Зона бабочки - Алексей Корепанов

— Сейчас я подъеду, Оля, — заверил Зимин невидимую собеседницу, даже радуясь возможности отвлечься от работы и навязчивых мыслей. — На маршрутку — и прямиком к вам.

— Ждем, Дмитрий Алексеевич. Мы сегодня без обеденного перерыва.

Зимин положил трубку и еще немного посидел в прихожей, соображая, что же надеть. И решил, не мудрствуя лукаво, облачиться в ту же клетчатую рубашку и джинсы. Домашний образ жизни давно отучил его от костюмов и галстуков.

Выключив экран монитора, он надел тонкую серую футболку и сунул руку в рукав джинсовой рубашки. И замер. А потом, как собака, начал тыкаться носом в рубашку, обнюхивая плотную ткань. От нее как будто исходил еле уловимый запах, и это не был запах стирального порошка, пота, дезодоранта или табачного дыма. Его нельзя было классифицировать как приятный или неприятный; он был просто незнакомым.

Но и такое определение не удовлетворило Дмитрия, превратившегося в сплошной гоголевский нос майора Ковалева. Запах как раз был знакомым, только забылся. Запах, как ему все больше и больше представлялось, был связан с пребыванием по соседству с «летающей тарелкой». Или внутри.

Не было никакой «тарелки», а была некая иллюзия, навеянная Коллективным Разумом?

Теперь объяснения Осипова не казались Дмитрию такими уж убедительными.

«Марсианский бензин?»

Он хотел усмехнуться, но усмешка не получилась. Запах действительно присутствовал, он не был выдумкой ума.

«Да перестань, — тут же сказал себе Зимин. — Это именно выдумка ума. Попытка воссоздать ситуацию, о которой ни черта не помнишь. Даже не воссоздать, а нафантазировать. В качестве компенсации…»

Он еще раз принюхался к рукаву — и отдернул голову, словно кто-то крикнул ему прямо в ухо. Ему вдруг представился глаз — большой, черный, овальный, похожий на сливу, совершенно нечеловеческий глаз. Один. Глаз смотрел прямо в лицо Зимину, и не было там ни угрозы, ни любопытства, ни удивления, ни дружелюбия, ни печали. А было там что-то другое, нечто, не поддающееся определению.

Глаз мелькнул — и пропал.

Дмитрий так и продолжал стоять в полунадетой рубашке, словно, вспомнив детство, играл сам с собой в «замри-отомри». И лишь спустя несколько секунд ожил и, загнав все мысли в угол, завершил процедуру собственного облачения.

Из квартиры он вышел, как заводной механизм типа гофмановской куклы Олимпии. Таким же автоматом спустился во двор и дошагал до остановки. А когда подкатила к тротуару глазастая желтая «ГАЗель» с черными шашечками на боку, он, кажется, понял, что было в том антрацитовом оке, которое привиделось ему. Нет, не привиделось — вспомнилось.

Благодарность.

Кажется, именно благодарность.

Хотя разве можно такое определить в нечеловеческом взгляде? А Зимин был уверен не то что на все сто, а на весь миллион, что существо, смотревшее на него, не было человеком.

Уплывали назад многоэтажные здания, заслонявшие небо, тянулись газоны с поблекшей за лето травой, неустанно сопровождало маршрутку дорожное ограждение и мигали светофоры, пока еще справляясь с потоками транспорта. Зимин сидел, рассеянно глядя в пыльное окно, и думал о том, какие же изменения внесли в его файл. Они еще не проявились, но проявятся. И что-то давало о себе знать уже сейчас. Неожиданные вспышки решительности, абсолютно ему не свойственные… Это что, меняется само его естество, сама натура? А он просил? Кого хотят из него сотворить? Терминатора? Повелителя? Героя Галактики? А на кой это ему надо — быть героем Галактики? Уж если на то пошло, лучше бы обаяния прибавили, сделали королем охмурежа. Хотя, по большому счету, и в этом он не нуждался. Не позволяй никому прилепляться к тебе, и сам ни к кому не прилепляйся, — чтобы потом не было больно… Он это уже кушал — и до сих пор животом мается… Хотя одинокому — грустно…

Зимин дернул плечом и повернул голову к салону. Почти все сиденья были уже заняты. Маршрутка, разогнавшись, вписывалась в поворот, и впереди сиял зеленый кругляш светофора.

Дальнейшие события показались Дмитрию и очень медленными — и очень короткими, словно время решило позабавиться, то растягивая, то сжимая мгновения, как ему заблагорассудится. Сидевший через проход, впереди Зимина, коротко остриженный парень с крепким затылком начал вставать и вдруг посмотрел назад, скользнув взглядом по лицу Зимина. Подбородок у него был квадратным, а глаза колючими и внимательными. Рядом с парнем зашевелился еще один, отворачиваясь от окна, тоже плотный, как боксер, с едва не лопающейся на могучих плечах футболке. Зимин еще ничего не успел понять, когда внутри у него вдруг словно взвыла тревожная сирена. Такого ощущения он никогда прежде не испытывал! Чувство близкой опасности пронзило его с головы до пят, и он мгновенно покрылся испариной. Парень продолжал подниматься во весь рост, будто в замедленной съемке, — так казалось Дмитрию, — левой рукой придерживаясь за спинку кресла перед собой. Правая его рука была у бедра, и в этой руке Зимин не увидел даже, а почувствовал иглу. Шприц, наполненный соком анчара. Сосед парня продолжал сидеть на месте, но Зимин понял, что эти двое — заодно. Напарники. Коллеги по работе. По службе. По спецслужбе.

Парень вроде намеревался направиться к выходу, но сделал короткий шаг к Зимину. Никто, кроме Дмитрия, не обращал на него внимания, и коллега парня делал вид, что он сам по себе. Хотя и напрягся — Зимин это видел.

Он все сейчас видел и понимал, словно прорезалось у него какое-то неведомое новое чувство. Но продолжал сидеть, не шевелясь, оглушенный непрекращающимся воем сирены. И знал, что вот-вот игла как бы невзначай ужалит его в ногу. Совершенно незаметно для окружающих. Одно легкое, вроде бы случайное движение — и всё…

И в этот миг маршрутка резко тормознула. Откормленный черный «мерин», подрезав хрупкую «ГАЗель», беспардонно вывернул перед ней, нагло показывая лоснящийся широкий зад. Из кабинки водителя маршрутки донесся мат, и парня с иглой по инерции бросило туда. Воспользовавшись тем, что время теперь словно застыло, Дмитрий вскочил с места и, не сводя глаз с иглы, — он теперь ясно разглядел ее! — ринулся вперед. Дернул ручку, открывая дверь…

— Куда?! — дико завопил водитель, уже начавший вновь набирать скорость, чтобы проскочить на зеленый вслед за «мерседесом».

Зимин едва услышал этот крик в грозном вое уже не одной, а десятка, сотни пронзительных сирен. Он хотел выпрыгнуть на бордюр, но сзади его ударили по щиколотке — это дотянулась до него нога того страшного парня с квадратным подбородком, профессионального убийцы. И пусть даже не убийцы, пусть в той игле не яд, а усыпляющее — какая разница? Усыпят, уволокут к себе, выкачают все, что им нужно, из мозгов — и в расход. Нельзя оставлять его на этом свете, слишком много знающего. Нет человека — нет проблемы.

Дмитрий споткнулся — и не выпрыгнул, а вывалился из маршрутки на улетающий назад серый асфальт. И, перекрывая завывание сирен в голове, донесся до него истошный нарастающий визг тормозов…

22

— Долго вы еще тут оставаться намерены? — мрачно спросила девушка, нетерпеливо постукивая носком кроссовка по торчащему из газона пеньку. Словно намереваясь выломать этот пенек и зафутболить куда-нибудь подальше. Или в Гридина.

— Не суетись, — отмахнулся Герман, продолжая сидеть на перекладине.

Лезть в опасную зону ему совсем не хотелось.

Нужно было все расставить по полочкам, охватить одним оценивающим взглядом и принять решение о своих дальнейших действиях. Не слепо выполнять приказы, которые «не обсуждаются», а самостоятельно определить, куда идти, с чего начать и что делать. И нужно ли вообще что-то делать. Играть роль марионетки Гридин не собирался. Не его это был стиль.

Герман поерзал на трубе ограждения, устраиваясь поудобнее, бросил беглый взгляд на девушку. Она уже перестала пинать деревяшку и присела на корточки, повернувшись к нему спиной. Плечи у нее были грустно опущены, голова поникла.

Вновь, словно спохватившись, окатила боль между лопаток, и все то же непонятное чувство утраты резануло душу. А на душе у него и так было не совсем хорошо.

Эх, Скорпион… Станислав… Стас… Ты ведь знал, что тут не просто зона, а опасная зона. Вредная для здоровья. И ни словечком не обмолвился, не предупредил, не намекнул. Остерегался, что он, Герман Гридин, откажется, упрется рогом, узнав, в какую дыру его намерены засунуть? В дыру, где полным-полно вырвавшихся на свободу галлюциногенов, а они, небось, не только на мозги действуют, но и печенку кромсают, и легкие гложут, и все кишки в мертвый узел скручивают… Отнимутся руки-ноги, и сделается он, Герман Гридин, живым трупом. Или просто — трупом. И даже — «мертвым трупом». В очень скором времени, по возвращении в родные пенаты.

«Пусть гибнут друзья, лишь бы враги погибли».