Медитация. Двенадцать писем о самовоспитании - Фридрих Риттельмайер

Хотя в такой медитации не содержится никаких частных советов, мы безусловно делаем наилучшее из того, что можно сделать для разрешения социальных вопросов. Вокруг этой медитации, по всей вероятности, образуется некое ядро «религиозного социализма», от которого будет исходить удивительная сила социального мировоззрения — бодрость, воодушевление, выносливость. Из него родится великое множество живых инспираций. Возможно, начнется изменение самого христианства, дух Христов глубже овладеет людьми, и борьба с социальными недугами более не станет уделом индивидов с их малыми средствами и группировок с их поверхностными средствами, а будет понята в духе мировой борьбы, которую ведет Христос. Не так, что христианство потеряет себя в той или иной политико–экономической форме сегодняшнего социализма и захиреет ему в угоду, но так, что оно станет живой силой воли во всех событиях борьбы против великих бедствий человечества. Нам нужно большее христианство. Христианство социальное. Христианство, активно выходящее во внешний мир. О нем‑то мы и говорим. В нем присутствует Сам Христос, который желает нашими глазами видеть бедствия человечества и действовать в наших душах, тесня нужду, подавая помощь.

11

К божеству стремимся, призывая, — И оно покинет свой престол![12]

Эти слова Шиллера могут стать девизом для наших последних медитаций воспитания воли. Божество царит над нами до тех пор, пока не воцарится в нас. Но тогда царим и мы вместе с ним. Отсюда происходит царственный жизненный настрой, обретаемый нами в этих медитациях. Майстер Экхарт сказал однажды, что хотел бы «вечно вершить вместе с Богом Его работу». Высокое чувство, которым рождены эти слова, можно ощутить в каждой из предложенных нами медитаций воли. Да и всякая медитация может завершиться этим решением. Человек чувствует себя сотрудником и другом Божиим. Но именно это чувство, при взгляде на нашу слабую силу, ведет к истинной скромности.

Тем самым дан и ответ на вопрос, который частенько задают: «Не мистика ли то, чем вы здесь занимаетесь?» Под «мистическим» сегодня разумеют практически все, что чувственно неясно. Но когда‑то мистика была серьезным путем, который через погружение в собственную душу позволял достичь божественной первоосновы и соединиться с нею. Это возможно, если человек способен отключить чувственные впечатления. Тогда ощущения высокого счастья пронизывают его внутреннее существо. Мистики всех времен повествуют об этом в гимнах. Но божественное, так обретенное человеком, остается обобщенным. Единое, Безграничное, Блаженство — вот те радости, какими полнятся песни мистиков у всех народов и во все века.

Мы же ищем в человеке не душу, но «Я». Мы ищем это «Я» не в смутных ощущениях, но стремимся к его просветлению Христовым «Я». Мы ищем не единения с первоосновой мира в блаженстве, но стремимся наполнить это «Я» божественной вселенской волей, присутствующей во Христе.

Другой вопрос гласит: «Где в Новом Завете говорится о медитации? Христос четко и ясно говорит только о молитве и от учеников Своих хочет только молитвы!»

На этот вопрос, поставленный теперешним христианством, у нас есть три ответа. Всякий знает слова, сказанные о Марии: «Мария сохраняла все слова сии, слагая в сердце своем». Трудно дать более точное определение медитации.

Человек «сохраняет» слово в своей душе и «слагает» его, двигаясь вместе с ним. Образ этого есть драгоценный камень, который так и этак поворачивают в сиянии солнца, и он открывается во всех своих подробностях, и солнце в нем становится зримо. Когда человек слагает в своей душе слова Христовы: «Я… есмь… свет… миру» и сам движется вместе с ними, когда позволяет им пребывать в своей душе, подобно тому как пребывает перед глазами драгоценный камень, пока его рассматривают, — тогда он медитирует. Именно эти слова о Марии могут стать подспорьем для медитации.

Есть у нас и второй ответ. Христос в Евангелии от Иоанна говорит: «Если пребудете в слове Моем, то вы истинно Мои ученики». Если заглянуть в подлинник, то там сказано больше. Лютер, конечно, воспел хвалу Иоаннову Евангелию — «редкостному по своей утонченности главному Евангелию». Но в его эпоху именно глубины Иоаннова духа взгляд примечал еще не повсюду. Если мы переведем написанное там на наш язык, то нам, пожалуй, следовало бы сказать: «Если будете жить в Моем жизнеслове, тогда вы поистине Мои ученики». Еще обстоятельнее, но и проникновеннее, можно это выразить так: «Если вы будете иметь вечное жилище в божественном, творящем Слове, которое есть Я, тогда вы поистине ученики моего Я».

Чем глубже мы вникаем в Евангелие от Иоанна, особенно в прощальные речи Иисуса, тем яснее видим, что путь на небо, который Христос указывает Своим ученикам, это Его «Слово», в полном согласии с откровением о «Слове» в начале. Но имеется в виду не только слово, возвещаемое в проповеди, но слово, звучащее и творящее в душе, слово, в котором живет и действует Сам Христос. Это — Слово творения, а не только Слово провозвестия. Медитировать — значит позволить «Слову» быть и самому пребывать для Слова. Позволить Слову творить и самому преображаться в Слове. Так исполняется последняя заповедь, которую Христос дал ученикам Своим — идти путем, который Он указал; так Христос продолжает жить и пребывать в душах.

Но как же обстоит с «Отче наш» — новой молитвой, которую Христос дал Своим ученикам? Именно этого касается наш третий ответ. «Отче наш» — ярко выраженная молитва–медитация. Идеальное единство молитвы и медитации. Всем своим существом она воспитывает в нас способность предаваться душой молитве–медитации. Фрилинг в своей статье «Строение «Отче наш»» («Die Christengemeinschaft», August 1929) говорил об этом в связи с первыми тремя молениями. Действительно, серьезное погружение в молитву «Отче наш» само собой ведет к медитации. Тогда впервые возникает ощущение, что не стоит всякий раз произносить «Отче наш» целиком, а тем более по многу раз кряду, но как раз наоборот — лучше по одному молению в день или даже одно из первых трех молений в течение нескольких дней, а то и недель. В конце концов человек полностью проникается настроением: о, если бы я хоть раз мог прочувствовать первое моление так, как оно звучало в душе Христа! Он работает над тем, чтобы душа его стала такой, чтобы она в самом деле могла произнести это первое моление, он позволяет самому молению работать над этим. А это уже медитация.

К сказанному Фрилингом я хотел бы добавить, что и с последними молениями обстоит не иначе. Кто возьмет мою книгу об «Отче наш», тот увидит, как, занимаясь четвертым молением «Хлеб наш насущный дай нам днесь», мы все яснее понимаем, что это моление не столько о хлебе насущном, сколько о новом человеке, который во всех отношениях верно стоит в практической жизни и наделен всеми качествами, необходимыми в повседневности. Тридцать лет назад, когда сам я еще мало что знал о медитации, это моление вынудило меня именно так преподать его детям на уроке закона Божия. Но и моление «Оставь нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим», — если мы примем его всерьез, особенно вторую его часть, то сей же час заметим, какого воспитания духа оно от нас ждет. А о том, что первая половина «Оставь нам долги наши» — не просто прошение о божественном отпущении, но стремление обрести оное, говорил еще Лютер. Прошение «Не введи нас во искушение» тоже стало бы понятней, ближе человеку и не давало бы особенного повода для догматических проблем, если бы воспринималось более медитативно, если бы в нем видели не столько выражение личного желания, сколько жажду увидеть божественную духовную истину, личное ощущение божественного водительства. И наконец, последнее моление «Избавь нас от лукавого» — ведь никто не верит, что это его моление может исполниться не сегодня завтра. Вселенская цель воздвигается над нами, мы испытываем ощущение Божественной воли и всем существом принимаем ее.

Да, «Отче наш» — поистине медитативная молитва. Всею своей сущностью она ведет от обычной молитвы к медитации, а тем самым — к высшему роду молитвы. Хотя Христос не употреблял нашего слова «медитировать», Его воля ясна, Его воспитание очевидно.

Люди бы меньше возражали против медитации, если бы лучше умели молиться, прежде всего той молитвой, которая поистине есть молитва, подводит итог всем прошениям. Такая молитва — поклонение. О поклонении как о конце мировой истории и как о жизни небесной величественно повествует Апокалипсис.

Жаль, в нашем родном языке нет подходящего слова для медитации. Правильным переводом — если бы это слово не было отягощено слишком узким употреблением — было бы «благоговение», «преклонение». И всякая медитация, начинаясь внешним и формальным (что для современного человека нередко единственно возможное и честное), в конечном счете есть не что иное, как благоговение. Благоговение ведет к поклонению, т. е. к молитве, совершаемой всем существом и в основе своей обращенной к небу.