Калейдоскоп. Расходные материалы - Сергей Кузнецов

Я встал и еще плеснул себе из мензурки. Жидкость была прозрачная, как родниковая вода, от нее пахло чистым спиртом, без сивушной примеси бутлегерского виски.

– Мы несем новый мир в наших сердцах, – продолжал Леон. – И этот мир ширится каждую минуту. Не уверен. Не уверен. Слишком часто я видел, как новый мир скукоживался. В наших сердцах, да, и в наших сердцах тоже. Несколько часов.

72 дня. Пять месяцев. Не так уж долго. Но игра стоит свеч. Париж 1871-го стоит обедни. Завтра люди проснутся – а бандитов больше нет. И полиции тоже нет. Как в Меса-Верде, когда мы взяли штурмом тюрьму. И у людей будет совсем немного времени, чтобы стать свободными. Но если кому-нибудь удастся – о, дело того стоит. Это – навсегда, на всю жизнь. Даже если потом войдут войска. Все равно. Мы разрушим этот город подпольных баров, казино и борделей. Как в Париже в 1871-м. Как в Калифорнии в 1911-м. Как в Гоневилле в 1928-м. В Говновилле. Нет, не в Говновилле, в Гневвилле, в городе гнева.

Наверно, вторая порция сделала свое дело. Я вдруг увидел все эти города, городки и деревеньки, где на несколько дней или месяцев безвластие и хаос освободили людей. Жизнь без полиции, без принуждения, без лжи, обмана и коррупции. Наверное, это в самом деле счастье – жить свободно, искренне, от всего сердца, хотя бы несколько дней. Я подумал о Салли, привязанной к стулу в подвале дома на Смит-стрит, подумал о Филис, заглотнувшей как наживку фальшивый блеск подпольных казино и борделей, о маме, которую я даже не смог похоронить, о друзьях-солдатах, которых Родина – изобретение буржуазии – послала умирать в Италию и Фландрию. Ведь они могли бы быть счастливы. Может, Леон прав и им не хватило свободы? Может, разрушив продажную власть и уничтожив мерзавцев, мы принесем людям счастье?

Ловкие морщинистые пальцы Бернштейна продолжали собирать бомбу.

То, что осталось у меня от души, давно покрыто мозолями, но я вспомнил ребят из ИРМ, и мне стало немножко стыдно перед мужчинами и женщинами, погибшими за землю и свободу в России, Мексике или Чикаго.

Я заставил себя подняться. Пора было идти.

Я уже подходил к дому Витторио, когда меня обогнал черный «форд». Мне было хорошо видно, как машина остановилась около подъезда, полноватый мужчина в мятом костюме вышел и открыл дверь, помогая своей спутнице. Я сразу узнал Филис, мне показалось, даже расслышал, как она сказала своему спутнику «Дорогуша!» – и в этот момент с противоположного конца улицы, заезжая на тротуар и визжа покрышками, промчался «каддилак». В открытом окне несколько раз что-то сверкнуло, я услышал знакомое «та-та-та-та» «томпсона» и, пригибаясь, бросился к Филис. Ее спутник полз мне навстречу, оставляя за собой густой кровавый след. Кажется, у него не было половины черепа. Я перепрыгнул через конвульсивно дергающееся тело и подбежал к девушке.

Филис сидела, привалившись к черному боку «форда», прижимая руки к животу. Платье было в крови, хоть выжимай, да и на мостовую уже натекла изрядная лужа. Судорога прошла по ее лицу, и Филис прошептала:

– Дорогуша, меня, кажется, убили… как глупо.

До того, как ее голубые глаза потухли, она успела вцепиться в мой рукав окровавленными пальцами.

Ее похоронили 29 октября, с кладбища Витторио повез меня в свое убежище. Машина долго петляла, сбивая со следа не то полицейских, не то ирландцев. В конце концов мы остановились у маленького покосившегося дома. Круглоголовый мужчина лет пятидесяти, с волосами песочного цвета, одетый в серый, неважно сидящий на нем костюм, открыл дверь. Мы прошли на кухню, где несколько итальянцев расположились вокруг стола, на котором стоял сифон и две пустые бутылки из-под пшеничного виски. Я заметил, что над дверью вбиты два гвоздя, на каждом – по пистолету: на случай, если, открыв дверь, обнаружишь врага с револьвером и получишь приказ поднять руки.

Салли, вся в черном, тоже была здесь. В ее голубых глазах сквозил лютый холод. Завидев меня, она поднялась.

– Мы выйдем во двор, – сказала она Витторио. Он даже не кивнул.

На лице его словно застыла маска. Похоже, он не мог простить себе смерти Филис. Не дождавшись моего звонка, она, никому не сказавшись, отправилась в полицию. Зная о дружбе Лу и главного городского копа, она попросила Билли Тизла помочь освободить сестру. Не знаю, удалось ли им договориться, но Билли, на свою беду, предложил подвезти Филис до дома.

О’Лири и его головорезы уже несколько дней следили за подъездом Витторио. Увидев автомобиль шефа полиции, они утвердились в своих худших подозрениях: Витторио и полиция теперь заодно. Они были злы за сожженный склад и не хотели упускать удобный случай.

Трудно вести прицельный огонь из движущейся машины, тем более стреляя из «томпсона».

К чести Лу (или Турка?) Салли тут же отпустили, тем более что о мирной конференции речь уже не шла. Похоже, войны было не избежать, а растерянная полиция не знала, с кем дружить и на кого нападать.

– Когда вы уезжаете? – спросил я.

– Сегодня вечером, – ответила Салли надтреснутым голосом. Ни мускуса, ни былого очарования в нем не осталось.

– Мне жаль, что так вышло.

Салли кивнула.

– Да, – сказала она, – жаль. Мама все время за нее боялась. Боялась, что-нибудь с ней случится. Ну, вот и сглазила.

Мы помолчали. Дымные облака плыли по серому небу.

– Скажите, – спросила Салли, – это вы заварили эту кашу? Ведь не было никаких подрывников-ирландцев из Бостона, правда?

Я покачал головой:

– Ну не я же взорвал заведение Витторио. И само по себе оно бы не взорвалось. Значит, какие-то подрывники все же были. Из Бостона или нет – какая разница?

Салли помолчала, ковыряя землю носком. Туфли у нее были новые и дорогие.

– Помните, вы обещали мне очистить город от мрази? Там, в поезде? Вот так вы это и делаете?

Я вздохнул:

– Все это глупости, Салли. Я пошутил тогда, в поезде. Я вовсе не борец за справедливость, а просто немолодой мужчина, езжу по стране в поисках своей пригоршни долларов.

– Ах да, – сказала Салли раздраженно. – Вам же все платили. И Витторио, и Турок. Может быть, даже О'Лири.

– Нет, с О'Лири я не успел повидаться, – ответил я, – и давайте закончим об этом. Я вдвое старше вас. Почти старик. И будь я проклят, если стану объяснять причины своих поступков и выставляться идиотом. Возвращайтесь домой и забудьте Гоневилл как страшный сон. Смойте эту чудовищную хну, утешьте свою маму… выйдите замуж за хорошего парня, в конце концов.

Салли покачала головой:

– Я не вернусь домой.

– Салли, – улыбнулся я, – вспомните, что вы говорили у Лу. Про этот город и про то, что мама была права и…

– Я не вернусь домой, – с напором повторила Салли. – Мы с Филис собирались в Нью-Йорк. Стать актрисами, певицами. Выступать на Бродвее. Вы ведь так и не слышали, как она пела? У нее был голос, чистый, как горный ручей. Ангельский голос. И мама очень любила слушать, как Филис поет.

– Но Филис умерла, – сказал я мягко. – Что вам-то делать в Нью-Йорке?

– Я теперь буду за нее, – ответила девушка. – Мы же сестры.

– Послушайте, Салли, – сказал я. – Вам кажется сейчас, что мир перевернулся. Но, поверьте, если я что-то понял на войне – это то, что убийство не так сильно меняет жизнь – за исключением убитого и – иногда – убийцы.

– Я думаю, война сильно изменила вашу жизнь, – сказала Салли.

Я кивнул:

– Да. Когда я вернулся в Америку, я два года не знал, как мне жить. Колесил по стране, бродяжничал, спал в ночлежках… чувствовал себя, как корабль, который плыл по реке, по проложенному фарватеру, но вдруг привычный маршрут закончился и вода несет дальше – и мне даже все равно куда. За спиной у меня остались трупы погибших на войне, а впереди – ужасные глаза мостов.

– Глаза мостов?

– Ну да. Знаете мост тут, за городом? Через гнилой ручей, который местные называют рекой. Вот на этом мосту меня и повязали. Я проехал полстраны, передать последнее «прости» невесте погибшего друга. Правда, девушка и не ждала его, вышла замуж через месяц после гибели Сэмми, а потом и вовсе уехала из города. Но я-то этого не знал и вот пришел сюда. И как раз на мосту Билли Тизл меня и повязал. Бродяжничество. Десять суток в местной тюрьме со всяким отребьем. И каждый день я видел, как под залог выходят убийцы, сутенеры и бутлегеры, – а я отсидел свое сполна в этом их Говно-вилле.

– И когда вы вышли, вы поклялись вернуться и отомстить? – спросила Салли. – Сквитаться со всем этим городом? Уничтожить, как Содом и Гоморру?

– Ну что вы, – я попытался улыбнуться, – как же можно сквитаться с целым городом?

– По крайней мере, Билли Тизл уже мертв, – сказала Салли и, глядя мне прямо в лицо своими холодными голубыми глазами, добавила: – Отличная работа, дорогуша!