Век чудес - Карен Томпсон Уокер

— Мы сейчас можем делать все, что захотим, — прошептал Сет и опустился на колени посреди мостовой. Потом он лег на спину и подставил лицо полночному солнцу. Я легла на землю рядом с ним. Сквозь копну волос я чувствовала кожей затылка горячий асфальт.

— Закрой глаза, — сказал он тихо. Я подчинилась.

Несколько долгих минут мы, ослепшие и беззащитные, пролежали на улице. Резкий запах дорожного покрытия напоминал о романтических приключениях с легким привкусом опасности. Неожиданный шорох испугал нас. Я резко открыла глаза — по дороге пробежала кошка.

Мы миновали пыльную, пустую автобусную остановку, торговый центр с закрытыми на ночь магазинами. Потом пересекли самую тихую парковку на планете — на ней вообще не оказалось машин. Мы представляли себя пришельцами и вслух гадали, для чего устроена эта широкая открытая площадка, зачем на ней нарисованы ряды заштрихованных линий?

Затем мы скатились с пригорка и свернули на мою улицу. Ранние лучи удлиняли наши бегущие тени.

Вскоре мы оказались у дома Сильвии. Папа той ночью дежурил, а мама спала или мучилась бессонницей дома, прямо через дорогу. Я вдруг испугалась, как бы нас кто не заметил. Мы спрятались за припаркованной машиной.

Вблизи я снова увидела замазанную краской надпись на гараже Сильвии. Неуклюже выведенные буквы продолжали вопить: «Вали на хрен отсюда!» Мне стало интересно, как дом теперь выглядит изнутри. Вынесли сломанное пианино или оставили на прежнем месте? Я представила себе руины: просевшие полы, обвалившиеся полки, макраме, сто лет назад стершееся до ниток. Тишину нарушало только слабое жужжание электропроводов над крышей.

Мы заметили, что боковые ворота Сильвии открыты. Сквозь них виднелся шипастый сухой куст на заднем дворе.

— Давай зайдем, — шепнул Сет.

И прежде, чем я успела возразить, он бросился в ворота. Как красиво озарял его яркий свет, когда он проскользнул мимо оштукатуренной стены, обернулся, прищурился и помахал мне рукой! Естественно, я последовала за ним. Добежав до дома Сильвии, мы беззвучно расхохотались. Наши плечи дрожали, мы старались унять дыхание. Мы были детьми, на дворе стояло лето. Мы нарушали закон и почти любили друг друга.

Мы попытались заглянуть в окно, но его закрывали шторы. Никаких признаков присутствия Сильвии не наблюдалось.

И потом, естественные сутки выросли к тому моменту до шестидесяти часов: два дня мрака и два — солнца. Если бы Сильвия продолжала тут жить, она физически не смогла бы проспать весь темный период или продержаться на ногах весь световой день. Но мы хотели удостовериться в этом наверняка. Нам хотелось узнать все, что только можно было.

Мы боялись прождать во дворе несколько часов и так и не увидеть ее. Но неожиданно боковая дверь распахнулась, и Сильвия — худая, как всегда, босая, в оранжевом льняном платье — вышла во двор. Мы спрятались за мусорными баками и стали наблюдать, как она идет к подъездной дорожке. При этом она так настороженно оглядывалась, словно что-то украла. В руках у нее были две заклеенные скотчем картонные коробки. Сильвия поставила их на мостовую и пошла обратно в дом.

— Значит, она и правда все это время оставалась здесь, — шепнула я.

Сет кивнул и приложил палец к губам.

Сильвия появилась с двумя новыми коробками и опять направилась на улицу. На некоторое время она пропала из нашего поля зрения, зато мы услышали звон ключей и звук открывающегося, а потом закрывающегося багажника.

Внезапно Сет еле слышно закашлялся. Зажав рот ладонью, он пытался сдержаться, но сдавленные звуки вырвались на свободу как раз в тот момент, когда Сильвия возвращалась во двор. Она бросила взгляд в нашу сторону.

— Боже мой, как вы меня напугали! Что вы тут делаете? — сказала она, прижимая руку к груди.

Мы встали, но ничего не ответили. Нас застукали на месте преступления.

Сильвия взглянула на боковую дверь. Ее движения, раньше такие грациозные и плавные, вдруг стали резкими. 'Теперь она как-то судорожно сжимала руки и закусывала нижнюю губу.

— Ну? — переспросила она.

Мы молчали.

— Быстро отправляйтесь по домам. Немедленно, продолжила Сильвия.

Я никогда раньше не слышала, чтобы она говорила таким тоном. Во время занятий она обнаруживала бездонные запасы терпения.

— Вам здесь нечего делать! — повторила она.

Мы услышали, как за ее спиной скрипнула дверь. Сильвия закрыла глаза.

Это был он. Мой отец. В каждой руке он держал по коричневому чемодану.

Наверное, мне не стоило удивляться, что мой отец оказался на пороге ее дома, но я все равно удивилась. Он увидел нас и остановился. До меня донесся его быстрый, глубокий вздох. Затем он поставил чемоданы на асфальт.

— Что вы тут делаете? — спросил он, посмотрев сперва на Сета, потом на меня. Из нагрудного кармана его рубашки свисали солнечные очки.

Я стояла неподвижно и молчала.

— Я думал, ты у Ханны, — сказал папа.

Он хотел что-то добавить, но Сет прервал его:

— А она думала, что вы на работе!

Сет весь кипел, готовый к бою.

— Смени, пожалуйста, тон. И вообще, я обращаюсь к Джулии, — ответил папа.

Неожиданно он заметил открытые ворота и явно встревожился: если мама проснется и выглянет на улицу, то заметит нас во дворе.

— Черт, — сказал он.

Тогда я впервые заметила отличие между отцом и мужчиной. Сейчас перед нами находился именно растерянный мужчина. Даже сторонний наблюдатель заметил бы обычный человеческий гнев в той стремительности, с которой отец кинулся закрывать ворота.

— Ты куда-то уезжаешь? — спросила я.

— Нет, никуда, — ответил папа. Но стоящие на земле чемоданы красноречиво опровергали его слова.

— Скажи мне правду, — попросила я.

Сильвия постепенно отходила от нас все дальше и дальше. Как-то незаметно она оказалась уже у двери.

— Я хочу, чтобы ты прямо сейчас пошла домой, — сказал отец и указал на наш грустный дом, который виднелся над забором. Его непритязательная штукатурка почти сияла на солнце.

— Нет, — просто ответила я.

Сильвия скрылась внутри дома. Я услышала, как она запирает дверь.

— Сию минуту, — повторил папа.

Но я не сдвинулась с места. То ли из-за Сета, то ли из-за солнца. Говорят, солнечный свет возбуждает нас гораздо сильнее, чем темнота.

— Я не пойду домой, — отрезала я.

Сет схватил меня за руку и сказал:

— Он не может заставить тебя. Или ты обо всем расскажешь маме.

На папином лице отобразилась злость. Злость и недоверие.

— Мы с твоей мамой уже все обсудили, — заметил он.

— Я тебе не верю, — ответила я и заплакала. Рука Сета лежала на моем плече.

— Если не хочешь возвращаться домой, иди хотя бы к Сету.

Папин тон стал просительным. Он впервые так со мной; разговаривал.

— Пожалуйста, послушай меня. Сейчас опасно выходить на улицу, тебе нельзя находиться на солнце.

В конце концов, после долгих уговоров, мы согласились уйти, хотя отказались от папиного предложения подвезти нас. Он все равно поехал за нами на машине. Дорогой я думала о том, что соприкоснулась со взрослым миром, со странной драмой, которая возможна только глубокой ночью.

Когда мы добрели до дома Сета, папа сказал:

— Я не скажу маме, что ты наврала про Ханну, — он помолчал. Несколько секунд слышалось только урчание мотора. — Хорошо?

— Из нас двоих врун — ты, — ответила я.

— Джулия, — снова окликнул он меня, но я больше не хотела с ним разговаривать. Когда мы теперь увидимся, я даже не представляла.

Взявшись за руки, мы с Сетом прошли по пыльному пространству, некогда называвшемуся лужайкой, поднялись по ступенькам и тихо, чтобы не разбудить его отца, зашли в дом.

Потом немного посидели на диванчиках в гостиной. Из-под опущенных штор пробивался мягкий свет. Было уже поздно, около двух.

— Тебе надо сказать маме, — сказал Сет, зевнул и лег на ковер.

Я растянулась на диване и уставилась в потолок. Прошло несколько минут. Где-то капала вода. Гудел холодильник. Солнце снаружи жгло землю.

— Она сама все равно узнает, — ответила я.

Я взглянула на Сета: он уже уснул, свернувшись калачиком на полу прямо в майке и шортах. Его сонное дыхание меня успокаивало. Я смотрела, как вздрагивают его закрытые веки. Но мне хотелось не только находиться рядом с ним. Я мечтала видеть его сны и путешествовать в них вместе с ним.

31

И только на следующее утро мы увидели на себе ожоги. Таких сильных ожогов мы не получали никогда в жизни.

Нас била лихорадка, мучила жажда. Вся кожа покраснела. От боли мы не могли согнуть колени и повернуть голову. Сет бросился в ванную, и его вырвало. До сих пор помню, как он вернулся в гостиную и, продолжая надсадно кашлять, рухнул на диван. На глазах у него выступили слезы. А еще я увидела в них страх.