Русский бал XVIII – начала XX века. Танцы, костюмы, символика - Оксана Захарова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Чем более хотите вы таиться, тем вернее узнаю я вас. Но погодите; я женщина, и вы мне дорого заплатите за свое упрямство.
— Верьте, графиня, я уже плачу за него и… — Вихорь вальса умчал графиню на средину, где законы попурри заставили ее потанцевать соло в pastourelle[251], одной из фигур французских кадрилей.
— Вы мечтаете? — сказала графиня, возвращаясь на место.
— И мечтой моей наяву были — вы. Я любовался вами, прекрасная графиня, когда, склонив очи к земле, будто озаряя порхающие стопы свои, вы, казалось, готовы были улететь в свою родину — в небо!
— О нет, нет, дон Алонзо! Я бы не хотела так неожиданно покинуть землю; мне бы жаль было оставить родных и добрых моих знакомых. Нет, благодарю покорно!.. Взрыв вашего воображения закинул меня слишком высоко. Вы поэт, дон Алонзо!
— Не более как историк, графиня… беспристрастный историк… — возразил испанец, скидывая перчатку с левой руки, потому что в это время танец уже кончился. Невольное ах! вырвалось у графини, когда в глаза ей сверкнул перстень испанца. По нем она узнала Гремина. С сильным волнением сжимая руку маски, она произнесла:
— Историк должен помнить, где и от кого получил он перстень с небольшим изумрудом; он должен помнить, как виноват он перед…
Графиня не успела кончить слова, как отъезжающие маски почти увлекли с собою испанца, он едва мог у ней попросить позволения явится на другой день для объяснения загадки.
— Я этого требую, — отвечала графиня. И незнакомец исчез как сон. Котильон и ужин показались ей двумя веч-ностями, она была задумчива, рассеянна, отвечала нет, где надобно было говорить да, и мне очень жаль — вместо я очень рада. «Она хочет нас мистифицировать», — говорили между собой модники. «Она, верно, гадает о суженом!» — подумала горничная Параша, когда графиня, приехав домой, опустила тафтяные цветы свои в серебряный умывальник, а бриллиантовые серьги заперла в огромный картон.
Если б кто-нибудь догадался сказать: «Она влюблена», тот бы, я думаю, ближе всех был к истине.
Евдокия Ростопчина
Бал на фрегате
Командиру и офицерам «Мельпомены»
Залива Финского лениво дремлют волны,Уж вечер догорел, уж чайки улеглись;Лес, скалы, берега молчаньем томным полны,И звезды ранние на небесах зажглись.Здесь северная ночь среди погоды ясной,Как ночи южные, отрадна и прекраснаИ чудной негою пленительно блестит;А море синее и плещет и шумит.
Фрегат воинственный, на якоре качаясь,Средь зеркальных зыбей красуется царем,И флаги пестрые, роскошно развеваясь,Над палубой его сошлись, сплелись шатром.Он убран, он горит радушными огнями;Дека унизаны веселыми гостями,Живая музыка призывно так гремит;А море синее и плещет и шумит.
На «Мельпомене» бал! Наряды дам блистаютМеж эполетами, пред строем моряков;Их ножки легкие свободно попираютЖилище бранных смут, опасностей, трудов.Лафеты креслами им служат; завоеванБез боя весь фрегат — и вмиг преобразован:Не вихрь морской по нем, а быстрый вальс летит;А море синее и плещет и шумит.
Но женский ум пытлив: по переходам длинным,По узким лестницам, по декам, по жильямПопарно бал идет, и «польский» тактом чиннымВдали сопутствует гуляющим четам.Вот тесных келий ряд вкруг офицерской залы, —Где много жизни лет у каждого пропало,Где в вечных странствиях далекий свет забыт…А море синее и плещет и шумит!
Вот в дальней комнате две пушки, — и меж нимиДиван, часы и стол: здесь капитан живет,Один, с заботами и думами своими,И блага общего ответственность несет.Здесь суд, закон и власть!Здесь участь подчиненных,Их жизнь, их смерть, их честьВ руках отягощенных, —Владыка на море, — он держит и хранит,И, с ним беседуя, волна под ним шумит.
О! кто, кто здесь из нас, танцующих беспечно,Постигнет подвиги и долю моряка?..Как в одиночестве, без радости сердечной,Томить его должна по родине тоска!Как скучны дни его, как однозвучны годы!Как он всегда лишен простора и свободы!Как вечно гибелью в глаза ему грозитТо море синее, что плещет и шумит!
И здесь, на палубе, где мы танцуем ныне,Здесь был иль может быть кровопролитный бой,Когда, метая гром по трепетной пучинеИ сыпля молньями, фрегат летит грозойНа вражеский корабль, — и вдруг они сойдутся,И двух противных сил напоры размахнутся,И битва жаркая меж ними закипит,А море синее все плещет и шумит!
И много, может быть, здесь ляжет братьев наших,И много женских слез вдали прольют по ним!Танцуйте!.. Радуйтесь!.. Но я в забавах вашихУж не участница!.. К картинам роковымВоображение влекло меня невольно…И содрогнулась мысль… и cepдцy стало больно…С участьем горестным мой взор на все глядит,А море синее и плещет и шумит!
Владимир Соллогуб
Большой свет
Повесть в двух танцах
Отрывок из повести
II
Мазурка
Следуя аристократическому обычаю петербургской знати, Наденька тщательно скрывалась от всех глаз до роковой минуты вступления в свет. Минута эта наступила, и она ожидала ее без боязни и без восторга.
Быть может, в девственных мечтах ее, меж цветов и бальных звуков, и слышался ей неведомый шепот, и чудились ей предугадываемые чувства… Кто проникнет в сердечные грезы молодой девушки? Кто поймет неиспорченным сердцем первые думы, первую задумчивость и неясные откровения души девственной, души, открытой всему прекрасному?
Дом старой княгини, тетки Щетинина, был назначен для первого выезда Наденьки.
Наступил день бала.
Все по-старому пышно и хорошо. Кареты тянулись длинною нитью у ярко освещенного подъезда. Дверцы поминутно хлопали, и из кареты выпархивали разряженные девушки, одюжевшие матушки, вышаркивали камер-юнкеры.
И Леонин явился, по привычке, на бал. Поутру заимодавцы не давали ему покоя, начальник его обещал ему, за нерадение к службе, отсылку в армию. Графиня не приняла его, извиняясь головною болью, хотя трое саней стояло у ее подъезда.
Ему было неимоверно душно. Лицо его было бледно, глаза неподвижны. Все на бале его видели, и никто не заметил.
А бал был прекрасный. Бальные речи шумели шумным говором, женщины, украшенные цветами, сверкавшие очами и брильянтами, наклонялись на кавалеров и кружились с ними в упоительном вальсе.
Леонину все это стало противно. На роскошь праздника он взгляда не бросил, и ко всем окружавшим он почувствовал неодолимое отвращение.
В эту минуту в большую залу вошла графиня. Парчовый тюрбан увивался около ее головы; темно-бархатное платье чудно выказывало удивительную белизну ее плеч. В зале сделалось невольное движение.
За графиней шла молоденькая девушка в белом платье с голубыми цветками.
«Сестра графини!» — раздалось шепотом повсюду. Все кинули на нее испытующий взгляд; даже старые сановники, занятые в штофной гостиной вистом, невольно удостоили ее мгновенным и одобрительным осмотром; даже женщины взглянули на нее благосклонно.
Леонин видел ее несколько раз мельком у графини, но едва лишь заметил. И точно, что значит девочка в простом платье, с потупленным взором в сравнении с графиней, расточающей все прелести своего кокетства, все роскошные изобретения парижских мод! Теперь Леонину показалось, что он видит Наденьку в первый раз. Глядя на нее, ему как-то отраднее стало, и он невольно к ней приблизился и очутился с ней во французской кадрили.
— Ну, что, — спросил он, — какое впечатление делает на вас ваш первый бал?
— Хорошо, — отвечала Наденька, — хорошо; только я думала, что будет лучше. Я думала, что мне будет очень весело.
— Что же, вам не весело?
— Нет, не то чтоб и скучно, а как-то странно… Все осматривают меня с ног до головы. Боюсь, чтоб платье мое кто-нибудь из кавалеров не изорвал… Да жарко здесь очень!
— Да, — сказал Леонин, — здесь жарко, здесь душно. В свете всегда душно!.. Все те же мужчины, все те же женщины. Мужчины такие низкие, женщины такие нарумяненные.
Он невольно повторил слова, слышанные им некогда в маскараде. Наденька взглянула на него с удивлением.
— Да нам какое до того дело? Если женщины румянятся, тем хуже для них; если мужчины низки, тем для них стыднее.
