Серенький волчок - Виталий Левченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда Куприна спряталась в кабинете, я подкрался к двери и поскреб торчащим из волчьей головы тросиком по дереву. Послышалась возня, захлопали дверцы шкафа. Наверное, Елена прятала сына. Потом что-то посыпалось на пол. Я приложил губы к дверной щели и громко зарычал. Возня за дверью усилилась. Пора было с этим кончать.
Я надел башку, заправил концы шкуры под куртку, включил фонарик и с силой ударил ногой в дверь. Она даже не шелохнулась. Это меня удивило. То, что дверь из дуба, я заметил еще тогда, но защелка должна была отлететь на раз. Видимо, Елена подперла ручку. Я ударил снова. Без толку. Меня это разозлило. Я разбежался и саданул дверь плечом. Защелка лязгнула. Я ударил снова. Дубовая преграда уже еле держалась. Я перехватил фонарик в левую руку, зарычал и вложил в последний натиск всю силу. Дверь распахнулась.
Я догадывался, что Куприна от страха залезет под стол – единственную массивную мебель в кабинете, за которой можно было укрыться. Я быстро провел фонариком по углам и направил луч к столу. Елена действительно сидела там, вместе с сыном. Пыталась разглядеть меня – загнанная в угол жертва, ослепленная светом. Я шагнул в комнату, луч фонаря сместился выше, и в руке Куприной блеснуло ружье. Я успел удивиться, а потом оглушительная вспышка боли…
Вот и вся моя история. Осталось добавить совсем немного.
Очнулся я в больничном спецблоке, где лечат преступников. Елена стреляла дробью, поэтому я был жив. Мне сделали две операции. Поначалу я жалел, что в гильзе не оказалось пули или картечи – чтобы уж наверняка. Но когда я смог собраться с мыслями, то понял: судьба дает мне еще один шанс нанести последний удар писателю. Ведь ни Куприны, ни следователи не подозревали об истинной причине случившегося. Для них я был свихнувшимся маньяком, который выбрал в качестве жертв удобные мишени. Ко мне приезжали из прокуратуры, из каких-то там комитетов. Выпытывали, выспрашивали. Я отделывался общими фразами, тщательно следил, чтобы не сказать лишнего. Это было бы преждевременно. Мне сообщили, что после выздоровления я пройду судебно-психиатрическую экспертизу. Меня это не удивило. Все видели во мне монстра.
Со мной в палате лежал некто Алик, похожий на китайца, изрезанный ножом, как деревяшка засечками. Видимо, он занимал не последнее место в криминальном мире, если судить по его манерам. Информация у них налажена четко: когда я очнулся, он был уже в курсе. Сказал, что мне светит четвертак и даже если меня признают психом, я никогда не выйду на свободу, что в психушке хуже, чем на зоне. Да и вообще вряд ли протяну долго, потому что детоубийцы не выживают. Я его понял. Но в мои планы не входила мышиная возня с правосудием: сначала судебным, потом тюремным. Я не собирался играть ни по чьим правилам, кроме своих.
Когда я окончательно убедился, что мой сосед по палате не рядовой бандит, я решился поговорить с ним. Ходить вокруг да около не было ни смысла, ни времени, и я спросил напрямую: сможет ли он достать мне сюда, в спецблок, пару вещиц? Узнав, какие именно вещи требуется, Алик внимательно посмотрел на меня колючим цепким взглядом, и я уловил в нем уважение.
Он спросил, как я собираюсь расплачиваться. Из разговоров со следователем я понял, что мой тайник в мастерской под полом так и не обнаружили. А в нем лежали деньги, которые я копил для Катюшки, и документы на дом Муштакова. Я рассказал Алику, что там находится пятьдесят тысяч долларов и можно забрать их все, вместе с документами.
Алик обещал ответить через день. Кажется, у него были какие-то связи в процедурной, потому что после очередного обследования он сообщил: если деньги действительно в тайнике, то нужные мне вещи будут через две недели. Я объяснил, как найти тайник, и стал ждать.
Прошла неделя. Алик уже ходил самостоятельно, и было понятно: скоро его переведут в другое место. Я нервничал и боялся, что он со своими подельниками кинет меня.
Однажды с утра его увели в процедурную. Назад привели без бинтов. После наступила моя очередь на перевязку. Когда меня вернули в палату – сосед дремал. Но стоило мне лечь и закрыть глаза, как послышался тихий свист. Я повернул голову и увидел, что Алик держит в руке туго свернутое полотенце. Он бросил его в мою сторону и отвернулся. Я спрятал сверток под одежду.
Через пару часов Алика увели, и я остался один.
Спустя некоторое время лампочка в стальном каркасе над дверью потускнела – это означало приход ночи. Я забрался с головой под одеяло, достал из свертка маленький диктофон и включил его. До утра оставалась вечность, и я мог спокойно собраться с мыслями. Я записал историю всей нашей с Катенькой жизни. Когда-то, еще подростком, я пробовал себя в литературе. Но не получилось. Кажется, я говорил об этом в самом начале. И диктофонная запись будет моим творением, единственным и последним. Может быть, нескладным, но жестким и правдивым. Сестренке не случилось стать писательницей, и я посвящаю мой рассказ ей, Катюше. Дайте прослушать запись Куприну. Я не смогу увидеть выражение его лица, когда он узнает, что все произошло из-за него. Но я способен это представить, уже сейчас. У меня тоже хорошее воображение. Помни, Куприн, помни добрую наивную девочку, которую ты убил!
Жалею ли я, что не смог закончить все так, как планировал? Я долго думал и пришел к выводу: вышло даже лучше. Писатель теперь обречен всю оставшуюся жизнь видеть отражение своих мук в глазах жены.
Тем, кто так жаждет суда надо мной, я говорю: мне нет никакого дела до вашего представления о справедливости. Все, что случилось, вас не касается. Это дело между мной и Куприным.
Здесь нет часов и окон. Но я чувствую рассвет. Пора заканчивать. Жаль, что пришлось подставить Алика, наверное, теперь им займутся. Но он выкрутится. Впрочем, это неважно. Вместе с диктофоном мне передали, как я и просил, ампулу с цианидом. Не знаю, действительно ли в ней этот препарат; никаких меток на стекле не вижу, но надеюсь, что меня не обманули. Я ухожу по своей воле, избегнув так называемого суда, и этот факт тоже будет мучить
