Все мы родом из детства - Екатерина Мурашова

Потом мы расстались. И я не знаю, что с ним стало.

Но вот здесь и сейчас. Мы об этом обычно не задумываемся, но большинство населяющих нашу планету животных живут в трехмерном мире: птицы, насекомые, все морские обитатели, многие обитатели наших лесов (белки, куницы) и почти все обитатели джунглей. «Двумерников», таких, как мы, люди, пожалуй, меньшинство. Ну ладно, мы возводим небоскребы, живем в маленьких коробочках в нескольких метрах над землей, чтобы хоть иллюзию трехмерности создать. Но откуда же тогда наши сны о полетах? Там – не самолеты, не парапланы, не крылья, как у птицы или стрекозы, которые можно было бы счесть ночным отражением дневной реальности. Во сне мы летаем сами. Как, действительно, можно во сне увидеть и ощутить то, чего никогда с нами не было? Да еще так приблизительно одинаково у всех… Как вы думаете, что же это нам всем такое снится?!

Совет психолога

Мужчина пришел один, без женщины и ребенка. Постучал и стоял на пороге, поблескивая глазами из коридора, молча и смущенно. Я приняла бы его за коробейника, которые регулярно забредают к нам в поликлинику и всегда реагируют на мою дверную табличку («Стучите, и вам откроют»), но помешал откровенно зрелый возраст и четко прописанная на породистом лице интеллигентность. Коробейники обычно молоды, напористы и дворняжисты.

– Вы ко мне? – все-таки уточнила я. – Тогда проходите.

Он назвался Виктором Михайловичем. Объяснил, что пришел по поводу пасынка, которому тринадцать. Жена пойти с ним в поликлинику решительно отказалась («Ты сам себе что-то придумал»), а мальчика по имени Коля он почему-то с собой даже и не звал. Виктора Михайловича волнует то, что мать слишком опекает сына и не дает ему никакой самостоятельности. Мама и бабушка до сих пор провожают Колю в школу, контролируют каждое его действие и едва ли не завязывают ему шнурки. При этом сам Коля гиперопеке практически не сопротивляется и охотно предоставляет матери всё контролировать, ни на чем не сосредотачиваясь и почти ничем, кроме компьютерных игр и просмотра телевизора, себя не утруждая.

«Странный визит, – резюмировала я свое первое впечатление. – Похоже, он сам толком не знает, зачем пришел и чего от меня ждет. Или дело вообще не в том, что уже прозвучало, а в том, что он не решается сказать. Может быть, Коля тут фигурирует лишь в качестве предлога, и речь идет об отношениях с женой?»

– Давно ли вы пришли в эту семью? – спросила я.

– Достаточно давно, чуть больше пяти лет, – ответил Виктор Михайлович. – Сначала я старался не вмешиваться в воспитание, думая, что вот, мальчик еще маленький и достаточно рассеянный, может быть, с ним так и надо…

– У вас есть еще дети?

– Да, два сына от предыдущего брака, сейчас они уже взрослые, младший заканчивает институт. У меня с ними очень хорошие и достаточно близкие отношения, я никогда не прерывал общения с той семьей и всегда принимал участие в судьбе сыновей.

– А как ваша нынешняя жена к этому относится? – попыталась что-нибудь нащупать я.

– С пониманием, вполне. Она никогда не пыталась препятствовать моему общению с сыновьями, находила и находит вполне естественным, что я уделяю им много внимания. А вот к Коле почему-то с самого начала не особо подпускала.

– А отец Коли?

– Он живет в другом городе, звонит раз в год, чтобы поздравить сына с днем рождения, и ни разу не появлялся за все то время, что мы вместе.

– Но чем же я могу вам помочь, если вы с Колей никак не взаимодействуете, а жена от взаимодействия по этому вопросу с вами или со мной отказалась?

Виктор Михайлович уныло пожал плечами.

– Не знаю. Когда росли мои родные сыновья, я много работал и как-то не очень интересовался их взрослением и собственно воспитанием. Мне казалось, что оно происходит само собой. Дети смотрят, как живут родители, смотрят в мир и как-то что-то перенимают. А вот теперь (может быть, вы скажете: поздно!) я заинтересовался этими вопросами, стал читать статьи в Интернете, книги, вот ваши книжки прочел…

«Экзистенциальный кризис? Ищет новые смыслы?» – пыталась догадаться я.

– Вы пишете, что родители должны постепенно «отползать», чтобы ребенок мог осмотреться и самостоятельно освоить освободившиеся от них территории, и я с этим согласен. Но у Коли этих территорий практически нет. Мать моет его в ванной, собирает ему портфель, бабушка подает и забирает тарелку…

– А ваша жена работает?

– Работает полный день и полную неделю, в том-то и дело! На работе она эффективный и даже жесткий профессионал, своим сотрудникам не только предоставляет достаточно самостоятельности, но безоговорочно требует ее с них. Я доподлинно знаю, о чем говорю, потому что мы познакомились как коллеги.

– Вы пробовали указать ей на это противоречие?

– Да, конечно! Она говорит: ты путаешь божий дар с яичницей, это совершенно другое дело. Вообще у нас с женой прекрасные доверительные отношения, мы понимаем друг друга, за пять лет ни разу толком не поссорились. Но когда доходит до этой темы, у нее как будто шторка падает…

– Может быть, Коля – болезненный мальчик или был таким прежде? Так бывает, если родители много лечили ребенка…

– Нет! Она вообще не водит его к врачам! Николай – тьфу-тьфу-тьфу! – здоров, но когда все-таки изредка простужается, они с бабушкой обычно лечат его сами. Я бы даже сказал, что у жены какая-то фобия детских поликлиник, вот и сейчас она проявилась. Я бы отступился, конечно, чтобы не портить отношения, но мне, понимаете, совесть не позволяет. Ведь, на мой взгляд, она просто на моих глазах калечит парню судьбу. Я знаю, что вы не даете советов, но все-таки: что я могу сделать?

В этом месте я почему-то поверила, что он пришел говорить не только о себе.

– Но ведь есть и ваш личный интерес.

– Да, – потупился Виктор Михайлович. – С самого начала наших отношений я заговаривал об общем ребенке. Мне, конечно, очень хочется дочку, но я был бы рад и сыну, – грустная улыбка. – В мальчиках я по крайней мере немного разбираюсь… Жена категорически отказывается. Причины выдвигает самые смехотворные, не выдерживающие никакой критики.

– Есть что-то еще, чего вы не знаете, – сказала я. – Идите и постарайтесь узнать. У жены или, может быть, у тещи. Такое поведение жены и матери, да еще с «падением шторки», должно чем-то объясняться. Чем-то из прошлого. Узнаете – приходите, лучше, конечно, с женой.

Он пришел опять один, выглядел возбужденным.

– Представьте себе, вы были правы! – воскликнул он. – Я выполнил ваше задание. Теща не сразу, но раскололась. Я впервые в жизни задал несколько прямых вопросов, и она мне ответила. Детей у жены было двое. Двойняшки или близнецы – этого я не понял. Второй мальчик уже родился очень больным и умер на второй или на третий день в роддоме. Теперь-то я понимаю! И теперь мы с вами…

– Вы понимаете, я – нет, – сказала я. – С натяжкой, но смертью одного из детей можно объяснить гиперопеку над оставшимся. Но категорический отказ рожать ребенка в следующем, безусловно, удачном браке? Не сходится. Есть что-то еще.

Виктор Михайлович выглядел обескураженным.

– И что же, вы мне так ничего и не скажете? Что мне теперь делать и вообще?..

– Ничего не скажу, – отрезала я. – Жена ведь знает о ваших визитах ко мне?

– Да. Она явно не одобряет, но и не препятствует.

– Ну вот. Попытайтесь под это дело собрать еще информации. Ей наверняка тяжело носить это в себе.

– Она очень сильный, умный и уверенный в себе человек.

– Тем более. Идите и приходите вместе.

Я не даю советов. Да если бы и давала – что можно посоветовать человеку, который фактически не участвует в происходящем?

Виктор Михайлович опять стоял на пороге. И снова один.

– Что ж, проходите, – вздохнула я.

– Я выяснил. Она все эти годы винит врачей в том, что они не боролись за второго мальчика. Ей кажется, что они просто дали ему умереть. Она говорит, что они напрямую ей это сказали: «Ребенок у вас есть, с ним вы выйдете из роддома. Поймите, всё к лучшему. Вы сможете уделять внимание здоровому сыну, а не вкладываться в глубокого инвалида, который все равно умер бы через некоторое время».

Я первый раз в жизни видел ее слезы. И ее ненависть. Она говорит: «Ну как кто-то мог решать, во что мне – мне! – вкладываться?!!»

Она боится, что у умершего мальчика было что-то врожденное, наследственное. Но не желает теперь выяснять. Думает, что всё может повториться, и не хочет еще детей. Она ненавидит врачей и не понимает, что напрямую выполняет их рекомендацию: вкладывается и уделяет оставшемуся ребенку то внимание, которое было рассчитано на двоих, один из которых был бы тяжело болен.

Она не велела мне больше к вам ходить. Но я пришел тайком. Скажите же теперь, наконец: что мне сделать?