Тишайший (сборник) - Владислав Бахревский

– Я разве спорю. Истамбул – диво дивное. Да только я за неделю уже досыта надивовался. Домой бы.

– По щам соскучился? – хихикнул Конюхов.

– Ей-богу, соскучился. Тут ведь у них сладости да запахи, а мне бы щец!

– Эх, заходили чарочки! – крикнул Анкудинов.

Выпили по первой. Слуга принес поднос с тарелями и чашечками, и в каждой какая-то неведомая Лазореву еда. Скоро уже было непонятно: то ли они вино заедают, то ли еду запивают. Лазорев добросовестно отведывал с каждой тарелки, из каждой чашечки: где кислило, где рот обжигало, а где и ничего. Анкудинов глядел на него смеющимися глазами.

– Узнаю матушку-Русь! – засмеялся, положил голову Лазореву на плечо. – Чего Шереметев передать мне велел? Велел небось уговоры уговаривать, чтоб возвернулись мы с Костькой в Москву, щец похлебать?

– Какой Шереметев? – Лазорев потянулся за кубком.

– Федор Иванович, вестимо.

– Федор Иванович, говоришь? Наитайнейший, что ли? Правитель? Его песенка спета. Теперь в Москве другие люди у дел, а над всеми Борис Иванович.

Глаза у Тимошки забегали. Отстранился от Лазорева. Спросил хрипло:

– Какой Борис Иванович?

– Чай, Морозов.

– Воспитатель царевича?

– Да ты хоть знаешь, кто ныне у нас на царстве?

– Царь Алексей.

– То-то! Царь Алексей Михайлович царствует, а правит Борис Иванович.

Анкудинов впал в задумчивость.

– Да вы кто будете-то? – спросил Лазорев. – Купцы или молиться ходили?

– Возьми еще кувшин. Нашу жизнь рассказывать без вина – горло обдерешь. – И опять вцепился глазами в глаза. – Ох какие они безгрешные у тебя!

– Глаза, что ли? Глаза не ответчики за душу.

– Борис Иванович-то что наказал?

– Велел грека ученого сыскивать для исправления божественных книг. Я вместе с посольством приехал, да у меня особая статья, живу у местных монахов. Мне и лучше. Посольских со двора не выпускают.

– Нашел монаха?

– Да в них, в греков-то, разве влезешь? Они все тут премудрые. А друг про друга такое говорят, хоть тотчас на костер… Слушайте, ребята! Да вы ж небось распознали уже здешних книжников! Может, кого присоветуете?

Тимошка, мрачнея, переглянулся с Костькой: уж больно прост москаль.

– Давай, парень, пить. Да и расскажи ты нам, что на Москве содеялось… без меня.

– А ты когда из Москвы ушел? – не замечая «без меня», спросил Лазорев, ухватил двумя пальцами креветку и крепко засомневался: то ли уж заглотнуть, то ли под столик кинуть.

– Когда мы, Костя, от супостата моего утекли? – Анкудинов не спускал глаз с Лазорева. – Ешь, не околеешь. Мы-то с Костькой едим… Когда, Костя?

– В сорок третьем годе.

– В сорок третьем? – Лазорев запрокинул голову, зажмурился, опустил в рот креветку и тотчас выплюнул. – Фу, мохнатая!

– Да какая же она мохнатая! – удивился Костька, показывая, как и что нужно есть в креветке. – Белое мясцо.

– Мясцо! – содрогнулся Лазорев. – У лягухи тоже мясцо белое.

– Ты про Москву расскажи, – напомнил Тимошка.

– Чего я расскажу? Я сам не московский. В Москве служить начал уже при новом царе. Для меня вся Москва – радость. Ну, перво-наперво – Кремль с башнями.

– Кремль с башнями. Ох, Костька! Ох! – закатился Тимошка, он устал быть бдительным и насмеялся до икоты. – Ну, а еще-то чего?

– Еще-то? – Лазорев сидел красный: с толку человека сбили. – Насмешил-то чем, не пойму.

Тимошка отер слезы, запил икоту вином:

– Прости, брат. Хмель смеется. Я тебе про Москву, а ты и говоришь – Кремль с башнями. Уж это вестимо. Раз Москва, то и Кремль. Про жизнь тебя спрашиваем. Хорош ли теперешний царь?

– Нам, служилым, до царя далеко. Голов зазря не рубит, – значит, хороший.

– Дошло до нас, недовольных теперь много в Москве.

– Соль непомерно вздорожала. Без соли сидят людишки – вот и кипит в них. Рыба протухает, в мясе черви. Капусты, грибов, огурцов – много ли насолишь, когда за пуд соли две гривны подавай. Стрельцу за два пуда почти год нужно служить.

– А куда царь глядит?

– Э! Не мое это дело. Мое дело монаха ученого в Москву привезти.

– Был бы ты в царях, Тимоша, неужели допустил бы такую дурость? – воскликнул Костька.

– Цыц! – пьяно мотнул головой Анкудинов и вскочил на ноги, расплылся в улыбке. – Салям алейкум, мастер Мехмед! Пожалуйте к нам, мастер Мехмед.

– Алейкум салям, урус!

Турок был на голову выше высокого Тимошки. Грузный, пузатый, и на огромном этом теле – горошина-головка.

– Сулейман! – позвал мастер Мехмед. – Принеси моего любимого. За все вино, выпитое урусами, деньги возьмешь с меня.

Мастер Мехмед сел на ковер.

– Этот русский приехал звать на службу московскому царю ученого богослова, – сказал Анкудинов Мехмеду и повернулся к Андрею: – О тебе говорю. Мастер Мехмед – кожевник, наш друг и друг вина.

– Скажи этому урусу, – попросил Мехмед Анкудинова, – я воевал с урусами в Азове, но мне по сердцу урусы. Я воевал с персами, брал Багдад, но войну в Азове ни с чем нельзя сравнить. Ты скажи этому урусу: я видел смерть много раз. Я не боюсь смерти, но мне будет горько, если урусы станут моими врагами. Я хочу, чтобы все вы, сколько вас ни есть, были мне друзьями, и моим детям, и моим внукам. Турки – великие храбрецы, но в Азове на меня поднял ружье маленький мальчик. У вас, если взрослые умерли, оружие поднимают дети, – урусов нельзя превратить в рабов.

– Он говорит, – перевел Анкудинов, – что воевал в Азове и в Багдаде. Персы – дрянь, а русские – молодцы. С русскими он не хочет воевать, с русскими он хочет дружить.

Выпили с Мехмедом.

– Много ли у него детей? – спросил Лазорев.

Мехмед расплылся в счастливой улыбке, поднял обе руки и загнул только два пальца.

– У него одна жена, – перевел Анкудинов. – Он может взять еще три жены, но никогда не возьмет, потому что любит только одну Элиф. Жена была с ним в хадже, по святым местам ходили. Мекка, Медяна. Потому Аллах ей всякий раз дает двойню… Спрашивает, сколько у тебя детей?

– У меня пока нет детей. Женился перед самым походом.

– Дорога далекая, приедешь домой – жена сыном встретит, – сказал Мехмед.

– Спасибо тебе, добрый человек! – Лазорев прижал обе руки к груди, поклонился Мехмеду.

В кофейню пришел меддах. Постелил коврик, попросил кофе, отпил глоточек и, раскачиваясь, повел россказни.

– Если масло горькое, то и пилав будет горький, если не у кого спросить, спроси у самого себя, если скажут, что на небе свадьба, – женщины попросят лестницу. Не бывает моря без волн, дверей без петель, девушек без любви. Было – не было, жил-был царь. Всем тот царь угодил, да только не было у него детей…

Анкудинов изредка переводил Лазореву на ухо несколько фраз, но переводил хитро.

Меддах рассказывал, как некий факир дал царю плоды инжира, и когда царь и царица съели эти плоды, то у них родился сын. Царь воспитывал его вместе с сыном пастуха, который родился в тот же день, а потом отдал обоих мальчиков на воспитание пастуху. В сказке было много приключений. Царевичу наговорили на пастушонка, и тот пожелал съесть его сердце, но ему подали сердце козла. А потом названый брат помог царевичу заполучить красавицу, трижды спас от смерти, но сам обратился в камень.

Анкудинов, хмыкая, нес чепуху, но глаза у него глядели трезво.

– У царя не было детей, но факир посоветовал царю положить в постель осла, и царевич родился. Только был тот царевич истинный осел, и царь отправил его на воспитание к пастухам… А царевич влюбился в заморскую корову… Один дурак взялся ему помогать. Помочь помог, но превратился в коровью лепешку.

Лазорев морщился и наконец легонько сверху стукнул Анкудинова по плечу:

– Хватит дурость пороть… Я, пока в Крыму жили, ждали корабля, малость по-ихнему научился. Хоть всего не понимаю, но что ты меня дурачишь – понял.

Анкудинов засмеялся, встал, подошел к меддаху, который, закончив сказку, собирал деньги.

– Меддах, дозволь мне залить! Если мою сказку пожалуют подаянием, до последнего акче тебе отдам.

Меддах показал жестом на свой коврик: попробуй, мол.

– Костя! – крикнул Анкудинов по-русски. – Ты нашему другу слово в слово за мной переводи.

Анкудинов сел на коврик, заиграл глазами.

– Не в бороде честь – борода и у козла есть. Ох, не буди спящего льва, но кто не падал с лошади, тот лошадь не оседлает. Было – не было, но ведь было! А что было, того не изжить. А пока жеребенок не подрос, за него не дадут цену взрослой лошади. Жил-был царевич, да только про то, что он царской крови, знал его приемный отец-бедняк да один мулла. Самозваный царь той страны искал своего соперника, посылал верных слуг с черным словом в душе, с ножом за пазухой. Не нашли царские слуги царского сына. А когда тот вырос, мулла взял его к себе, стал учить грамоте да уму-разуму. Чего другие за год познают, царский сын – за день. Стал он гораздо умен и учен, тогда мулла женил его на своей дочери и, отпуская от себя в столицу, открыл ему великую тайну. Приехал царский сын в столицу, а там его не ждут, все места кормовые заняты, и попал он в писари. Трудился, царапал перышком, стали повышать по службе, да только опостылела ему такая жизнь. Все опостылело! Даже собственная жена. Запер он ее в доме, дом зажег и убежал в соседнее царство. В соседнем царстве поверили, что он истинный природный царь, но вспомнили, что его отец воевал против ихнего короля, – неласковый был прием чужестранцу. И бежал он тогда в Молдавию, молдавский князь напугался и отправил его ко двору великого падишаха.