Я стройнее тебя! - Кит Рид

Мы по-прежнему регулярно встречаемся. Чудесная Зои. Я виртуозно научился поступать так, как больные булимией, а что же она? Неужели моя милая так же, как и я, полощет рот до и после наших встреч, чтобы никто, кроме нас самих, не знал о жертвах, которые приносим мы в уединении? А где… где моя любимая Зои достает всю эту еду? Может быть, мы близки по духу или мы просто увлеклись друг другом, как это случается иногда с пассажирами на одном корабле, но я определенно вот-вот полюблю ее. И если мы будем продолжать все так же встречаться, в одну из ночей, насытившись наконец десертами и жареным мясом с жирным желе, мы сделаем еще один шаг и займемся любовью. Но только после того, как нам станет хорошо изнутри, и только тогда, когда избавимся от улик. Улики — это важно. Мы можем есть все, что пожелаем, получать от этого море удовольствия, но оставлять после себя нельзя ни крошки, иначе нас поймают. Каждую ночь, закончив наш пир, мы с Зои целуемся, выходим и в свете луны закапываем в песок все остатки, и, в каком бы смятении мы не находились, завороженные сильнодействующей смесью любви и недозволенных радостей, мы все же начинаем, как бы это сказать… тревожиться.

Что-то странное происходит вокруг.

Озарение не приходит моментально, оно приближается к тебе крадучись. Какие-то вещи ты постигаешь интуитивно. Что-то замечаешь боковым зрением. Все это разрозненные факты, которые ты отмечаешь про себя и тут же забываешь, пока их не набирается слишком много, и ты уже не можешь по-прежнему не обращать на них внимания. Ты видишь какие-то вещи и думаешь: «Ничего особенного». Пока их не набирается целые горы.

В конце концов в голове у тебя что-то щелкает, и ты начинаешь понимать.

По ночам снаружи что-то творится. Я наблюдал некоторые явления, которым так и не нашел объяснения. Что-то движется там, вдали, когда мы с Зои выходим на цыпочках и закапываем коробки от пирожных и вылизанные дочиста косточки от жаркого. Например, грузовики. Поначалу я был совершенно уверен, что они везут припасы. Но почему каждую ночь? Я вижу, как по линии горизонта двигаются восемнадцатиколесные грузовики. Они прибывают и уезжают каждый час, и так почти каждую ночь. Вдруг это перестает казаться обычным, и становится жутко смотреть на эти огромные темные силуэты, — грузовики двигаются, не зажигая фар, а почему, спрашивается? Вечером в прошлую пятницу, когда мы все уже сделали и Зои отправилась в свой фургон на женской территории, я не сразу пошел к себе. Если достаточно долго постоять в темноте, то зрачки расширяются, и ты начинаешь видеть все, как днем; мне даже почудилось, что линия горизонта стала дальше. Впервые я проследил, куда двигались силуэты грузовиков. Да! Там, вдалеке, на западе, от песка шел бледно-зеленый свет, и что же это такое?

В ту ночь у меня расширились не только зрачки, но и сознание.

Сейчас, когда мы с любимой попрощались, подержав друг друга за липкие от сахара пальцы, и я иду в свой одинокий трейлер, я могу разглядеть каждую искорку, которая мелькает где-то вдали, хотя мне и не сказать точно, фонарики это или фары машин. А еще слышны звуки, еле различимые из-за шума на мужской территории Сильфании. Иногда мне кажется, что я слышу жужжание, как будто вдалеке работает генератор. Голоса, доносящиеся непонятно откуда.

Конечно, это смущает, это странно и немного тревожит, но, помня о своих честолюбивых помыслах и о том, что связывает нас с Зои, я боюсь предпринимать расследование. «Не раскачивай лодку, Дэвлин, — обращается живущий внутри меня бизнесмен к обитающему рядом с ним искателю приключений, когда песок начинает вибрировать, и среди ночи в пустыне пляшут огоньки, а в голове так и бурлят вопросы без ответов. — Ты хочешь выжить и добиться успехов, поэтому не выходи за рамки и ни в коем случае не раскачивай лодку».

Позднее

И вот я попал в клуб, но не в том смысле, как вы подумали. Грехи наши, — самым тяжким, как я понимаю, был трехъярусный фруктовый торт, сожранный нами до самых салфеток, пропитанных бренди, — мы с моей милой Зои должны теперь искупать здесь. За наши преступления мы драим кастрюли на кухне Преподобного, и нас окружает столько соблазнов, что становится ясно: ему совершенно наплевать, если мы сорвемся и растолстеем настолько, что сможем, при желании, дискредитировать его и все предприятие, действующее в Сильфании.

Ему начхать, что мы делаем, потому что у него имеются особые методы, а если мы выскажем ему, что мы о нем думаем, он от нас избавится. Он совершенно ясно дал нам понять, что такие грешники, как мы, никогда не выбираются за пределы территории. Те, кого застукали, как нас с Зои, не могут рассчитывать, что наказание ограничится шлепком по ладошке. Нельзя расторгнуть договор или убежать. Вам не удастся выбраться и, без денег и машины, пересечь пустыню, отделяющую это место от цивилизации, вы не доберетесь до безопасного уголка, чтобы прийти на передачу Си-эн-эн и разоблачить Преподобного.

Когда удача отвернулась от нас, все произошло очень быстро. «Кажется, я люблю тебя», — сказала Зои прошлой ночью, в последний сладкий момент, перед тем как разверзлись небеса, и на нас обрушились всевозможные напасти. Мы сидели в парилке, и, как потом оказалось, это был последний раз, когда все было хорошо. Знаете, такое бывает в кино: первые поселенцы или разведчики новых районов устраивают вечеринку, танцуют и совершенно счастливы. Но ненадолго. Все они только что помылись, оделись в праздничную одежду и смеются, взлетают кудри женщин, но вы, зрители, уже слышите барабанный бой, предшествующий чему-то ужасному. Вам известно то, чего не знают поселенцы, или знают, но стараются не думать об этом, потому что все хотят быть счастливыми хоть недолго. Да, я имею в виду вот такую универсальную единицу повествования: ход последующих событий предопределен; катастрофа, которая происходит в жизни после этого, неизбежна, ведь это же был последний раз, когда все было хорошо.

Мы с Зои до крошки поглотили последний пирог из черники, такой свежий и восхитительный; даже в темноте парилки, в нашем мирном гнездышке из одеял, я догадывался, что зубы у нас посинели.

— Великолепно. И ты тоже великолепна.

— И ты.

— Ах, Зо! — Мы наелись, и вот, сытые и счастливые, мы подкатились поближе друг к другу, и я пробормотал: — Что, пора?

— Думаю, да. — Она колебалась. — Наверное. Я почти не…

— Почти не знаешь меня?

— Я знаю тебя, Джерри, я просто не уверена.

— Еда штука замечательная, но в жизни есть еще много хорошего.

Она рассмеялась.

— Знаю.

— Мы могли бы разведать, что еще там имеется.

— Да, конечно! — Защелкали застежки, розовый комбинезон распахнулся. Я почувствовал тепло ее тела. — Ах, Джерри, я просто боюсь, что нас…

Услышала ли моя Зои барабанный бой, который не желал замечать я? Или она просто старалась продлить прелестные моменты ожидания? Пусть предвкушение — это далеко не все, но когда тебе кажется, что ты влюбился, оно значит весьма многое. Конечно, и я, и Зои предвидели, что настанет что-то более прекрасное, чем все, что было с нами раньше, но тогда наше время уже ушло. Она пыталась предостеречь меня, но я ее перебил.

— Молчи. Ничего не говори.

Я зарылся лицом в ее красивую мягкую шейку. Зои покраснела; я почувствовал жар.

— Что будет, если нас поймают?

Я притянул ее ближе.

— Нас не поймают, мы не можем попасться.

— Мы не можем такого допустить, или нас не могут поймать?

— И то и другое.

— Вот этого я и боюсь, — пробормотала она. — И того и другого.

Я рывком расстегнул комбинезон. «Пора», — подумал я, но ее слова напомнили мне о вопросе, который я собирался ей задать, поэтому руки мои замерли на месте.

— Скажи, откуда ты берешь еду?

— Неважно.

— Я должен знать, откуда.

Я представил себе, как мы наедаемся впрок десертами и сырами, нагружаем рюкзаки и бежим; представил, как мы вдвоем, в какой-нибудь пещере, занимаемся любовью, а кругом лежат косточки от жаркого.

Она так чудесно засмеялась.

— Если я расскажу тебе это, мне придется убить тебя, — ответила она.

Тогда я откатился в сторону и сел.

— Если ты меня любишь, то расскажи. Иначе мне придется…

Я понятия не имел, что мне придется сделать. Я уже чувствовал, что нас с Зои связывают некие узы, и они еще прочнее, потому что, несмотря на наши оргии, несмотря на все десерты, которые мы вместе со страшной скоростью поглощали, мы оба сбрасывали вес. Другие худели благодаря невыносимым страданиям, тогда как мы с Зои… Трех дюймов не хватало нам с ней до отличной фигуры. У нас было все, и раз уж мы решили рискнуть этим и заняться любовью, то я должен был знать, что же она от меня скрывает.

Наступила долгая тишина. Она сняла мою руку со своего комбинезона. И уже не шутила.

— Если я расскажу тебе, меня убьют.