История Нины Б. - Йоханнес Зиммель

— Это просто смешно, — сказал я.

— Ни один человек вас не видел! — простонала Нина. — Он просто подлец, подлый шантажист!

— Пусть он выговорится, уважаемая госпожа, — сказал я, и что-то в моем голосе вызвало его недоверие, вкрадчивое недоверие крысы.

— Если вы протянете в мою сторону руку, я выпрыгну из машины! — вскрикнул он.

— Я ничего вам не сделаю. Говорите дальше.

— Этот человек предложил мне деньги за то, чтобы я отдал ему это письмо.

Без всякого выражения в голосе Нина сказала:

— В письме я написала о том, почему попыталась свести счеты с жизнью: в порыве отчаяния мой муж открылся мне и рассказал, что он совершил.

— И все это было описано в письме? — спросил я обескуражено.

— Да.

— Вы написали, что муж вам во всем сознался?

— Не во всем, но во многом. Я была почти без ума…

Наконец-то я все понял. Я спросил Ворма, превратившегося в темноте в какую-то тень:

— А не намеревался этот человек приобрести это письмо для господина Лотара Либлинга?

— А откуда вам это известно? — обескуражено спросил он.

— Сколько он вам предложил?

— Двадцать тысяч. Он сказал, что господин Бруммер оказывает нажим на господина Либлинга, поэтому Либлингу надо спасаться. Письмо, в котором госпожа Бруммер собственными словами подтверждает вину своего мужа, подействует на суд сильнее, чем…

— Перестаньте болтать, — сказал я. — А откуда Либлинг узнал, что у вас есть письмо, которое его может спасти? Он что, ясновидящий?

— Я…

— Вы сами предложили ему это письмо!

— Нет!

— Так почему же вы его тогда не сожгли?

— Перестаньте, Хольден, — устало произнесла Нина. — Все это не имеет смысла. Он хочет денег.

Ворм заламывал узкие руки, играя свою роль с большой серьезностью:

— Я в отчаянном положении… я не хочу отдавать письмо господину Либлингу… именно поэтому я и приехал сюда…

— Зачем?

— Он хочет получить от меня деньги, — сказала Нина.

— Только потому, что они мне очень нужны! А тебе это ничего не стоит… ты же богатая женщина…

— Перестань!

— Да, — сказал я. — Будет лучше, если вы прекратите.

После этого мы все ненадолго замолчали.

Затем я спросил:

— А где это письмо?

— В моем чемодане. В камере хранения на вокзале. Но с собой у меня квитанции нет, — поспешно и трусливо добавил он.

— О боже! — тихо сказала Нина. — И это из-за тебя я хотела… — Она закрыла лицо руками.

— Я в отчаянном положении, — пояснил он с необычным напором, с каким выставляют оправданные претензии.

— Вам надо ему заплатить, — сказал я Нине.

— У меня нет денег.

— Продайте свои украшения.

— Все мои украшения забрал адвокат.

— У тебя же есть друзья, — сказал Ворм. — Займи деньги у них.

— Двадцать тысяч. Это сумасшествие, — сказал я.

— Такую сумму мне предлагает Либлинг, вы можете сами ему позвонить.

— Это не имеет никакого смысла, — сказала Нина, — я и половины-то найти не смогу. Делай что хочешь. Исчезни.

— Стоп, — сказал я. — А ваш муж? А судебный процесс?

— Нина, господин Хольден говорит разумно.

— Заткнитесь! — рявкнул я, и он опять прикрыл свое лицо руками.

— Выйди из машины, — сказала Нина. — Я не могу смотреть на тебя. Дай мне несколько часов. Я попробую что-нибудь сделать.

— Мой поезд отправляется в полночь. Я должен на нем уехать. Либлинг будет ждать только до завтра, до полудня. Я снял номер в пансионе «Элита».

После этого Ворм открыл дверцу машины и пошел под дождем в сторону маленькой пивной.

Мы смотрели ему вслед. Гроза удалялась в южном направлении. Небо уже прояснилось.

— Простите меня, — сказала Нина. Я кивнул. — Извините, что я вас ударила. Простите меня за все, господин Хольден. Все это очень огорчает меня.

Я кивнул.

30

Когда мы приехали домой, она пошла в свою комнату, а я на кухню, где Мила опять пекла яблочный пирог для господина Бруммера. Я наблюдал за ней. Время от времени позвякивал телефон — он позвякивал всегда, когда Нина поднимала в своей комнате телефонную трубку, чтобы набрать нужный номер телефона.

— Моя Нина кого-то обзванивает, — сказала Мила с любовью, и с такой же любовью она принялась укладывать ломтики яблок на тонкое тесто в формочке. — Наверняка она звонит в связи с пресс-конференцией, которая состоится сегодня вечером. Я по радио слышала об этом, в девятнадцать часов, в новостях. Полагают, на ней будет сделано сенсационное обращение. Это замечательно. Я ведь вам говорила, господин Хольден, что нам нечего опасаться за нашего господина. В итоге всегда побеждает добро.

Я ушел в свою комнату, лег на кровать и стал думать, что делать дальше. В 20.00 я ужинал вместе с Милой на кухне. Телефон продолжал позвякивать. Но один раз он зазвонил по-настоящему. У Нины был очень усталый голос:

— Господин Хольден, я прошу вас пока не ложиться. Вполне возможно, что вы мне сегодня еще понадобитесь.

Поэтому я стал играть с Милой в канасту. Поскольку нас, игроков, было всего двое, каждому приходилось держать в руках очень много карт. У меня в голове было очень много посторонних мыслей, и я проигрывал. В 22.00 мы слушали вечерние последние известия. О пресс-конференции диктор ничего не сказал.

— Пока не время, — сказала Мила. — Ну как, господин Хольден, сыграем еще разок?

— Нет, — сказал я, — я хочу выйти подышать свежим воздухом, иначе я засну.

В парке было очень жарко. На озере расквакались лягушки. Небо уже просветлело, и я увидел звезды. Я ходил взад-вперед по гаревой дорожке от виллы до улицы и курил. После грозы воздух был очень чист, я глубоко дышал и чувствовал, что у меня наступает душевное равновесие. Точно так же я чувствовал себя и после вынесения мне приговора, когда наконец-то все определилось.

Наконец-то и здесь все определилось.

Я вернулся в дом и поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж мимо крестьян Брейгеля, деревьев Фрагонара и Сюзанны Тинторетто.

Нина сидела за столиком у окна, подперев голову руками. Телефон стоял перед ней. В комнате горели все люстры, освещая бело-золотую мебель. На Нине была песочного цвета юбка и темно-желтый пуловер. На ее лице без косметики губы казались серыми, а под глазами были синие круги.

— Что вам угодно, господин Хольден?

— Прошу вас не воспринимать мой вопрос как бестактный. Вам удалось достать деньги?

— Всего четыре тысячи. Один человек мне еще должен позвонить. Но ведь пока только половина одиннадцатого. — После небольшой паузы она продолжила: — Я ведь могу просить об этом только своих подруг, а не мужчин. К тому же сумма очень большая. Подружки действительно стараются мне помочь — но у кого есть столько денег? Может быть… — Зазвонил телефон. Она быстро подняла трубку: — Да, Элли? Да… ничего не поделаешь… Да нет, я не сомневаюсь в тебе. Спасибо, что ты хотела мне помочь. Как? Да нет, такой необходимости нет. Всего доброго. — Она положила трубку. — Итак, у меня всего четыре тысячи.

Одно из окон было открыто, лягушки на озере громко квакали, и от ночного ветра колыхались шторы. Я очень четко представил себе дальнейший ход событий и, глядя на золотые листочки роз на обоях, на маленькие уши Нины под светлыми волосами и черную родинку на ее левой щеке, сказал:

— У меня есть остальные деньги.

Она покачала головой.

— Да, — сказал я. — Сейчас вам надо подумать о себе.

— Но это же ваши деньги.

— Мне их дали за грязное дело. Почему бы мне тоже не дать их на грязное дело?

Она молчала.

— Я люблю вас, — сказал я. — И не хочу, чтобы с вами что-нибудь случилось.

— Как вы можете меня любить после всего… после всего, что я натворила?

— Этого я не знаю, — сказал я. — Но я вас люблю.

Она подошла к открытому окну и повернулась ко мне спиной:

— Вначале я надеялась, что вы придете, господин Хольден, и хочу, чтобы вы об этом знали. Когда человек испытывает страх, он становится бессовестным и аморальным, не так ли?.. Я думала, что вы что-либо потребуете за это…

— И вы бы согласились? — спросил я.

— Да, — просто сказала она. — Ибо в таком случае это была бы сделка, и я бы поняла, что вы не любите меня.

— Но я ничего не требую.

— А это значит, что вы требуете гораздо большего.

— Я бы потребовал, если бы такое можно было потребовать. А так, как сейчас обстоят дела, я могу лишь надеяться.

Она повернулась ко мне, ее глаза опять стали очень темными.

— Нет, — сказала она. — Это для меня невозможно — взять у вас деньги.

31

В 22.30 мы уже были в большом, продуваемом ветром помещении камеры хранения на главном вокзале Дюссельдорфа. На глубоких деревянных полках рядами стояли сотни чемоданов. Пахло дымом. Лица людей были усталыми. Плакал маленький ребенок — он хотел спать. Прислонясь друг к другу, на лавке сидели двое пьяных. Нина стояла рядом со мной, в сером мохеровом пальто и коричневых туфлях без каблуков. Она была без косметики.