Приключения капитана Робино - Анатолий Маркуша

Естественно, я поинтересовалась, кого же персонально она имеет в виду, когда говорит о старых знакомых? И услыхала: «По-моему, там обретается тот, с кем ты однажды уже преодолела Рубикон». Тут уж я впиявилась в нее с расспросами, но она, как отрубила: «Я и так выдала тебе больше, чем имела права».

О чем подумала «Рязань», услыхав такое, не могу представить. Да и не очень это меня занимало. А я так просто ужаснулся: выходит, что и Юля, такая вроде своя, заслуживающая доверия, и она — стук, стук? И полезли в голову совсем забытые было недоговоренности, обмолвки, вспомнилось, как она мне пеняла, почему не поставил ее в известность, прежде чем согласился воздействовать на облака. Кажется, она обронила тогда: «Что-нибудь я бы придумала…». А может и не так она сказала, но ведь намекнула на какую-то свою не явную причастность…

Поддержку «Рязани» я, хоть и без особого вдохновения, оказывал до самого утра. Получится ли что, или нет, не очень переживал: в конечном счете это была не моя, а ее проблема. Чуть свет «Рязань» исчезла так же внезапно, как появилась накануне.

Неужели то был сигнал к возвращению в старое существование?

В голове начался какой-то странный откат памяти. Молча называю имена и фамилии людей, оставивших более или менее заметный след в моей жизни. Мама — умерла. Отец — умер. Моя первая жена — пропала без вести. Майор Гордеев — погиб, майор Савченко — погиб, полковник Валерус вроде жив, а вот «Сам» — погиб, что с Молли — не знаю. Как странно, однако, получается, живых остается меньше, чем покойных. И не всем, кто жив, я могу довериться. Валерусу — не доверюсь, точно, а Юле? Под большим вопросом… А как Люба Агафонова? Чего тут думать, когда я не знаю о ней ничего. А Пономарева? А Толстый? А Александров? Кто из них заслуживает доверия и в какой мере? И совсем неожиданно подумалось: поехать что ли в Москву? Подписки о «невъезде» в столицу у меня никто не отбирал. Для чего ехать? Допустим, такую версию можно выдвинуть — хочу поклониться могиле Чкалова, положить цветы. Давно я этого не делал. Хочу выяснить, где захоронен Игорь Александрович и тоже отнести на его могилу цветы. Убедительно? И кто смеет лишить меня такого права?

Предварительно я обязательно поделюсь своим намерением с начальником аэроклуба. То, что он меня одобрит, уверен совершенно, а вот станет ли информировать инстанции — не знаю. Но, скорее всего, почувствую, угадаю, замечу — как точно не могу сказать…

Позволю себе повториться: «Приняв однажды решение, даже худшее из возможных, не изменяй его».

В ближайший четверг в разговоре с начальником аэроклуба я походя заметил:

— В субботу думаю съездить в Москву.

— Дела? — без особого интереса, скорее для порядка, спросил он, — И когда обратно?

— Если ничего не помешает, рано утром в воскресенье буду обратно.

— Ну, что ж, раз надо, значит надо.

— Давно я не был на чкаловской могиле, хочу цветы положить. Не в дату, а просто так.

— Святое дело, — сказал начальник аэроклуба. — И от меня поклонись. Мы с тобой одних корней.

В город я въехал без происшествий. Никакого надзора за собой не обнаружил. Черт его знает, может моя подозрительность, вечная оглядка просто — чушь, и за мной давно уже никто не следит? Ведь таких, как я — миллионы! Чтобы всех держать на крючке, какой же аппарат надо иметь, где его набрать, как прокормить?

На Красную площадь я пошел пешком, хотя тогда можно было и въехать на нее. В руках у меня был сноп красных гвоздик. Правее мавзолея перешагнул через низенькую загородку и, углубившись в трибуны, вышел на узенькую асфальтированную дорожку, тянущуюся вдоль Кремлевской стены. Шаг, шаг, еще пять шагов, еще — десять Навстречу, как из под земли, — охранник.

— Гражданин, сюда нельзя.

— Пока я для вас еще — товарищ. Я могу постоять, подождать, а вы сходите к своему начальнику и спросите, имеет ли право летчик поклониться летчику, положить цветы? Я — к Чкалову. Если нужен документ — пожалуйста.

Охранник поколебался, документа смотреть не стал и ушел. Я честно стоял, пока не явился майор, проверил мое пилотское свидетельство, пристально глянул мне в лицо и вполне дружелюбно сказал:

— Идите. Только, пожалуйста, недолго.

Увы, с Валерием Павловичем мне полетать не довелось, просто по возрасту я не мог оказаться с ним в одном строю. А живого — видел. Он приезжал к нам в аэроклуб по случаю празднования дня авиации, если не ошибаюсь. Я даже удостоился его похлопывания по плечу. В каком смысле? Старайся, мужик, на вас вся надежда! Война приближается.

Чкалов еще при жизни стал знаменем целого поколения сопливых болельщиков авиации, таких, каким был и я. Сроду я стихов и не мыслил сочинять, а после того, как почувствовал руку Валерия Павловича на своем плече, вдруг излился: мы чкаловцев имя нигде не уроним, когда же придется в бою, в короткой погоне врага мы догоним, и жизнь не спасет он свою… И вот, спустя, можно сказать, жизнь, я пришел к Чкалову, наверное, сам того до конца не осознавая, чтобы хоть на несколько минут ощутить себя снова семнадцатилетним. Нахальным, петушистым, самонадеянным. Знаю, не всякому удается возвращаться к своим истокам, но если удается — это такая радость, тебе мнится в этот час — все-все еще впереди, нет ничего невозможного на свете, успею, смогу, достигну…

На могилу Игоря Александровича в тот день я не попал. Поглядел на часы, надо было решать: или ложиться на обратный курс, чтобы с рассветом оказаться на аэродроме, или звонить, а уж тогда — как получится. Откровенно говоря, звонить и хотелось и не хотелось. К тому же я не был уверен, что старый номер телефона сохранился. И еще, и еще выползали сомнения, доводы «против», пока я не сказал себе: «Трусишь, засранец!» И тогда ноги сами собой шагнули в будку автомата. Набираю номер.

Не удивительно ли, она моментально узнала меня по голосу. Обрадовалась или сделала вид… впрочем это не могло иметь особого значения. Связь была восстановлена. И она сказала:

— Приезжай, я дома, надеюсь, дорогу найдешь, помнишь?

И я поехал. Без точного адреса. Поехал по памяти, когда-то всего один раз я подвозил Юлю после работы домой.

Ориентироваться в Москве никогда не было просто, а после того, как понастроили новые районы, протяженные, как города, стало и вовсе тяжело, но я почему-то не сомневался — найду.

Во всяком случае я очень хотел найти Юлю.

A.M.: По мере того, как события отдалялись от времени наиболее интенсивной летной работы, Автор делался все скупее и сдержаннее. Мне показалось даже, будто ему все надоело и он спешит развязаться с добровольно принятой на себя «литературной» обузой. Вводить человека в искушение, спрашивать, а не осточертела ли тебе, Максим, наша колгота, я не решался. Общение наше продолжалось. Магнитофон вертелся.