился почти до шепота:

— Только не говори Николаю Алимычу, что я говорила тебе про Тихомирова. Он почему-то не любит, когда про Тихомирова.., вот так.

Влад с готовностью кивнул, отмечая, что девушка, несмотря на свою явную нетрезвость и естественное возбуждение от близости с мужчиной, что-то упорно не желает выпускать из себя.

Недоговаривает.

Ну что ж, это ее право. Право на молчание.

Быть может, напрямую сопряженное с другим правом — правом на жизнь. Не исключено, что, потеряв одно право, она рискует потерять и второе.

— Расскажи, как это тебе удается.., с теми бутылками и стаканом, — проговорила она, — это же, наверно, большая тренировка нужна.

— Ну да, — устало протянул Свиридов, которому уже изрядно прискучила эта стаканнодеструктивная тематика, — сначала на спичках тренировался. Зажимаешь спичку между большим пальцем и мизинцем и ломаешь. Потом между безымянным и большим — и снова ломаешь. На грецких орехах там... А один мой приятель рвал колоду карт. Это еще потруднее будет...

...Катя давно заснула, по-детски свернувшись калачиком, а Свиридов все лежал с широко распахнутыми глазами и смотрел в зеркальный потолок, на который легли тусклые блики ночника, и думал о том, что его уже нет.., несмотря на то что он молод, красив, полон сил и здоровья. Но все равно — его нет. Он — отрезанный ломоть от полновесного пирога жизни.

Той самой жизни, что, невзирая на глубокую ночь, не желала замирать в этом огромном городе и наполняла собой каждую улицу, каждый дом, каждый отсвет фонаря в подмерзшей оттепельной луже и каждую клеточку зависшей над постелями москвичей цепкой дремотной тишины.