Легенды и мифы Древнего Востока - Анна Овчинникова

Этана был не единственным смертным, поднявшимся на небеса. Еще одному человеку довелось однажды там побывать; правда, в отличие от царя Киша, он явился к престолу Ану не добровольно, а по судебной повестке.

В приморском городе Эриду жил искусный ловец рыбы Адапа, сын бога Эйи (не забывайте, что под этим аккадским именем скрывается наш старый знакомец Энки). Поскольку сам повелитель морских глубин приходился Адапе отцом, юноша никогда не мог пожаловаться на скудный улов и в изобилии снабжал рыбой своих соплеменников и храмы богов.

Но вот однажды, когда Адапа возвращался с удачного промысла, откуда ни возьмись на залив налетел буйный Южный ветер и перевернул его лодку. Рыбак с трудом выплыл, но его улов безвозвратно пропал.

— Ну, подожди, бездельник! — в гневе крикнул Южному ветру Адапа. — Сейчас я покажу тебе, как грабить людей!

Изловчившись, он схватил своего обидчика, со свистом и улюлюканьем проносившегося мимо, — и сломал ему крыло.

Причитая и охая, на честном слове и на одном крыле Южный ветер доковылял до своего дома на краю земли и семь дней отлеживался, залечивая раны.

Целую неделю на море царил мертвый штиль, и Ану, поглядывая вниз, никак не мог понять, отчего так долго не слыхать и не видать Южного ветра? Наконец бог кликнул вестника Илобрата и послал его разузнать, в чем дело.

Илобрат примчался назад, чуть дыша от волнения.

— Смертные вконец обнаглели, о владыка небес! Рыбак Адапа сломал Южному ветру крыло, да еще похваляется среди людей своим «подвигом»!

— Что-о?! — взревел Ану. — Тащите сюда этого уголовника! Я сам буду его судить!

Услышав угрозу небесного бога, Эйя понял, что его сын угодил в нешуточную беду. Хозяин Апсу[72] стремглав ринулся на землю и вытащил из постели отсыпающегося после трудового дня рыбака.

— Ну, ты доигрался, сынок! — горько проговорил Эйя. — Ану хочет судить тебя за злостное хулиганство с причинением тяжких телесных повреждений. Понимаешь, чем это тебе грозит?

— Но Южный ветер первым на меня напал, отец, — зевая, начал оправдываться юноша.

— Молчи, лоботряс! — топнул ногой Эйя. — Молчи и слушай меня. Сейчас ты отправишься на небо и будешь вести себя так, как я скажу, не то не сносить тебе головы!

— Хорошо, не волнуйся, папочка, — послушно кивнул Адапа.

Следуя заботливым отеческим наставлениям, он облачился в траурные одежды и с печальным видом отправился к небесным вратам.

— А, явился, голубчик! — злорадно приветствовали его тамошние стражи. — Подожди, а почему на тебе траур? В таком ли виде и с такой ли кислой миной следует представать перед небесным владыкой?

— Знаю, но ничего не могу с собой поделать! — всхлипывая, ответил Адапа. — Недавно внизу, на земле, исчезли два бога — Думузи и Гишзида[73] , и это рубище я ношу в знак безутешной скорби по ним.

Стражи (а ими были сами Думузи и Гишзида, получившие кратковременный отпуск из владений Эрешкигаль) переглянулись и тоже пригорюнились.

— Похвально, что ты так чтишь богов, дружок, — утирая кулаком глаза, пробормотал Думузи. — Входи, повелитель давно тебя ждет!

Миновав небесные врата, Адапа приблизился к восседающему на троне Ану.

— Так это ты напал на Южный ветер и сломал ему крыло?! — грянул с высоты старейший бог. — Как ты осмелился на такое, жалкий смертный червяк?!

— Потому что Южный ветер первым напал на меня и потопил мою лодку! — бесстрашно ответил рыбак. — Каждый вправе защищать свою жизнь и добро!

— Он говорит истинную правду! — в два голоса поддакнули Думузи и Гишзида, покинувшие пост у ворот. — Мы подтверждаем его слова! Этот юноша — само воплощение честности!

— Да? Тогда почему же он так покраснел? — подозрительно осведомился Ану.

— Потому что он и воплощение скромности к тому же! — нашелся Гишзида.

— Что ж… Показания свидетелей меняют дело, — смягчился Ану. — Будем считать, что подсудимый оправдан! Адапа, ты проделал немалый путь, чтобы явиться сюда и, должно быть, устал, — спускаясь с трона, промолвил бог. — Так приляг, отдохни, прежде чем отправиться обратно на землю!

— Благодарю, о величайший, я не устал, — ответил рыбак, помня наставления Эйи: ни в коем случае не ложиться, не садиться, не есть и не пить во владениях Ану.

— Тогда хотя бы присядь на дорожку, — добродушно предложил владыка небес.

— Не смею сидеть в присутствии богов! — вежливо отказался Адапа.

— А ты мудрец, — почесал затылок Ану. — Думаю, ты достоин отведать хлеба и испить воды со стола бессмертных!

— Нет, недостоин я божественной еды и божественного питья! — почтительно отозвался рыбак.

— Ха-ха-ха! — вдруг громко захохотал Ану. — Знай же — эти еда и питье сделали бы тебя бессмертным! Ты сам отверг вечную жизнь, глупец! Признайся — никто иной, как твой отец Эйя научил тебя не садиться, не есть и не пить в моих владениях?

— Да, — честно ответил Адапа. — Ия сделал все согласно его наставлениям!

— Эйя боялся, что я тебя отравлю, но он никак не мог догадаться, что я решу наделить тебя бессмертием, — фыркнул Ану. — Так вот тебе урок на будущее, мой мальчик: не во всем нужно следовать советам отца, иногда полезно пораскинуть собственными мозгами!

Так Адапа, примерный сын, упустил шанс обрести божественное бессмертие.

А теперь самое время спуститься с небес на землю и посмотреть, что происходило в Месопотамии спустя двести лет после царствования Гильгамеша.

Как уже говорилось, человечество, возродившееся после потопа, оказалось таким же беспокойным, драчливым и амбициозным, каким было и прежнее, допотопное.

Век за веком владыки Лагаша, Уммы, Ура и Киша, стоя на громоздких колесницах, запряженных ослами (лошадь тогда еще не была одомашнена) во главе своих войск сходились в кровопролитных битвах. Предлогом для войн могло послужить все что угодно: желание украсить храмы богов чужим лазуритом, перепутанные при разграничении владений межи или хамская привычка оппонента разбивать вареное яйцо не с того конца, с какого требуют правила приличия. Причин для роенных столкновений, как правило, было две: доказать, что ты сильнее соседа, и присовокупить его добро и земли к своим.

И тогда, когда решающая роль в сражении перешла от колесниц к пешим воинам, бившимся длинными копьями под прикрытием больших прямоугольных щитов, причины для войн остались все теми же. Цари шумерских городов дрались из-за нескольких гектаров плодородной земли — в полной уверенности, что победы в подобных битвах прославят их имена до скончания веков.

Например, из года в год правители Лагаша воевали с правителями Уммы из-за спорной территории Гуэдены. Примирить враждующих не могли ни боги, ни пограничные стелы, ни межевые каналы. Перемирия нарушались, стелы опрокидывались, каналы засыпались — и войска опять бросались в бой под поощрительные вопли бога Нингирсу[74] — покровителя Лагаша и бога Шары — покровителя Уммы. Цари обоих городов сходили в подземное царство Эрешкигаль, завещая своим потомкам до последней капли крови биться за Гуэдену — исконную землю Уммы… Нет, Лагаша! Нет, Уммы! Нет, Лагаша!

Около 2400 года до н. э. лагашский царь Эанатум во главе тяжеловооруженных пехотинцев-копейщиков в очередной раз разгромил войска Уммы и воздвиг в честь своей победы эффектную «Стелу коршунов», на которой хищные птицы терзали тела его павших врагов. И что же? Правитель Уммы Ур-Лумма наплевал и на стелу, и на мирный договор (согласно коему побежденные обязаны были выплачивать победителям солидную дань) и снова начал войну с Эанатумом и его сыном Энметеной.

Так и тянулась старинная распря между двумя государствами, пока наконец преемники Эанатума не превзошли в своей ненасытной жадности самое прожорливое коршунье. Они обложили непосильными поборами весь лагашский народ, наводнив страну ордами жадных чиновников, которые грабили лагашитов почище вражеского войска. Потерявшие стыд правители захватывали даже земли богов, не говоря уж про общинные земли! Забавно: одна из прежних стычек с Уммой произошла из-за того, что тамошний правитель вторгся на любимое поле бога Нингирсу — теперь же семья самого лагашского царя без зазрения совести поделила между собой вековечные владения бога. Повсюду бесчинствовали сборщики налогов, отнимая у людей последнее, даже за похороны взимая непомерную плату.

Такой произвол «царских людей» привел к тому, что в 2318 году до н. э. против правителя Лугальганды восстал чуть ли не весь Лагаш. Бог Нингирсу, ограбленный Луга л ьгандой точно так же, как многие простые лагашиты, даровал восставшим победу, и народное собрание вместо низложенного лугаля выбрало нового — сына сановника Уруинимгину. Его предвыборный лозунг гласил: «Пусть сильный не обижает вдов и сирот!» В таком лозунге нет ничего странного (кто из правителей не объявлял себя защитником вдовых и сирых, особенно в период избирательной компании), странным было то, что лугаль-реформатор действительно попытался воплотить свои предвыборные обязательства в жизнь.