Иностранец ищет жену (СИ) - Багирова Марина

Так я забрел в клуб «Ла Манш».

Двадцатые годы двадцатого столетия были… несмотря на только-только затухнувшую войну, то была моя молодость, а когда молод и умом, и телом — тебе повсюду будет хорошо, не так ли?

София, какое же это было удивительное время! Несмотря на все мои проблемы, теперь, десятилетия спустя, я понимаю, что был тогда по-настоящему счастлив!

Послевоенное время — это уникальный опыт, когда всё меняется очень быстро, ежедневно.

Внешность женщин тоже менялась, они становились менее чопорными, более раскрепощенными, прекратили падать в обморок, теперь это было не модно.

Они начали проще одеваться, поголовно обрезали длинные волосы, и начали курить сигары.

Те женщины, что на войне потеряли мужей, страдали. Но те, что потеряли мужей, но не потеряли свои денежные активы… Страдать с деньгами всегда проще, кто бы что ни говорил.

Сабрина… Сабрина после войны выиграла джекпот. Её рано выдали замуж. Муж её любил, она его по-своему тоже, но разница в сорок лет способствовала некоторым сложностям.

Он умер во время войны, она же получила все его деньги. И осела в Швейцарии, подальше от родственников муженька. Те, если не ошибаюсь, сначала пытались оспорить завещание, но когда поняли, что Сабрина так просто своё не упустит, плюнули на все, и в восемнадцатом уехали в Штаты.

У нее была старшая сестра, которая тоже потеряла мужа, и трёхлетняя дочка — милая щекастая девочка с черными, как у мамы, волосами.

О чем это я… Ах, да, бар «Ла Манш». Тесное местечко в подвале старого дома, на окраине Люцерна. Хозяином бара был бывший цирковой артист, и как мне кажется, что-то цирковое было и в «Ла Манше»… А может и не было, и моя память сыграла со мной злую шутку.

В таких местах шансы увидеть знакомых были ничтожно малы. Шансы увидеть кого-либо, кто не будет убит в течении следующего года, не загнется на заводе, или не станет банкротом, были еще меньше.

Именно в этом баре я её впервые увидел. Она сидела у барной стойки, курила трубку, и вела беседу с каким-то своим ухажером, то ли банкиром, то ли владельцем борделя.

На ней было черное платье, которое сейчас бы назвали целомудренным, но тогда оно вполне могло считаться провокационным. И каблук, небольшой, сужающийся к низу. Сейчас такие, кажется, и не носят уже.

Она закинула ногу на ногу, смеялась над шутками своего собеседника. На носке болталась туфелька, была видна небольшая родинка у самой косточки… родинку-то я заметил в первую очередь… а затем и саму женщину.

Она была так не похожа что на Тамару, что на Эльзу. Те были разными, но обе — женственными. Длинные волосы, платья либо пастельные, либо яркие… Первая была, а вторая играла роль целомудренной девы, а Сабрина… Сабрина побывала замужем, ей там не понравилось, она вернулась обратно, и теперь хотела отыграться за ранний брак. Хотела блистать, хотела впечатлять. Хотела быть яркой, игристой, дерзкой.

Она была как примерный подросток, что внезапно решил взбунтоваться, к удивлению других, и даже к собственному удивлению.

Пойми, я её не идеализирую. Сабрина была наивна, несмотря на попытку казаться опытной. Она не познала тягостей войны, так как положение мужа её спасло.

Он отправил её в безопасное место, где она отсиделась, а потом, когда всё закончилось, вернулась в мир, и осознала, что в мире случилась война, и мир не хочет праздновать.

Но она не знала, что такое война. Думаю, глубоко в душе она чувствовала, что для неё не найдется места ни в разрушенном Берлине, ни в оплакивающей убитых Франции. Поэтому она уехала в Швейцарию.

Швейцария была страной, куда съезжались такие, как Сабрина. Произойди наша встреча где-то в другом месте — кто знает, может, я бы и не обратил на неё внимания, но в швейцарском «Ла Манше» Сабрина была так же уместна, как стрелка на механических часах, или как пистолет в руках убийцы.

Тот вечер я провел за одним из дальних столиков, пялясь на эту женщину, и считывая её поле. Поле позволяет видеть, сколько в жизни человека было радости, видеть лица тех, кто его радует, а кто — пугает.

К концу вечера, я уже знал о Сабрине больше, чем её собственная мать. Я не мысли её читал, но поле…если бы ты его увидела, ты бы поняла, что я имею в виду.

Закончив разговор с кавалером, Сабрина резко на меня уставилась. Честно говоря, в тот момент она застала меня врасплох, я не был привычен к таком поведению.

Она прямо давала понять, что заметила мой взгляд, блуждающий по ней весь вечер. Её выгнутая бровь говорила «Ну и чего ты от меня хочешь?».

Я воспользовался предложением, и подошел к Сабрине.

— Вы очень красивы, — были мои первые слова.

Она кивнула.

— А вы — не очень оригинальны.

— Оригинальность нужно проявлять, когда в женщине ничто не цепляет, в вас же цепляет многое.

Я сделал паузу, проверяя, стоит ли продолжать. Она красноречиво хмыкнула.

— Например, ваше платье. Я пытаюсь вспомнить, видел ли когда-либо наряд более откровенный. Вспомнил, что видел, но только в местах, куда принято приходить без жен и невест.

— Вот оно как!

Во мне взыграл азарт. Я подумал в тот момент: «Я тебя получу!».

— И часто вы ходите в места, куда не принято водить жен и невест? — спросила Сарина.

— Нечасто… и теперь я буду приходить сюда, смотреть на вас.

— Смотреть на расстоянии? Как сегодня? — Она игриво приподняла смоляную бровь. Красивая женщина с красивыми повадками!

— Это уж как вы захотите. Позвольте представиться — Эрих Нойман, — и поклонился.

— Нойман..? Из тех самых Нойманов?

Я видел, как она старается сдержать удивление. Получалось плохо — моя фамилия, произнесенная вслух, всегда заставляла людей чуть выпрямлять спину, и смотреть на меня более внимательно.

— Да, из тех самых, — подтвердил я с деланным равнодушием.

— Какая необычная встреча. Я думала, что все Нойманы — снобы, и в таких местах не появляются.

— Нет, что вы, — возмутился я. — Снобы у нас только старшее поколение. Я же стараюсь идти в ногу со временем.

— Жаль. Я со снобами легко нахожу общий язык.

— Я видел, как находите. Уже трех кавалеров за сегодня отшили. Нет уж, я предпочту действовать старыми добрыми методами.

— Будете их на мне практиковать?

— Кого? — не понял я.

— Старые добрые методы, конечно!

— А вы против?

Женщина засмеялась. Красивая женщина с красивым смехом!

— Сабрина Дюбуа, — представилась она.

Я поздравил себя с первой небольшой победой.

— Мне приятно наше знакомство, Сабрина. Вы француженка?

— Разве у меня есть французский акцент? Нет, я из Карлсруэ, это недалеко от Франции, но у меня венгерские корни. Мой муж — француз, — она стрельнула глазами, — был.

— Соболезную, — ответил я, ничуть не соболезнуя.

Сабрину я хотел уже тогда, в день нашей первой встречи, и знал, что сделаю всё возможное, чтобы она была со мной.

•• •• ••

Мне тогда исполнилось тридцать три. Я полюбил!

София, как же это оказалось прекрасно — любить! Сабрина была остра на язык, саркастична, самоуверенна, независима, и ни в чем не желала мне уступать. Не знаю, перечислил я её добродетели, или же недостатки, но мне всё нравилось.

Она была как глоток свежего воздуха, как мир, который не изменился, но его цветовая гамма стала другой.

Я приходил в бар несколько раз. Смотрел, как она флиртует, и лишь посмеивался, когда она это делала напоказ, чтобы меня позлить.

Она много флиртовала, ведь у неё было хорошее чувство юмора. Ты разве не знала, что флирт и юмор — синонимы? У тебя, София, например, с чувством юмора не очень.

С другой стороны, может, начни я за тобой ухаживать, глядишь, и у тебя бы чувство юмора бы проклюнулось?

Согласен, я отклонился от темы.

Какой она была, это женщина?

Сабрина часто дерзила, но никогда не переходила черту. Она знала меру во всем, и это то, что отличает свободного человека от глупого. Свободный осознает свои рамки, и внутри них живет так, как ему хорошо. Дурак выходит за все социальные рамки, но лишь потому, что не знает, как жить с тем, что у него есть.