Быстроногий олень. Книга 2 - Николай Шундик

Ковалев помолчал, как бы дожидаясь ответа на свой вопрос.

— Быть может, кто-нибудь из нас скажет, что враг был слишком хитер, слишком тонок, что вообще можно голову потерять, потому что неизвестно, кому верить и кому не верить. Да. Враг хитер и коварен. Однако это не значит, что надо терять голову и никому не верить. Но нельзя путать веру в человека с обывательской простофильской доверчивостью.

Секретарь машинально чуть передвинул на столе чернильный прибор, обвел взглядом членов бюро райкома партии и заговорил снова:

— Я убежден, что как бы тонко подлый врат ни играл, а чуткое сердце советского человека, острый, наблюдательный ум его всегда в состоянии понять, где мишура притворства, игры, а оде золото чистой правды. Только чуткость сердца и острота ума никогда, ни на минуту не должны у нас притупляться. Тогда еще глубже мы увидим, а стало быть, еще сильнее полюбим тех, в кого верим, и тогда мы во-время раскусим и выведем на чистую воду тех, в ком чувствуем фальшь. Вот вам блестящий образец человека с острой проницательностью, неусыпной бдительностью — янрайский колхозник старик Анкоче. Это он помог нашим органам госбезопасности разоблачить американского шпиона и его выкормышей — Шельбицкого и Эчилина.

Оказать нужно, что мало кто у нас в райкоме, в райисполкоме относился к этому так называемому Савельеву с таким восторгом, как Караулин. Многие из нас видели в нем далеко не то, за что он себя выдавал. И вот тут начинается наше преступление. Да, наше преступление! — подчеркнул секретарь. — Почему ни секретарь райкома партии Ковалев, ни председатель райисполкома Попов, ни многие из нас другие не попытались разобраться, что им не нравится, что их беспокоит в поведении Савельева, Шельбицкого, Эчилина? Почему они простофилю, себялюбца, перегибщика Караулина переставляют с одного места, на котором он не оправился, на другое, не менее ответственное, и мало того, — позволяют ему протаскивать подозрительного человека все выше и выше по служебной лестнице? Это наше преступление, и мы должны будем понести за него самое суровое наказание.

А Караулин в это время шел по поселку, не выбирая дороги, ступая прямо в лужи своими огромными резиновыми сапогами. Ему вдруг представилось благодушное, вечно улыбающееся лицо Савельева, и он почувствовал, как от лютой ненависти у него похолодело где-то под сердцем. О, если бы позволили ему сейчас схватить за горло этого человека, как бы он бил по его благодушной физиономии. «Поздно. Надо было раньше хватать гада за горло, а не любоваться его детской улыбкой!» — мелькнуло в голове.

Наткнувшись в темноте на телеграфный столб, Караулин с силой ударил его кулаком. Страшно зашибленная рука беспомощно повисла. Караулин застонал, и заплакал, уже не стесняясь своих слез.

11

Снова наступила зима. Янрайцы и присланные им в помощь строители сдержали свое слово — поселок в районе междуречья к зиме был выстроен. Назвали его оленеводы «Красный дом», по имени самого популярного дома в поселке — избы-читальни.

В один из морозных дней в поселок прибыл секретарь райкома. Бригадир Мэвэт, занимавший с сыном, невесткой и ее сестрой дом рядом с избой-читальней, не знал, как и выказать свое гостеприимство.

— Люди! Пусть у нас сегодня будет праздник дорогого гостя! Пастухи, запрягайте самых лучших бегунов-оленей!

Вскоре на снеговой поляне выстроилось до десятка упряжек. Недавно выпавший снег слепил глаза. Тонко звенели колокольчики, подвешенные снизу к нартам.

Ковалев, улыбаясь одними глазами, наблюдал за праздничной суматохой. На заснеженных крышах появились красные флаги.

Ковалев не возражал против праздника.

— Что ж, — сказал он Мэвэту, — пусть это будет праздник вашего нового очага.

Опыт со строительством тундрового поселка удался полностью. Оленеводы не только янрайского, но и соседних сельсоветов приезжали в поселок, названный жителями «Красный дом». С огромным любопытством люди рассматривали внутреннее убранство домов; щупали все руками, заглядывали в каждый угол, проверяли, не дует ли, не потеют ли стены, как это бывает со шкурами полога. В избе-читальне всегда было полно народу. Там Журба проводил свою ликбезную работу, а Нояно обучала бригадиров и пастухов ветеринарному делу. Поездка в «Красный дом» для оленеводов была праздником. Теперь уже не рассуждали, хорошо или плохо будет, если в тундре вместо яранг появятся дома, — теперь говорили лишь о том, в каких местах и когда будут еще строить такие поселки.

На третий день к секретарю райкома прискакал из бригады Майна-Воопки пастух и передал письмо от бригадира. Майна-Воопка просил секретаря приехать в стойбище, потому что люди его бригады нашли хорошее место для своего будущего поселка и собираются возить туда на оленях материалы, оставшиеся от строительства в междуречье.

Секретарь выехал на собаках вместе с Журбой. Когда собаки были запряжены, Ковалев предложил Владимиру:

— А ну, полярник, возьми-ка остол, садись каюрить. Посмотрим, как это у тебя получается.

Собаки были крупные, сильные, нарта быстро неслась по снежному насту. К вечеру путники одолели небольшой перевал, въехали в долину реки. Порой они становились на нарту, внимательно осматривались, жалели, что отпустили пастуха из бригады Майна-Воопки слишком рано.

— Еще, пожалуй, заблудимся, — невесело сказал Ковалев, — судя по тучам, пурга будет.

Журба тревожно осмотрел небо. Из-за темно-синих ярусов Анадырского хребта выползали черные языки мохнатых туч.

— Не нравятся мне эти медвежьи лапы над нами, — сказал Ковалев, показывая на тучи. Навстречу подул ветерок, сначала низом, волоча за собой длинные ленты поземки, потом взметнулся, обдал путников снежной пылью.

— Ну-ка, дай мне остол, — сказал Сергей Яковлевич и сел каюрить.

Остановив собак, он ласково погладил каждую по голове, протер рукавицами их заиндевелые морды, почистил лапы, отрывая от них намерзшие шарики снега. Собаки ласково смотрели на каюра, громко лаяли, рвались вперед.

Поправив на передовиках алыки, Ковалев взял в руки остол, крикнул: «Ха!» Упряжка с места рванулась вперед.

— Надо во что бы то ни стало до начала пурги попасть в стойбище, — сказал Ковалев.

Но стойбища в этот день им найти не удалось. Началась пурга. Ковалев и Журба шли пешком, помогая собакам переваливать через сугробы.

Порой Ковалев останавливал собак, отходил от нарты на несколько метров влево, вправо, пытаясь найти правильный путь. Журба крепко держал нарту, чтобы не ушли собаки. Он то и дело прикладывал к залепленному снегом лицу рукавицу, пытаясь защитить его от беспощадного ветра.

Когда собаки выбились из сил, Ковалев под вой метели закричал в самое ухо Владимира:

— Будем искать пристанища!

«Пристанище! — подумал Журба. — Шутка сказать — найти пристанище; поищи его в этом аду».

Остановившиеся собаки мгновенно свернулись в калачик и их тут же засыпало снегом.

Ночь еще не наступила. В белой мгле Журба с трудом различал, что делает Ковалев. Взяв с нарты лопату, он подошел к сугробу и начал копать. Владимир придвинулся вплотную к нему. Яму заносило снегом. Владимир принялся разгребать ее ногами. С большим трудом они докопались до кустарника. «Ага, так это не сугроб, а речной берег», — подумал Владимир. Сергей Яковлевич пытался понять, куда загнуты рекой кусты, чтобы определить направление течения. Владимир тоже принялся ощупывать заснеженный кустарник.

— На речке стоим, сейчас проедем еще немного вверх — может, стойбище найдем, — крикнул Ковалев в лицо Владимиру.

Журба ободрился, принялся тормошить собак.

Собаки с трудом сдвинули нарту. Поднявшись вверх по реке, они остановились снова. Владимиру показалось, что здесь сравнительно тише.

— Удачное место нашлось! — закричал Сергей Яковлевич. — Огромный сугроб! Происходит завихривание, и мы как бы в пустой бочке!

Вскоре Ковалев и Журба принялись копать в снежной стенке сугроба углубление. Лопата была одна. Ковалев откалывал глыбы снега, а Журба складывал их полукругом с наветренной стороны. Они не могли сказать, как долго строили себе укрытие от пурги, но убежище все же было сделано. Когда залепило снегом все дыры, стало возможным зажечь свечу. Потом путники еще дальше подались в снежную стену, сделав отделение для собак и нарты. Журба вытащил из мешка нерпичье мясо, порубил его топором на мелкие куски, принялся кормить собак. Они жадно хватали мясо, сердито ворчали.

— Я вижу, ты уже совсем стал полярным волком! — устало сказал Ковалев, вытирая мокрое лицо концами шарфа.

— Привык, — спокойно, не без достоинства отозвался Журба.

Прежде чем разжечь примус, они выколотили кухлянки от снега, разостлали на полу оленьи шкуры.

Когда чайник вскипел, началось самое приятное — чаепитие.