Рабыня благородных кровей - Лариса Шкатула

Она подошла к Прозоре и забрала из её рук Ойле. Не спеша опять привязала к себе дочурку.

Знахарка так была ошеломлена её суровым видом, зло поджатыми губами, что без сопротивления отдала ребенка.

— Пойдем отсюда, Володюшка! — говорила между тем глупая женщина, протягивая руку к сыну. — А то Мока нас совсем заждался.

И услышала слова брата:

— Никуда ты не пойдешь! Я не знаю, кто такой Мока, — сказал Любомир, может, твой слуга, но ждать ему придется долго.

— Хочешь сказать, что ты осмелишься меня не отпустить? — гневно нахмурила брови Анастасия.

— Осмелюсь, — кивнул брат. — А что касаемо строптивости, то вижу, ты осталась прежней Настькой — неслухом и гордячкой. Даже муж-иноверец не смог тебя переделать. Не хочу обижать тебя, сестра, но ты уже не лебедянская княгиня, а просто женщина, бежавшая из плена. С двумя малолетними детьми. И куда бы ты пошла? Опять к бывшим хозяевам?

Анастасия беспомощно, по-детски оглянулась на Прозору, которая в их разговор не вмешивалась, а просто посмеивалась про себя.

— Сколько времени ты прожила у монголов? — вдруг спросила она.

— Два года, — растерянно ответила Анастасия, не понимая, куда та клонит.

— За два года от родины трудно отвыкнуть, но, судя по всему, ты особо не бедствовала: ни покорства в тебе рабского, ни страха… Муж не простым воином был?

— Сотником.

— Пусть большого горя ты не знала, но разве не успела увидеть, как разорена Русь? Как стонет она под нехристями…

— Бежать решилась, — вмешался и возмущенный Любомир. — С матушкой не подумала повидаться, а уж она по тебе все глаза проплакала!

Анастасия перевела дух и устыдилась: на кого обижаться вздумала? Где ещё её приютят и обласкают, как не в родном доме? А то, что её Аваджи воюет во вражеском стане… Рассказывать всем, что он не такой? Кто поверит и её поймет, особенно знахарка, у которой из-за нехристей вся жизнь наперекосяк пошла?

Молодую женщину охватил страх: неужели нынешняя жизнь ничего хорошего ей не сулит? От своей любви к Аваджи она отказываться не хотела, но увидит ли его когда-нибудь? А её дети? При живом отце — при живых отцах! сиротами останутся?!

Голова Анастасии пошла кругом, и она решила, что пустыми размышлениями горю не поможешь. Придется ждать. И надеяться. А время покажет.

Глава сорок первая. Память сердца

Отправленный княгиней в дружину, Глина не шибко о том убивался, но первое время претерпел немало насмешек от своих товарищей, потому что на хозяйских харчах раздобрел, для ратных дел отяжелел. Пришлось немало потов пролить, чтобы обрести в руке былую твердость.

Князь, привыкший, что верный дружинник всегда рядом, не стал его от себя отсылать, так что Глина после хозяйства Всеволода стал привычно вести хозяйство дружины — такой уж у него выявился талант!

А сегодня Глина узнал одну новость — да какой узнал, сам лицезрел! ехал верхом юноша и вел за собой на поводу… верблюда! Глина верблюдов прежде видел, а вот для многих лебедян это зрелище оказалось в диковинку. Из дворов высыпали, глядели, как к дому боярина Астаха подъехала вслед за всадником повозка, в которой сидела пропавшая дочка боярина и с нею двое малолетних детей.

Потому Глина топтался подле сидевшего на лавке князя, думал, как бы подать ему сие известие помягче. Пока он соображал, как это сказать, новость вдруг сама будто выскочила изо рта:

— Анастасия вернулась!

Но то ли сразившая когда-то князя горячка унесла его прежнюю память, то ли, задумался глубоко, а только равнодушно спросил:

— Какая Анастасия?

Глина оторопел: вот те на! Выходит, князь о своей первой жене и думать забыл, потому и он пояснил тоже равнодушно:

— Дочка боярина Астаха.

Князь так встрепенулся, что дружинник от неожиданности отпрянул.

— Что ты сказал?!

В глазах Всеволода вспыхнула такая горячая надежда, что Глина испугался — неужели их спокойной жизни пришел конец? Князь в мгновение ока забыл, что теперь его законная жена — Ингрид!

— Она вернулась одна?

— С детьми. Один — мальчонка — вылитый русский. Белоголовый, светлоглазый. Еще девочка. Сам не разглядел, но бабы судачили, на мунгала смахивает. Мальчонка-то по подворью бегает…

— Я должен его увидеть! — заторопился Всеволод. — Я должен её увидеть!

— Княгине Ингрид навряд такое понравится, — осторожно заметил Глина.

Всеволод опять опустился на лавку. Задумался. Настюшка, значит, вернулась. С детьми. С его сыном. О девчонке-то и думать нечего. Вон, какой бездетной семье отдать. А то и монастырским. Мол, когда подрастет, пусть в монахини идет.

У него было мелькнула мысль о нынешней жене, но лишь сожалеющая. Бесплодная она. Хоть Прозора и говорит, что понесет, а ежели успокаивает? Раз первая жена жива, значит, его вторая женитьба вроде как ненастоящая. Не может он иметь две жены, не мусульманин!

Князь так увлекся своими мыслями, что не заметил, как ушел Глина и как легкой поступью вошла его жена Ингрид.

— Семеюшка!

Он неприязненно взглянул на жену. Ишь, нахваталась русских слов! А натурой как была литовка, так и осталась. Ежели б не батюшка, разве женился бы он на ней? Небось, один не пропал бы, Настюшку дождался!

Бедная Ингрид ни о чем не подозревала. Она привычно сияла ему глазами, только теперь их блеск стал более чувственным. С тех пор, как Всеволод, по совету Прозоры, стал вести себя с нею по-другому, она не только с особой радостью принимала его ласки, но и сама ласкалась к нему. Еще вчера князя это не раздражало…

А им теперь владела только одна мысль: Анастасия здесь, в Лебедяни!

— Случилось что-то плохое, ладо мое? — между тем допытывалась Ингрид; она обвила его за шею изящными нежными руками и прильнула на мгновение.

— Ничего не случилось, — сухо ответил Всеволод, отводя её руки. — Мне нужно уехать.

— Далеко? — в глазах жены промелькнул испуг; чем больше она привязывалась к Всеволоду, тем больше боялась за него.

— Недалеко, — нехотя буркнул он, стесняясь признаться, что это и вовсе рядом, в Лебедяни.

Ингрид облегченно вздохнула: раз недалеко, то и она может не волноваться, а отправляться спокойно по своим делам — теперь их у неё куда как много! Она видела, что супруг не в настроении, но молодая княгиня уже привыкла к тому, что он легко поддается меланхолии, и знала, что в такие минуты лучше ему не докучать.

Глина в высоком стройном юноше Любомира не признал. Не узнали и другие лебедяне. Они считали, что его горб навечно, и потому терялись в догадках, кто это. Решили, родственник Астахов, ибо на них ликом похожий.

Любомира такое равнодушие земляков радовало и огорчало. Он хотел удивления и восхищения его новым обликом…

Хуже всех чувствовала себя Анастасия. За два года она отвыкла, что её — непокрытую! — может беспрепятственно разглядывать столько глаз, и потому пыталась закрыться остатком покрывала. Это было так непохоже на дочку Михаила Астаха, которую прежде лебедяне потихоньку осуждали за недевичьи поступки и дерзкий взгляд. Было ясно, нехристи молодку испортили! Понятно, что в плену жизнь несладка. И Анастасию уже жалели…

И брат, и сестра, каждый по своей причине решили до срока родню о своем приезде не извещать. Любомир хотел поразить домашних новым обликом. Анастасия по дороге хотела ещё раз подумать о том, как она будет вести себя в родительском доме и вообще в городе. Рассказывать о своем замужестве? Или изображать несчастную жертву «мунгалов», что вызовет к ней сочувствие, но для неё самой будет предательством — она не хотела отказываться от любимого мужа.

Об одном не подумали молодые глупцы, увлеченные своими переживаниями: как будет чувствовать себя их мать? И тем, конечно, испортили радость встречи. Ибо боярыня Агафья, увидев любимое чадо — единственную дочь, которую считала погибшей, страшно закричала и упала без чувств посреди двора. Никто не успел её подхватить, и боярыня сильно ударилась головой о камень.

Начался переполох. Челядь кинулась хозяйку поднимать, послали за врачом, а так как боярыня долго в себя не приходила, послали за её пятерыми сыновьями. На всякий случай.

Вот и вышло, что приезд Анастасии и новый облик Любомира были восприняты вовсе не так, как последним хотелось бы…

Теперь же вся семья собралась вокруг постели матери и жены, с тревогой вглядываясь в её мертвенно-бледное лицо.

Врач домочадцев успокоил: мол, ничего страшного, но в постели полежать надобно, а все же поверить не могли, пока боярыня не открыла глаза и не позвала:

— Настюшка!

— Я здесь, маменька! — Анастасия склонилась над матерью.

— Слава господу нашему! — по щеке лежащей скатилась слеза. — Теперь и помереть не жалко!

— За что же я тогда такие муки терпел? — шутливо возмутился Любомир; ему хотелось и подбодрить мать, и напомнить о себе — неужели так незаметна перемена в его внешности?!