Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой - Джулия Л. Микенберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Критические выпады Рут, несомненно, были связаны с ее двойственным отношением к роли матери, жены и домохозяйки – роли, явно угрожавшей ее профессиональным устремлениям и личной свободе. Письма Фрэнка служили постоянным напоминанием о той ответственности, от которой Рут не могла совсем отказаться, – и он сделался особенно навязчив, когда понял, что она пытается всеми силами избавиться от семейных обязательств. В январе 1924 года Фрэнк объявил, что с «Кузбассом» нужно кончать и Рут пора вернуться домой: они непонятно зачем взвалили на мать Фрэнка слишком тяжелое бремя и к тому же лишили Джимми настоящей семьи. Между тем Рут продолжала убеждать мужа, что не пытается сложить с себя ответственность за воспитание Джимми, но в то же время не рвется домой: «Наши с тобой семейные отношения никогда не были идеальными, так что вряд ли ты можешь самодовольно ожидать, что мне, как добропорядочной женушке, не терпится их возобновить», – писала она[352].
Фрэнк начинал злиться.
Я убежден, что когда-нибудь – и наверняка уже довольно скоро, – когда тебе немного наскучит великолепие твоей теперешней безответственной жизни, ты поймешь, что совершила ужасную ошибку, но будет слишком поздно. Тебя ждет жалкое будущее: одиночество и чувство непоправимой утраты, и вот тогда ты поймешь, что такое разбитое сердце.
Не прошло и двух недель, как Фрэнк сообщил, что хочет развода. Он отказывался от Рут и от их общих политических взглядов:
Я решительно брошу все, над чем мы работали и за что страдали вместе, и найду себе совершенно новые интересы. Если я когда-нибудь снова женюсь – а это довольно вероятно, ведь Джимми нужна мать, – то женюсь на такой женщине, которая считает, что классовая борьба – это ежегодное университетское соревнование первокурсников со второкурсниками. Думаю, что смогу приносить пользу на каких-нибудь других поприщах[353].
А через несколько дней он написал, что слишком погорячился и все-таки хотел бы восстановить отношения с Рут – ради Джимми. Такие сомнения и метания продолжались еще несколько месяцев: Фрэнк писал, что приедет в Россию, если Рут согласится воскресить их брак, а Рут отвечала, что лучше ему попытаться строить жизненные планы без оглядки на нее[354].
Хотя Рут по-прежнему считала, что ей не стоит возобновлять сексуальных отношений с Фрэнком, она не очень понимала, как быть с сыном, а иногда ей хотелось, чтобы и муж, и Джимми были рядом с ней. А еще ее посещали фантазии о семейной жизни, в которой она просто заменяла Фрэнка на Сэма. Матери она признавалась, что, хотя по истечении двухгодичного контракта она планирует работать в Москве, больше всего ей хочется привезти Джимми из Сан-Франциско, а потом жить в Кемерове вместе с ним и с Сэмом: «Это будет полезная, свободная жизнь среди природных красот и с ощущением высокой цели»[355].
Такие фантазии были мимолетны. В конце августа Рут уже собиралась в Москву, где подыскала себе временную работу – место машинистки в Коминтерне. В Москве Рут и Сэм планировали провести вместе месяц – перед его возвращением в США. Рут все еще ничего не рассказывала Фрэнку про Сэма, как и не могла окончательно решить, стоит ли ему снова приезжать в Россию. Помимо того, что она никак не могла разобраться в собственных чувствах к нему, неизвестно было, найдется ли для него работа. Однако незадолго до отъезда Рут из Кемерова Рутгерс сообщил ей, что если она хочет, чтобы Фрэнк приехал, для него можно будет что-нибудь подыскать[356].
Проявив редкую для нее решительность, Рут написала Фрэнку, что он может вернуться – но не в качестве ее мужа, а просто для того, чтобы они оба могли быть рядом с Джимми, а также ради тех целей, в осмысленность которых они верят. По некоторым намекам Рутгерс догадался, что отношения между Рут и Фрэнком осложнились, однако он указал ей на то, что благодаря «новой морали» Россия стала «лучшим местом на свете, где можно решить столь сложную проблему, потому что Россия… – страна», где люди обрели «такую свободу от условностей, какой люди не знали еще никогда». Кроме того, Рут писала Фрэнку, что, в отличие от Америки, «общественный строй которой [они] презирают», в России «позволительно и даже необходимо и в рабочие часы, и в остальное время заниматься совершенствованием системы сообразно своим представлениям». Оставалось решить вопрос с Джимми. Если раньше Рут беспокоилась о том, что для жизни в Советском Союзе он слишком слаб физически, или высказывала опасения, что, живя там, он лишится благ цивилизации, то теперь она изменила мнение:
Когда он дорастет до школы, какие бы возможности для получения образования перед ним ни открылись, мы понимаем, что в любом случае они будут предпочтительнее американской школьной системы – пусть лучше оснащенной материально, но мертвой духовно[357].
В ответ Фрэнк снова, уже в который раз, повторил, что приедет лишь в том случае, если еще есть надежда на возрождение их брака. Он признавал, что у них имелись сложности с сексом, но сообщал, что читает Хэвлока Эллиса (самого известного сексолога того времени) и других авторов. На Рут нисколько не подействовали его уговоры, а его упорные попытки вернуться к теме секса только разозлили ее. «Я хотела, чтобы ты вернулся в Россию как человек, убежденный в том, что Советская Россия – лучшее место, где можно работать для себя и для семьи, а не как муж, надеющийся примириться с женой», – ответила она. «Похоже, твоя сексуальная жизнь имеет для тебя первостепенную важность и заслоняет все прочие интересы и обязанности», – недовольно замечала она и добавляла, что Фрэнк явно считает, что мужские половые потребности важнее женских[358].
В конце августа несколько колонистов устроили в честь Рут и Сэма, уже готовившихся к отъезду в Москву, пикник на берегу реки – с пирогами, вином и чаем. Через несколько дней пара уехала. Те несколько недель, что Рут провела вместе с возлюбленным в Москве, были радостными, но вместе с тем и грустными. Будущее оставалось неопределенным, оба с нетерпением ждали письма от Фрэнка, где тот прояснил бы свои намерения. Но его ответы лишь еще больше сбивали Рут с толку. В конце октября Сэм уехал. Через два месяца Фрэнк наконец сообщил телеграммой, что приедет на любых условиях, которые поставит Рут.
Тоскуя из-за отъезда Сэма и волнуясь из-за приезда Фрэнка, Рут с головой окунулась в московскую жизнь. После двух лет в Сибири ей показалось, что столица кипит энергией, культурной и прочей деятельностью. Она писала длинные, проникновенные письма Сэму, но заверяла его в том, что он ничего ей не должен, что его любовь нужна ей только в том случае, если он сам готов дарить ее. При этом, однако, она жаловалась, что сама пишет ему чаще, чем он ей. В декабре Рут вернулась на два месяца в Кемерово – помогать с какой-то новой программой, но потом, когда в феврале 1925 года ее вызвали на пленум Коминтерна, она была рада случаю возвратиться в Москву.
Фрэнк приехал в Москву на следующий день после приезда Рут. Их встреча оказалась безрадостной. Рут призналась, что любит Сэма, и Фрэнк, больно уязвленный, принялся ругать ее – но не за то, что полюбила другого, а за то, что позволила ему поехать в такую даль в надежде на примирение. Он очень расстроился, но проявил доброту и понимание. Он даже предложил Рут – а что, если они все втроем поселятся вместе, «одной коммуной, в согласии с новым духом» (совсем как у Чернышевского в «Что
