Хэлло, дорогая (СИ) - Sascha_Forever_21 / Hellmeister

Сколько лет в этих краях никто не наряжал дома и улицы к Хэллоуину? Сколько лет в его канун люди запирали двери на замки и засовы, боясь, что даже одна-единственная тыква привлечёт внимание загадочного убийцы, который выходит на охоту только в эту ночь? Так было во многих маленьких городах по побережью Нью-Джерси, но не в Смирне. В Смирне всегда было спокойно: Хэлу не доводилось убивать здесь. С мрачной решимостью он подумал, что после этого Хэллоуина местные жители побоятся даже произнести вслух «сладость или гадость».

Они с Конни вошли в бар; внутри оказалось удивительно неплохо. Конни думала сперва, там будет тёмный гадючник с местными выпивохами и грязными стаканами, но на деле всё вышло иначе. Над барной стойкой поблёскивало начищенное фасетчатое зеркало. Сверху по стенам, обитым деревянными панелями, на дубовых дощечках висели оленьи головы, одна за другой в рядок — все девять. Против стойки была целая шеренга деревянных столов с чёрными стульями, на них пестрели рекламки из плотного картона, сложенные треугольниками. И там были люди, много людей — почти все непохожие на завсегдатаев забегаловок и мрачных баров. Собственно, этот бар мрачным и не был. Хозяин, мистер Джордж Дермут, держал его уже двадцать четыре года и знал всё, что происходило в Смирне, и всех, кто здесь жил. Он открыл «Олд Докс», ещё когда был жив его старший брат, и они держали бар вдвоём. Потом тот умер — его случайно подстрелили на охоте на оленя. В лесах их водилось очень много в прежние годы. С тех пор Джордж сам владел баром. И двух новых посетителей он проводил взглядом из приоткрытой двери в подсобку, держа в руках две бутылки виски. Он внимательно проследил за ними: за мужчиной лет тридцати пяти — стильная штучка, такие сразу бросаются в глаза, и девушкой лет восемнадцати или около того. Джордж отвернулся. Обычное дело: такие, как он, вполне способны охмурить любую женщину, и та пойдёт за ним, как на привязи. Такую породу людей Джордж искренно не любил: он выглядел как чёрная лошадка, и на него Джордж не поставил бы ни цента.

Он с первого взгляда, единственный из многих, проницательно сказал про Хэла: этот тип себе на уме.

Хэл снял свою куртку, Конни — свою; они повесили их на спинки стульев, затем Хэл отодвинул стул Конни, скрипнув о половицы ножками, и только после этого сел напротив.

— Ты будешь мясо?

— Для мяса уже поздно. — Конни помолчала и прибавила. — Может, салат?

— Опять салат! — притворно возмутился Хэл. И Конни тоже разулыбалась: он, оказывается, вспомнил, что она брала в их прошлый обед. — Прости, тыковка, но теперь заказ сделаю я. Никакой больше зелени.

Он встал и прошёл к стойке, лениво опершись о неё ладонями. Высокий — выше, пожалуй, всех в этом заведении, и рослый; таких, как он, здесь не водилось. Конни зарделась, глядя на него.

Пушок белых волос, смуглый ровный загар, но не искусственный, а здешний, океанский; широкий в плечах, с клубками мышц под плотной кожей и тонкой талией. Он знал, как хорош, и теперь красовался перед Конни: она была в этом уверена. Он делал всё, чтобы её обольстить. И она не хотела сопротивляться.

Хэл заказал тыквенный пирог, мясо в горшочках и домашний безалкогольный эль. Конни с огромным удовольствием слушала его голос и то, как он вежливо, но уверенно разговаривал с барменом.

В каждом его слове, в каждом вальяжном жестах и ленивых движениях было очень много внутреннего достоинства и покоя, и Конни, которая уже целовала этого человека в губы, не могла поверить, что на какую-то толику он мог оказаться её.

И пусть в самой глубине души обида застила глаза, покалывала в самых уголках, была чернее ночи. Ну да, он переспал с Милли. Да, он это сделал. Он виноват. Но впервые в жизни Конни, которая ревновала в детстве своих кукол, которая не могла смириться с тем, когда отец обнимал её двоюродных братьев в гостях крепче, чем маленькую Конни, — вот она впервые искренне возненавидела не Хэла, который трахнул Миллисент, а её.

Поразительная слепота даже не удивляла Конни. Она простила ему всё, что только можно. Она поражённо подумала, что не способна злиться на Хэла. Она не понимала, что происходит. Слепую незрелую любовь Конни уже чувствовала однажды, но это чувство не могло сравниться с тем, что она испытывала теперь. И она простила даже не за его поразительную красоту — хотя за красоту иронично преступников сводили с эшафотов и миловали.

Конни была взволнована. А чем дольше любовалась на объект своего обожания, тем больше понимала: это не просто восторженное желание близости или мимолётный роман.

Она получила от этого человека, что давно хотела и не могла получить от кого-нибудь другого. И сейчас, задумчиво проводив

Хэла взглядом — а он сделал заказ и сел обратно — почувствовала себя почти благословлённой. Ангел опустился против неё, в мире словно наступил порядок.

— Ну что, тыковка, устроим небольшой Хэллоуинский ужин? — он снял куртку и сощурился. — Как тебе славно в этом платье.

— Ты всем отвешиваешь такие комплименты? Или тебе оно впрямь понравилось?

Хэл мягко покачал головой в ответ на её улыбку.

— Если бы ты была как все, я не полез бы на это чёртово колесо обозрения.

— Это аргумент. Кстати, не хочешь сделать фото на память?

Хэл заколебался, но только на мгновение. Он не хотел, чтобы на смартфоне Конни копы обнаружили его лицо: к чему пополнять список подозреваемых? Конечно, вместе они появились здесь, и в том кафе с дрянной кухней, где обедали, но люди — существа интересные, и то, что было вскользь, они редко анализируют. Кто из сотен свидетелей вспомнит его? Никто. Конни здесь не знали, Смирна всегда была маленьким безразличным городом вдали от всех проблем. Да и он всё выставит как надо. Были ребята — и куда-то запропали, к нему какие вопросы?

— Может быть. Давай сначала поедим, — это был уклончивый ответ. Ни да, ни нет.

С другой стороны, заполучить снимок, где будут только он и Конни, безумно хотелось. Никогда до — кроме, пожалуй, одного-единственного раза, он не делал общие фото со своими жертвами. Он и без того прекрасно помнил их лица, искажённые предсмертным стоном. У него было только две дорогие сердцу карточки, при виде них каждый раз в сердце разило холодом. Он хранил их в укромном месте, в своём маленьком тайнике, но в ту же секунду, как Конни предложила сделать фото на память, понял: девушка, которая занимала его мысли долгих семнадцать лет, о которой он думал почти каждый день, отошла на второй план. Как долго он не вспоминал о ней?

С тех пор, как появилась его новая одержимость?

Бармен подал мясо в двух симпатичных глиняных горшочках, кувшин домашнего эля и два пузатых бокала. Хэл встал и сам всё принёс, сервировав стол и наслаждаясь влюблённым взглядом Конни. Ухаживать за ней было удовольствием: он впервые за долгие, долгие годы почувствовал, что наконец-то его старания были искренне оценены, поэтому за ужин взялся с энтузиазмом. Настроение было приподнятым.

— Здесь вкусно готовят, — похвалила Конни, неторопливо, по-женски деликатно разворошив содержимое горшочка.

Хэл скользнул по ней ленивым глубоким взглядом хищника, глотающего целиком ломти свежепойманного мяса. Он нанизал на вилку пару крупных кусков и, сунув их за щёку, бросил:

— Когда-то я в этом местечке уже был, но очень давно. Ещё была жива твоя бабушка, тыковка. Она и моя мать встретились здесь на ланче. В то время оленьих голов на стенах было малость поменьше, как я помню.

— Они дружили? — вдруг спросила Конни и неловко пояснила, когда Хэл застыл взглядом на ней, прекратив жевать. — Ну, твоя мама и моя бабушка.

— Ну, не думаю, что это была прямо дружба, — он опустил глаза в горшочек, выискивая среди сладкого картофеля ещё мясо. — Но они друг за друга держались. В беде не бросали. Всякое такое. Две сестры, понимаешь. Родственные узы. Мы, Оуэны, как-то привыкли держать чувства в узде, Конни.

— Поэтому ты такой сдержанный?

Он насмешливо скривил губы, ресницы бросили на загорелые щёки резные тени.