Сборник "Профессия: ведьма" - Ольга Громыко

Пригляделась я внимательно – батюшки светы, да то Иван-царевич каликой перехожим прикинулся, на одном плече котомка, на другом – венок погребальный, еловый с ромашками! Стал под окном и давай кликать:

– Василиса! Я тебя от Кощея спасать пришел! Выходи из терема, к батюшке отвезу!

А мне выходить совсем не хочется – того гляди и впрямь отвезет!

– Шпашибо на добром шлове, – отвечаю, яблоко толком не прожевавши, – да только я Кощея боюсь, у него конь шибче ветра, догонит и убьет обоих!

Призадумался Иван, маковку чешет – вижу, расхотелось ему меня спасать.

– Спустись хоть за гостинчиком батюшкиным, там и письмецо лежит! – И котомку приподымает.

– Неужто с батюшкой беда какая приключилась, что ты с венком? – беспокоюсь я.

—Все хорошо, Василисушка! – машет рукой Иван-царевич. – Венок царь-батюшка вместе с котомкой передал, наказал «разбираться по ситуации»! – Да как заорет во всю глотку: – Вызнай, где смерть Кощеева спрятана, а я после подойду!

Распахнулось окно нижнее, Кощей выглянул, ругается:

– Василиса, да спустись ты к этому дураку оглашенному, или пущай он к тебе подымется, а то я с вашим тайным заговором никак заклятие дочесть не могу!

Бросил царевич котомку, бросил венок – и деру!

Переглянулись мы с Кощеем, да так со смеху и покатились.

Ну и пусть у меня муж не царевич, зато и не дурак!

Давненько на меня никто не покушался, опосля басурман притих враг неведомый – может, и впрямь ханыч воду мутил, а как увидел, что Кощей жену-ведьму по себе сыскал, так и отступился? Муж в то не верит, воевода ему поддакивает, а Прасковья Лукинишна на всякий случай соглашается – от греха подальше. Вот и сижу я в тереме безвылазно али за Кощеем хожу как привязанная. Не сказать чтобы плохо – с мужем моим не соскучишься: и пошутить может, и рассказать серьезное, интересное, а то наколдует чего для дела либо мне на потеху, знай смотри да дивись. Никаких подруженек с ним не надобно. Однако ж хотелось бы и на ярмарку выбраться, и к батюшке в терем съездить, на сестриц поглядеть да сведать: как-то там Марфуша с Илюшей поживают?

Спустилась я в покой колдовской, а там Кощей опять какое-то зелье в котле развел, руками над ним водит, разглядывает пристально. Я уж знаю, что в том котле страны дальние и ближние отражаются, ежели Кощей над ним наклонится и поколдует малость. Мне, бесталанной, котел ничего не кажет, – как-то попробовала вглядеться, а оттуда рука костлявая высунулась, пальцем когтистым погрозила и снова занырнула. Можно еще яблочко по тарелочке покатать, оно любому показывает, да тут привычка нужна, у меня рука быстро устает, а яблочко так и норовит с тарелочки свалиться.

Окромя меня, Кощей в тот покой никого не пущает, Прасковье Лукинишне даже порога переступить не дает, – та все норовит пыль с черепов стереть, мышей сушеных на помойку снести, из ковшика с зельем приворотным хлебнуть. Я же сижу на стуле тихонечко, ничего без спросу не трогаю, все скляночки с порошками выучила, могу подать по надобности, вот Кощей меня и не гонит.

Заметил меня муж, от котла оторвался. Доволен чем-то, аж светится:

– Разгадал я, Василиса, давешнее заклятье, осталось только опробовать!

– Ой, – говорю, – только на мне не надо… Ты меня в прошлый раз как подбил сапоги-скороходы примерить – до сих пор отдышаться не могу, еще хорошо, что двери и окна вперед запереть сподобился, а то так бы и бегала невесть где…

Посмеялся Кощей моему испугу:

– Не бойся, тут дело иное, да и промашки быть не должно. Пойдем-кось в горницу гостей принимать – скликал я на совет главных чародеев Лукоморских, расскажу им свою задумку, авось что и выйдет…

Хотела я его расспросить поподробнее, да только из покоя вышли – грянул гром, распалась крыша, раскрылся потолок, влетел в терем сокол сизокрылый, ударился об пол и сделался добрый молодцем. Шатается молодец как с перепою, изъясняется хулительно, а посреди лба высокого синяк растет-вызревает.

– Кощей, так тебя растак, у тебя же раньше здесь ковер шамаханский лежал!

Кощей только посмеивается:

– И тебе здравствуй, Финист Ясный Сокол! Подслеповат ты стал, ковра от мрамора узорчатого не отличишь.

Пробормотал что-то Финист, пальцами пощелкал – шишка на убыль пошла. Уже и сам смеется – улыбка задорная, мальчишечья, кудри пепельные на плечи спадают.

– Я не один, за мной Ворон Воронович летит!

Ворон на ковер шамаханский не полагался – опустился осторожненько на пол, каркнул приветственно и обернулся серьезным, статным мужчиной в годах, волос черный сединой на висках взялся.

– Утро доброе, Кощей да Финист! Серый Вольг еще не появлялся?

Накаркал Ворон, – распахнулись двери дубовые, против солнца и не видать, кто в них стоит – волк али человек с глазами горящими, зелеными.

– Поздорову всем собравшимся, – низким голосом проговорил-прорычал запоздавший чародей, перешагивая порог. Ухмылка как есть волчья, и волос не поймешь какой – издали серый, а присмотреться – одна волосинка рыжая, одна черная, одна белая. – Ох и хороша же у тебя жена, Кощей, не в пример прочим. А то, помню, третья твоя супруга мне еще долго по ночам снилась: будто оседлала она меня, чисто коня ледащего, и сколько я по горам-долам ее ни носил, все скинуть не мог, пока сам с кровати не свалился.

Хохочут чародеи, Кощей волей-неволей улыбается:

– Перекусить с дороги не хотите ли? Али сразу к делу перейдем?

– Мы, – отвечает Финист, – перед дорогой перекушанные, иным голодом томимы: растравил ты в нас любопытство великое, давай похваляйся, что по сусекам своим библиотечным наскреб.

Кощею и самому не терпится.

– Идемте тогда за мной, а ты, Василиса, скажи Прасковье Лукинишне, что обед отменяется, пущай сразу к ужину накрывает!

Заперлись чародеи в покое и беседуют вполголоса, только слыхать, как Финист иной раз воскликнет с изумлением; «Вот те раз!.. Вот ужо не подумал бы!.. Эдак все складно выходит!»

И не подслушать толком – воевода, дабы челядь в соблазн не вводить, пристроился в светлице у окна шелом свой парадный от ржи оттирать. Пока Прасковья Лукинишна углядела да крик подняла, – он всю занавесь успел рыжим да черным испакостить.

Спросила я у воеводы про чародеев – не знает ли, что они там за совет держат, по какой нужде собрались? Черномор только плачами пожал: