Тысяча девятьсот восемьдесят пятый - Евгений Бенилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Куда Эрик едет?… Почему после того, как он заснул на станции Площадь Свердлова, в цепочке его воспоминаний зияет черный гулкий провал? Кто его разбудил утром?…
Он зажмурился и помассировал виски … нет, память была пуста, как заброшенный колодец. «Осторожно, двери закрываются. — четко выговаривая слова, сказала механическая женщина, — Следующая станция — Белорусская.» Эрик вдруг вспомнил темный широкий проход, пронизанный лучами фонарей … что это?… отголоски вчерашнего путешествия по канализации?… Он почувствовал неясную тревогу — в темном проходе произошло что-то важное. «Господи! — посетовал справа от Эрика солидный мужчина средних лет, — Ведь десять часов уже, а все час пик!» «А я тебе говорю, что Куролесников негодяй и подлец!…» — убеждала тощая мужеподобная брюнетка слева от Эрика свою подругу — полную женственную блондинку. «Станция Белорусская, — вмешалась механическая женщина холодным до фригидности голосом, — переход на Горьковско-Замоскворецкую линию.» Тесемки ушанки Эрика болтались, развязанные, под подбородком … а ведь он, помнится, завязал их мертвым узлом … Почему в его памяти, как рыбья кость, застряло странное слово «молоточник»?… Он сунул руку во внутренний карман — пистолет, глушитель и бумажник оказались на месте. Пол в широком темном проходе был мраморным, как в метро … может, это и было метро?… Почему его дубленка стала такой грязной?…
«Осторожно, двери закрываются. — объявила механическая женщина, — Следующая станция — Новослободская.» Многотелое многоголовое сверхсущество с нечеловеческой силой съежилось в отчаянном усилии вместиться в замкнутое пространство поезда. Обрывки воспоминаний заметались в голове Эрика, как раненые птицы. Слепые бельма выключенных телевизоров немигающе уставились на него из-под потолка вагона. Эрик почувствовал, что его сознание меркнет, но не испугался — ибо знал, что его тело развило способность к самостоятельному существованию.
Он вернулся в свое тело, когда то шло куда-то по улице. Мела метель — настолько густая, что было почти темно. Тело дошагало до угла, повернуло налево, пересекло улицу и вошло в какой-то двор — четко и целеустремленно, будто имея перед собой ясно поставленную задачу. Что оно собирается делать? Осторожно оглядываясь, тело выбралось через какую-то калитку в узкий переулок и оказалось перед высоченным бетонным забором с колючей проволокой наверху. «Что это?… — удивился Эрик, — Похоже на тюрьму.» Из расположенного рядом подъезда выползла крошечная оборванная старушонка и, сгибаясь под ударами вьюги и бременем лет, поковыляла по тротуару. Из-под ворот заброшенного гаража выскочила мутантная кошка-летяга, повела шальными желтыми очами, взлетела по забору, перемахнула через колючую проволоку и исчезла на той стороне. Эрик проследил взглядом ее траекторию и остолбенел — заполняя весь горизонт, за забором высилась башня Лефортовской тюрьмы. Зачем его сюда принесло?!… Он перехватил бразды правления своим телом, резко повернулся и пошел в обратном направлении.
Когда тело и сознание Эрика соединились в следующий раз, он выходил из метро на станции Арбатская. Он прошел мимо кинотеатра «Художественный», пересек Бульварное Кольцо и углубился в лабиринт арбатских переулков. Некоторое время он блуждал без цели и направления … и, наконец, обнаружил себя в центре какого-то двора, созерцающим странный — круглый, как колонна, — дом. Эрик дернул входную дверь — та распахнулась. Преодолевая непонятно откуда взявшийся неимоверно сильный ветер, Эрик поднялся по винтовой лестнице на крышу — круглую площадку радиусом метров десять. Там стоял одетый в черную каракулевую шубу старик. «Хотите, я почитаю вам стихи?» — спросил старик, потирая изборожденный морщинами лоб. Тут-то Эрик и понял, что старик является галлюцинацией — скорее всего, безвредной … так что можно расслабиться и отдаться поэзии! (И словно в доказательство его умозаключения тучи на небе превратились в гроздья голубой ваты, а падавший из них снег — в лепестки роз.) «С удовольствием!» — ответил Эрик и отошел в сторонку, чтобы не мешать.
Прочитанное стариком стихотворение
Вечер. Пустынные коридоры. Одиночество.
Близкие и родные рассеяны по земному шару.
Сорок прожитых лет висят за плечом бесполезным сроком.
Глухая боль в сердце и непривычное отсутствие мыслей.
Боль в сердце -
из-за нанесенных мне и нанесенных мною ран и разочарований.
Отсутствие мыслей -
неиспытанное доселе чувство -
льется на разлинованную бумагу.
За окном комнаты — смех … Господи, почему я здесь никому не нужен?
Господи, почему туда, где я нужен, я никак не могу добраться?
Господи, почему тех, кто мне нужен, никогда не бывает рядом?
Когда-нибудь, в один из таких вечеров, я закончу все разом.
Что я несу … у меня не поднимется рука сделать такую глупость!
У меня слишком много аппетита и интереса к жизни!
(А изнутри кто-то неприятным голосом возражает:
"Аппетит и интерес к жизни?… Побойся Бога!
Раньше — может быть, но только не сегодня.
Сейчас ты ощущаешь лишь тоску и щемящую боль в сердце.")
Ну и что?… Я знаю точно — боль и тоска отступят!
Они скоро снимут свои ледяные ладони с моего тела.
(А изнутри кто-то неприятным голосом возражает:
"Так-то так, но ведь с каждым годом боль становится все
острее!
А приступы тоски одолевают тебя все чаще и длятся все
дольше!
И когда-нибудь, в один из таких вечеров …")
Ерунда! Отнять собственную жизнь у меня просто не хватит духа …
Как бы ни было больно, полное забвение еще страшнее!
("Подожди, скоро боль пересилит трусость … такое уже
случалось.
Не ты будешь первым и не ты — последним!")
Господи, надо же так расклеиться (говорю я себе), даже слеза прошибла …
Да полно себя жалеть — завтра будет новое утро!
Завтра появятся новые люди и новые впечатления.
Завтра придет письмо от кого-нибудь, кто меня любит.
Я закрываю глаза и расслабляю мысли,
а потом повторяю про себя раз за разом -
новые люди и новые впечатления, ощущение чего-то
достигнутого.
И главная цель в жизни: защитить тех, кого любишь, от враждебного мира.
(А изнутри кто-то неприятным голосом возражает:
"Мир сильней тебя — защитить никого не удастся.
И когда-нибудь, в один из таких вечеров …")
Старик закончил стихотворение и поклонился. «У меня есть вопрос. — шагнул вперед Эрик, — Когда написано это стихотворение и от чьего лица?» Тучи на небе вернулись к своему естественному состоянию, а лепестки роз опять стали снежинками. «На прошлой неделе. — лаконично отвечал старик, — От моего.» «Я не хочу показаться невежливым, — удивился Эрик, — но 'Сорок лет', упомянутые в стихотворении, никак не могут быть вашим возрастом.» Несколько долгих секунд царило неловкое молчание, потом старик разлепил свои тусклые и морщинистые, но невидимые под респиратором, губы: «Н-да … — он, очевидно, был смущен из-за вскрывшегося обмана, — В таком случае, молодой человек, стихотворение написано от вашего лица!» «Этого тоже не может быть. — не согласился Эрик, — Во-первых, мне не сорок, а только тридцать, лет. Во-вторых, у меня нет родных. И в-третьих, все мои близкие живут в Москве — а вовсе не 'рассеяны по земному шару'! — он помолчал, а потом добавил, — Кстати, их всего трое … так что слово 'рассеяны' в любом случае является преувеличением …»
«На вас не угодишь, молодой человек … — несколько раздраженно заметил старик, — Может, вы просто не любите и не понимаете поэзии?» Эрик заколебался … его придирчивость действительно могла быть обусловлена неприятием всего жанра, а вовсе не низким качеством данного его образца. «Если вы предпочитаете прозу, — продолжал старик, — я могу прочитать вам рассказ или сказку … — он на мгновение закатил глаза, видимо, выбирая подходящее прозаическое произведение, — … скажем, легенду о бездетной чете колибри … хотите?» «Э-э … — промямлил Эрик, не желая оскорбить пожилого человека, — … я, вообще-то …» «Это очень красивая, очень старинная и очень редкая легенда! — торопливо заговорил старик, — Давым-давно на берегу безграничного океана жила молодая чета колибри. Они очень любили друг друга и были счастливы во всех отношениях, за исключением одного: у них никак не заводились птенцы. Как-то раз, в одно прекрасное росистое утро самка колибри нашла на песчаном берегу океана крупную жемчужину и отнесла ее в гнездо. Она хотела, чтоб ее возлюбленный полюбовался находкой, но тот улетел собирать нектар цветов. Сидя на краю гнезда, самка созерцала блестевшую в лучах утреннего солнца жемчужину … С окена дул легкий бриз, воздух был напоен ароматами тропических растений. Вокруг шелестели пальмы, светло-голубое тропическое небо покрывало мир ласковым шатром. 'Смотри, дорогой, — шутливо прощебетала самка, когда ее возлюбленный вернулся в гнездо, — Я наконец снесла яйцо! '; 'О как я рад, как безмерно счастлив! ' — воскликнул самец …»
