Далеко ли до Вавилона? Старая шутка - Дженнифер Джонстон

Но сегодня день опять будет солнечный, и я пойду на берег, к моим чайкам, и послушаю, как волны разбиваются о гранит.

Сияло солнце. Над лужайками весело поднимался парок, и земля на клумбах опять стала теплая на ощупь.

Кончался второй завтрак. Высокие окна и двери на веранду были распахнуты, ветерок вздувал занавески. Старик свесил голову на грудь. Солнечный луч лег на его бескровные, почти неживые руки. Тетя Мэри, держа чашку в руке, напоследок старательно ее выскребла и наклонилась к нему.

— Ну, последнюю капельку, голубчик. На. Ты был таким умницей… ты сегодня такой… Брайди порадуется, что ты все съел. На, голубчик.

И сунула ложку в послушные вялые губы. С этой самой ложки его кормили, когда он был маленький. Ручку украшал его вензель: «Дж. Д.».

Тетя Мэри отставила чашку на стол и потрепала старика по колену. Он никак не откликнулся, сидел и тупо разглядывал свои руки, лежащие поверх пледа. Тетя Мэри встала, отошла к окну.

— Иные люди просто разваливаются, — сказала она вполголоса. — Иные счастливцы умирают мгновенно, а другие… да… другие. Вот так и с ним. Мы должны быть очень внимательны к нему. В глубине души он все понимает.

— Понимает он, как же, — презрительно отозвалась Нэнси.

— Мы должны быть очень внимательны к нему. Но завтра ему будет лучше. Я уж вижу.

В прихожей зазвонил телефон. Долгий дребезжащий звонок, потом перерыв. Нэнси встала, пошла к телефону. Когда она снимала трубку, звонок задребезжал снова.

— Слушаю.

Звонил Гарри.

— А, привет! — Она постаралась не выдать, как рада слышать его голос.

— Куда ты в тот вечер девалась? Ужасно невежливо было с твоей стороны вот так сбежать. На что это похоже, Нэнси!

— Просто я ушла. Порыв? Позыв? Какое слово следует применить?

— Иногда ты бываешь такой несносной девчонкой.

— Я подумала, без меня вам будет лучше… ну… и, пошла домой.

— И ни слова не сказала.

— Стала бы прощаться, получилась бы чепуха. И потом, мне там, в этом цветнике, неуютно было, будто я заблудившийся муравей.

— Чушь!

— Я же знаю, вам без меня было лучше. Признались бы честно.

— Я остался ужинать.

— Вот то-то. А при мне бы не остались.

— Она была совсем одна…

— Именно…

Молчание. Слушая, как они молчат, миссис Берк, телефонистка, нетерпеливо кашлянула.

— Я звоню насчет театра.

— А, да.

— Пойдемте завтра вечером? Мэйв это удобно. А тебе?

— Да.

— Уверена?

— Да, конечно. Спасибо. Спасибо.

— Наверно, тебе сперва надо спросить у Мэри?

— Она позволит.

— Ну, прекрасно. Может быть, приедешь поездом и зайдешь ко мне в контору? На Колледж-стрит. Перекусим на скорую руку. Я приведу машину и отвезу тебя домой. Скажи Мэри, пускай не беспокоится о тебе.

— Будет чудесно.

— Значит, в шесть в конторе. Кстати, идут «Скачущие к морю»[44].

— Да, я знаю.

— Значит, договорились?

— Да.

— Что ж…

— Что ж…

Миссис Берк опять покашляла.

— Завтра увидимся.

— Да.

— До свиданья.

— До свиданья.

Нэнси положила трубку на рычаг и повернула ручку, давая миссис Берк знать, что разговор окончен… будто она сама не знает. Постояла минуту в темноте, прислушиваясь к голосу Гарри, еще звучащему у нее внутри.

— Кто? — окликнула из столовой тетя Мэри.

Нэнси пошла туда.

— Гарри.

Тетя Мэри утирала салфеткой лицо деда.

— Завтра вечером он ведет меня в Театр Аббатства.

— Очень мило.

— На «Скачущих к морю».

— Только будь осторожна, в городе черно-пегие и… беспорядки…

— И Мэйв идет, — сказала Нэнси.

— Хорошенькая девушка. — Тетя Мэри уронила смятую салфетку на стол. — Скучновато на мой взгляд.

— Это мне подарок к рожденью.

— Но будь осторожна. Хотя, думаю, Гарри о тебе позаботится. Уснул. Пожалуй, отвезу его в гостиную. Он любит сидеть у того окна.

— По-моему, я влюбилась в Гарри.

Тетя Мэри нагнулась, отпустила тормоз инвалидного кресла.

— Какие пустяки.

На солнце набежало облако, и в комнате стало темнее.

— Для меня это не пустяки.

— Может быть, и так, детка. Думаю, у тебя детское увлечение. Так бывает. Но это не любовь. Любовь — огромное чувство, голубчик, тебе рановато об этом думать. И во всяком случае, Гарри тебе совсем не подходит.

Облако ушло, на полу и на стене заиграли солнечные пятна. Нэнси молчала.

— Я не хочу сказать о нем худого. Он очень милый… просто ничем не поражает воображение.

— Он красивый. Поразительно красивый.

Тетя Мэри взялась за ручки кресла и покатила его по комнате.

— Красота, как тебе известно, штука чисто внешняя. Есть красота без глубины, а есть… понимаешь ли… кое-что поинтереснее. В нем нет глубины. Ему надо бы остаться в армии, из него бы вышел образцовый красавец-генерал. Куда красивее, чем был его отец.

— Это ты так думаешь…

— Погода сегодня получше, что ты собираешься делать до обеда?

— Погуляю. Может быть, искупаюсь.

— Нашла бы себе подруг. Играла бы в теннис. Я в твои годы увлекалась теннисом.

— Ты всегда была спортивная.

— Возьми свитер. Ветер холодный.

Когда они вышли в прихожую, старик, потревоженный шагами, запел:

— «Не убоюсь я ворога под защитой твоей руки…»

— Правда, замечательно? — сказала тетя Мэри. — Ему уже лучше. Может быть, завтра я все-таки смогу поехать на скачки.

— «Бедствия мне не тягостны, слезы мои не горьки».

Нэнси вышла на веранду, ее обдало густым сладким запахом герани.

— Свитер! — крикнула вслед тетка.

Казалось, все как всегда. Защищенно. Безлюдно. Был отлив, берег обрамляла кружевная оборка мелких волн. С гребня крыши озирала горизонт неподвижная чайка. Справа от двери, среди раздробленных ракушек, валялся окурок. Нэнси, нахмурясь, поглядела на него, потом босой ногой забросала его песком. Отворила дверь, заглянула в хижину. Никого; но недавно здесь кто-то был. Кто-то здесь двигался и дышал. Трогал ее вещи, угрожал ее тайне. Сперва Нэнси разозлилась, потом испугалась. Над головой по крыше царапнули когти — шевельнулась чайка. И Нэнси успокоилась. Взяла с полки блокнот и карандаш и принялась писать:

буду вам признательна, если вы больше сюда не придете. Это очень личная собственность.

С уважением

Аккуратно вырвала листок из блокнота, постояла, постукивая карандашом по зубам, огляделась — где бы пристроить записку. Наконец прислонила ее к книгам на полке, как раз напротив двери, чтобы сразу бросилась в глаза тому, кто войдет. Купаться расхотелось, она старательно затворила дверь, помахала на прощанье чайке и пошла домой.

Наутро, когда они завтракали, опять позвонил Гарри.

— Нэнси?

— А, привет.

Он все отменит, подумала она. Только бы не отменил.

— Я сейчас мчусь на службу.

— Да.

Тетя Мэри досадливо зашуршала листами «Айриш таймс».

— Я вот подумал, позвоню, спрошу, не возражает Мэри, что ты поедешь в город?

— Я же говорила. Она не против.

— Гренки остынут, — окликнула тетя Мэри.

— Хорошо. Она не беспокоится, что ты поедешь поездом одна?

— Нет. (Ну вот, пошли ахи-охи.)

— Не бери обратный билет. Я отвезу вас обеих домой.

— Да.

— Что может быть отвратительней остывших гренков. Воспитанные люди не пользуются этим мерзким аппаратом в такое время, когда другие завтракают.

— Я поставлю автомобиль поближе к театру, не надо будет далеко ходить.

— Да.

— Так что пускай Мэри не беспокоится.

— Она, по-моему, и не беспокоится.

— Гренки.

— Значит, условились. Жду тебя в конторе. И пойдем перекусить.

— Спасибо.

— В половине седьмого, времени хватит.

— Половинка семи.

— Половинка семи — это три с половиной, — сердито крикнула тетя Мэри. — Хоть бы говорила по-человечески.

— Мне пора.

— Да.

— До свиданья.

— До свиданья. Спасибо, что позвонили.

Нэнси опять села за стол.

— Немцы вместо «половина четвертого» говорят «половина четырех», — сказала из-за газетного листа тетя Мэри. — Halb vier. Halb fünf… половина пятого. Невразумительно, но они же иностранцы. Разные языки, разные конструкции и вообще. Ешь свои холодные гренки.

— Больше не хочется.

— Чепуха! И потом, на них уже столько масла и мармелада.

Она опять углубилась в газету, а Нэнси стала жевать гренки. Наконец тетя Мэри аккуратно сложила газету, взяла ее под мышку. Поднялась, собрала раскиданные перед ее тарелкой письма.

— В последнее время газеты читать тошно. Хоть бы прекратились эти убийства. Бедный Габриэл! — Она вздохнула, постояла, глядя в пространство. — В каком-то смысле я даже рада, что его уже нет. Его бы все это так расстроило. Вот я очень расстраиваюсь. Бедные люди… Понимаешь, он всегда хотел самоуправления, гомруля хотел.