Невинность и страсть - Лиза Джонс

Крис на шаг отступает и, к моему удивлению, через голову стаскивает рубашку. О да, здесь есть на что посмотреть! Я знала, что он красив. Знала, что атлетически сложен, но сейчас выяснилось, что каждый дюйм скульптурной мускулатуры слеплен безукоризненно: на помощь щедрой природе пришли долгие часы спортивных тренировок. Наконец-то получаю долгожданную возможность рассмотреть причудливую татуировку, покрывающую правое плечо и руку. Вижу грандиозного дракона, изображенного так искусно и убедительно, словно художник рисовал его сам.

— Ну и как я тебе? Сгожусь? — тихо уточняет Крис.

Осторожно прикасаюсь к татуировке, но он тут же хватает меня за руку.

— Если будешь так смотреть, да еще и трогать, то пиццу не получишь. — Подходит и надевает на меня рубашку. Вдыхаю уже знакомый пьянящий запах, закутываюсь плотнее и мечтаю, чтобы это был он сам, а не одежда с его плеча.

— Не уверена, что озабочена пиццей больше всего на свете.

— Хочешь упасть в голодный обморок? Не позволю. — Он приподнимает пальцем мой подбородок и заставляет заглянуть в глаза. — Ну вот, теперь мы оба одеты лишь наполовину. — И шепотом добавляет: — Играем на равных.

На равных? Меньше всего ожидала услышать подобное заявление от человека, который всего несколько минут назад руководил каждым моим движением. Что-то здесь не складывается. Обычно власть способна только брать, но не отдавать. Как же ему удается делать и то, и другое? Впервые встречаю такого человека.

— Равенство означает, что теперь я поставлю тебя лицом к стеклянной стене, запрещу двигаться и начну безжалостно соблазнять?

Глаза темнеют; в зеленой глубине вновь загораются таинственные золотые огни.

— Если бы был уверен, что ты готова принять последствия, непременно позволил бы.

Позволил бы? Он позволил бы мне командовать собой?

— Что же это значит, Крис?

Он поднимает руку и проводит пальцем по моей нижней губе. Прикосновение исполнено нежности, и все же за внешним спокойствием ощущается с трудом сдерживаемое, готовое в любую секунду вырваться на поверхность отчаяние. Кажется, я уже почти научилась узнавать это состояние.

— Мог бы многое тебе показать, Сара, но боюсь, что ты тут же убежишь. — В голосе звучит искреннее сожаление.

Он стоит неподвижно, но меня внезапно постигает необъяснимо острый страх потери: хватаю его за руку и подхожу ближе.

— Почему ты решил, что убегу?

— Потому что знаю.

Неужели он думает, что сегодня довел меня до предела возможного? Неужели не видит, что я нуждаюсь в спасении и хочу большего?

— Ошибаешься.

Он качает головой:

— Нет, к сожалению, не ошибаюсь.

Открываю рот, чтобы возразить, но у него в кармане звонит сотовый. Собственно, не звонит, а играет: звучит фортепианная музыка. Готова поспорить на свою любимую машину, что исполняет пьесу его отец. А я сказала, что ненавижу своего отца. И что это на меня нашло? Отец Криса уже умер, но сразу видно, что сын высоко его ценит.

Крис достает телефон и отвечает на звонок — не сомневаюсь, что пользуется удачным поводом прервать разговор.

— Все верно, — произносит он в трубку. — Мою обычную и еще одну. Подождите секунду. — Вопросительно смотрит на меня. — Какую пиццу?

Ему звонят из пиццерии? Я в смятении.

— С сыром.

— Мою обычную, но двойную, — уточняет Крис. — Да-да. Спасибо. — Он отключается. — Пицца уже едет.

— Вот что называется настоящим сервисом.

— Они скоро закрываются. Джейкоб зашел, чтобы взять себе, и спросил, звонил ли я.

— Как я уже сказала, это и есть настоящий сервис.

— Мы с хозяином знакомы уже лет десять, а поскольку он держит еще и мясную лавку, куда я частенько захожу, то успели стать почти родственниками. Я у него любимый клиент, потому что ем много и часто. — Крис берет меня за руку и подводит к дивану. — Устраивайся поудобнее. Сейчас принесу тарелки и что-нибудь выпить. Будем есть прямо здесь. — Он улыбается. — Конечно, если тебе еще не надоело смотреть в окно.

Качаю головой, сажусь и вздрагиваю: мягкая коричневая кожа кажется холодной и неуютной.

— Это была не самая удачная из твоих шуток.

Крис берет со стола пульт, нажимает кнопку, и газовый камин в правом углу оживает.

— А я вообще большой мастер неудачных шуток.

— Точно. — Согласно киваю и натягиваю коричневый плед. — Это я уже знаю. Например, что означает выражение «человек в одном красном ботинке»?

— Разве тебе не нравится Том Хэнкс?

— Это старый фильм.

— Уважаю классику. — Крис садится рядом, берет другой пульт, снова нажимает кнопку; с потолка плавно спускается огромный плоский телевизор и замирает над камином.

Крис протягивает мне пульт.

— Ключ к моему замку в твоем полном распоряжении.

Рядом с этим человеком мне хорошо и интересно, как не было еще никогда и ни с кем.

— «Человек в одном красном ботинке» — это классика?

— Точно так же, как «Остин Пауэрс».

— «Остин Пауэрс»? — переспрашиваю удивленно. — Только не говори, что любишь «Остина Пауэрса».

— А ты видела этот фильм?

— Честно говоря, от начала и до конца не видела, — признаюсь откровенно. — Но все эти трюки выглядят невероятно глупо.

— В том-то и смысл, детка. Отличный способ убежать от реальности. — Он встает. — Пойду за тарелками. — Губы слегка вздрагивают. — Может быть, выпьешь немного вина?

— Нет, — отвечаю твердо. — Вина не хочу.

— А «Корону»?

— Нет. Ни за что. Никакого алкоголя.

— В таком случае могу предложить только воду или «Гаторейд».

— Воду. Никогда не пью калории, которые можно съесть. Так останется больше места для пиццы.

— Понятно, — с улыбкой отвечает Крис. — Чем больше пиццы, тем лучше. Сейчас вернусь.

Забираюсь на диван с ногами и смотрю, как он идет к просторной кухне — сильный, мускулистый, но в то же время легкий и по-мужски грациозный. А еще забавный, очаровательный и заботливый — без тени самолюбования, хотя имеет полное право возомнить себя божеством. Этот человек сумел победить самого Марка Комптона, короля самоуверенности, а потом прижал меня к стеклу и овладел с темной страстью, рожденной в неведомой бездне. Этот человек признался, что показал бы мне многое, если бы не боялся, что я убегу. Сгораю от стремления узнать, что это значит, что скрывается в глубине его души. Второй раз за вечер думаю, что мы с ним — две израненные птицы, неспособные принести друг другу ничего, кроме страданий, но уйти все равно не могу. Нет, не так. Дело даже не в том, что не могу. Просто не хочу.

Глава 16