Криптономикон - Нил Стивенсон

Циклы

Начало ноября 1942-го, и хренова туча всего происходит повсюду, одновременно. Сам Зевс бы не разобрался, даже если бы мобилизовал кариатид – сказал бы, забудьте, что мы вам говорили, просто бросайте свой груз. Под грохот рушащихся храмов он отправил бы их (вместе с теми наядами и дриадами, которых удалось наскрести) на краткосрочные курсы и, облачив в ладные бесполые формы СУАОВ – Службы управления архивами олимпийского всевидения, – засадил бы заполнять перфокарты три на пять дюймов. Пусть бы даже все кариатиды со своим хваленым терпением сутки напролет, напялив зеленые козырьки, простаивали перед машинами Холлерита и перфосчитывателями ЭТК – все равно Зевс не сумел бы охватить ситуацию. Он бы впал в ступор и не знал, кого из смертных поражать молниями и к кому из связисточек или солдатиков бить клинья.

Лоуренс Притчард Уотерхауз сам теперь олимпиец не хуже других. У Франклина Делано Рузвельта, Уинстона Черчилля и еще нескольких человек в списке «Ультра-Мега» тот же уровень допуска, но у них другие дела и заботы. Они не могут бродить по всемирной столице информационных потоков, заглядывать через плечо переводчикам и читать свежие расшифровки, когда те – щелк-щелк-щелк – выползают из ТАЙПЕКСов. Они не могут бегать от здания к зданию, собирая воедино сюжетные нити мирового повествования, пока девушки в одиннадцатом корпусе переключают провода из гнезда в гнездо, сплетая сеть, в которую послания Гитлера попадают, едва выйдя в эфир.

Вот, например, что знает Уотерхауз: битва под Эль-Аламейном выиграна, Монтгомери стремительно гонит Роммеля на запад, через Киренаику, к далекому оплоту Оси в Тунисе. Однако все не настолько в ажуре, как может показаться. Если бы Монти оценил важность информации, поступающей по каналам «Ультра», он бы действовал решительнее, окружал и брал в плен изолированные подразделения итальянцев и немцев. Однако он этого не делает, и Роммель отступает организованно, готовясь дать новое сражение, а в Блетчли-парке кроют Монти последними словами за нежелание воспользоваться бесценными, однако недолговечными сокровищами разведданных.

А сейчас в Северо-Западную Африку перебросили чертову уйму народа. Это называется операция «Факел», ее цель – зажать Роммеля между молотом (английскими войсками) и наковальней (американскими войсками). Или, если Монти не поторопится, наоборот. Операция кажется блестяще организованной, но это не так: Америка впервые наносит серьезный удар через Атлантику, поэтому на корабли загрузили абсолютно всех. Сотрудники радиоразведки, строя из себя десантников, театрально бежали к берегу по пояс в воде. Также в высадке участвовал американский контингент подразделения 2702 – аварийная команда, составленная из отборных морских пехотинцев, прошедших огонь, воду и медные трубы.

Часть из них получила свой боевой опыт на Гуадалканале – никому прежде не нужном островке в юго-западной части Тихого океана, где Японская империя и Соединенные Штаты Америки спорят – посредством оружия – за право построить военную авиабазу. Судя по первым сообщениями, японская армия за время пребывания в Восточной Азии несколько утратила форму. Оказывается, изнасиловать все женское население Нанкина или перебить штыками беззащитных филиппинских крестьян еще не значит набраться боевого опыта. Японская армия по-прежнему пытается придумать, как бы, скажем, убить сто американских морских пехотинцев, не потеряв на этом пятьсот своих.

Другое дело – японские ВМС. Они свое дело знают. У них есть Ямамото. Их торпеды действительно взрываются, попав в цель, в отличие от американских, которые, слегка поцарапав краску японских кораблей, виновато идут ко дну. Ямамото только что сделал очередную попытку уничтожить американский флот у островов Санта-Крус, потопил «Хорнет», проделал аккуратную дыру в «Энтерпрайзе». Однако он потерял треть своих самолетов. Наблюдая, как японцы несут потери, Уотерхауз гадает, сообразил ли кто-нибудь в Токио взять счеты и прикинуть кое-какие цифры.

Союзники тоже считают и напуганы до потери пульса. В Атлантике сейчас сто немецких подлодок, они ведут действия главным образом из Лорьяна и Бордо. То, что там происходит, уже не битва, а вакханалия убийства в масштабах «Лузитании»[26]. За последний месяц немцы потопили кораблей в общей сложности на миллион тонн. Попробуй осознай!.. Положим, тонна – примерно автомобиль. Уотерхауз пытается представить себе, что Америка и Канада сбросили в середину Атлантики миллион автомобилей. Бултых!

Проблема в Акуле.

Немцы зовут ее «Тритон». Это новая шифросистема, используемая исключительно на флоте. «Энигма», но не обычная, трехдисковая. Ту поляки научились взламывать два года назад, а в Блетчли-парке процесс поставили на поток. Однако меньше года назад у южного берега Исландии села на мель немецкая подводная лодка. Сотрудники Блетчли-парка хорошенько ее прочесали и нашли «Энигму» с выемками для четырех, а не для трех дисков!

Когда первого февраля заработали четырехдисковые «Энигмы», вся Атлантика почернела. С тех самых пор Алан и другие не покладая рук бились над этой задачей. Загвоздка была в том, что они не знали, как подсоединен четвертый диск.

По счастью, несколько дней назад захватили еще одну немецкую подводную лодку, в восточной части Средиземного моря. Полковник Чаттан, оказавшийся поблизости, и еще несколько сотрудников Блетчли рванули туда сломя голову. Они нашли четырехдисковую «Энигму», а это хоть не сам код, но по крайней мере ключ к его взлому.

Гитлер, видать, совершенно в себе уверен – собрался отдохнуть в Альпах. Что не помешало ему прибрать к рукам последние остатки Франции – похоже, операция «Факел» задела его за живое, и он окончательно оккупировал вишистскую Францию. Одновременно он отправил еще десять тысяч солдат и соответствующее количество припасов через Средиземное море в Тунис. Уотерхауз воображает, что сейчас можно добраться от Сицилии до Африки, просто прыгая с одного немецкого транспорта на другой.

Разумеется, будь это так, его работа была бы куда легче. Союзники топили бы суда сколько душе угодно, и ни один голубоглазый тевтон на фронте информационной войны не повел бы арийской бровью. Однако на самом деле судов мало и расположены они редко. Насколько именно мало и редко – это параметры уравнений, которые они с Аланом Матисоном Тьюрингом всю ночь пишут на доске.

Часов через десять – двенадцать этого занятия, когда наконец снова встает солнце, остается разве что сесть на велосипеды и прокатиться с ветерком.

Они въезжают на холм, и перед ними открывается лес, расцвеченный всеми цветами пламени. Полусферические кроны кленов словно вспучиваются в огне, добавляя впечатлению реализма. У Лоуренса возникает нелепое желание выпустить руль и зажать уши. Однако воздух под деревьями приятно прохладен, синее небо не пятнают столбы черного дыма, спокойствие и тишина леса самым разительным образом отличаются от того, что вспомнилось Лоуренсу.

– Кудах-тах-тах! – Алан Тьюринг изображает квохтание рассерженной курицы. Странные звуки кажутся еще чуднее из-за того, что он в противогазе, который, впрочем, почти сразу сдвигает на лоб. – Как же они любят себя слушать! – (Речь об Уинстоне Черчилле и Франклине Рузвельте.) – Да и друг друга тоже, до определенного момента. Однако голос по сравнению с печатным текстом – жутко избыточный канал информации. Если взять текст и пропустить его через «Энигму» – которая, в сущности, довольна проста, – то привычные закономерности вроде преобладания буквы «Е» практически исчезают. – Тут он снова натягивает противогаз, чтобы подчеркнуть следующее утверждение. – А вот голос можно искажать самым чудовищным образом, и он все равно будет понятен слушателю.

Тут на Алана нападает приступ чихания, да такой, что чуть не лопаются защитного цвета ремешки на затылке.

– Наше ухо привыкло отыскивать знакомые сочетания, – предполагает Лоуренс. Он без противогаза, потому что (а) немцы не проводят здесь газовую атаку, (б) в отличие от Алана он не страдает сенной лихорадкой.

– Прости. – Алан резко тормозит и спрыгивает с велосипеда. Он отрывает заднее колесо от дороги, раскручивает его свободной рукой и быстрым движением дергает цепь. Потом внимательно созерцает механизм, прерываясь только для того, чтобы несколько раз чихнуть.

В цепи у велосипеда Тьюринга дефектное звено. В заднем колесе погнута одна спица. Когда звено задевает спицу, цепь сваливается и падает на дорогу. Это происходит не при каждом обороте колеса – иначе велосипед проще было бы выкинуть. Это происходит при определенном взаимном расположении цепи и колеса.

Исходя из разумного предположения, что доктор Тьюринг находится в хорошей спортивной форме и развивает скорость примерно 25 км/час, а радиус колеса – примерно треть метра, если бы дефектное звено задевало гнутую спицу при каждом обороте колеса, то цепь сваливалась бы каждую третью долю секунды.