Корона скифа - Борис Климычев

Фелиция Вениаминовна спросила:

— Как же лучше познакомить вас с Верочкой? Как представить? Сказать ли ей, что вы практикуете, как лекарь, или же не говорить это? Кто знает, как девочка отреагирует? Она сейчас так напряжена.

Монтевистка была немногословна:

— Просто отведите меня к ней, остальное — моя забота.

Верочка в это время в сидела своей комнатушке на венском стуле возле окна, и читала. Книга называлась длинно и многозначительно: "Как жить в Москве. Карманная книжка для приезжающих в Москву, стариков, старушек, невест и женихов, молодых и устарелых девушек, щеголей, вертопрахов, волокит, игроков и прочая, или иносказательные для них наставления и советы".

Книжка эта отыскалась в гимназической библиотеке. Она была старая, зачитанная Верочка взяла её потому, что теперь ей было так одиноко! Недавно она отправила письмо своей тетушке в Москву. Эту тетку она никогда не видела.

Но нельзя же ей быть на свете одной! Она написала и об аресте гувернантки своей, и кратко, в самых общих чертах, о случае в гостинице. Она просила всего-то совета. Но воображение уже рисовало ей, как тетушка, двоюродная сестра отца, забирает её в Москву. Что будет потом, было скрыто туманом. Но за этим туманом всё же брезжило что-то доброе, приятное.

В дверь постучали, вошла директриса с горбуньей и сказала Верочке:

— Эта дама хочет поговорить с вами, пожалуйста, предложите ей стул!

Директриса ушла, а Верочка застыла в изумлении.

Горбунья сама взяла стул, и стала глядеть, не мигая, на Верочку. Она как бы впитывала в себя всю неопытность и смятенность этого юного существа. "Она прекрасна" — думала Полина, — такой бы могла быть я, если бы не несчастье. Но вот её крылышки опалила беда. И теперь мне предстоит заморочить ей голову, чтобы её обидчики ушли от расплаты. Чтобы она навсегда забыла о них. Навсегда? Пожалуй, только на время. Я не всесильна. Туман рассеется и… "

Полине вдруг стало жалко девочку. Может, взять да и помочь этой гимназистке разоблачить этих наглецов? Ведь это она может! Может. Но делать этого не станет. Что же в этом случае останется ей, самой? Последние годы её ускользающей молодости. Даже не молодости уже, а просто… этому даже определения не найдешь. Она не знала счастья, она пользовалась каким-то жалким подобием. Но и это отринуть? Нет, на это у неё не хватит сил.

Полина приняла ту же позу, что и Верочка. Она смотрела ей в переносицу, уловила ритм её дыхания и подстроилась к нему. И Верочка чувствовала, как тепло и умиротворение разливаются по её телу.

Полина сказала тихо, проникновенно:

— Вы похоронили папу и скучаете по нём. Любите слушать звон колокола, он успокаивает, мысли уходят, и так хочется спать, спать! Так хорошо всё забыть!

И Верочка уже не удивлялась присутствию в её комнате незнакомой дамы, она задремывала, и головка её склонялась набок, а Полина повторяла её, копировала. И уже шептала:

— Вам не о чем беспокоиться, всё так хорошо, только приятные мысли будут посещать вас. Думать только об учении, хороших манерах, подругах, хранить память по родителям, слушать наставников, так приятно…

Потом еще долго сидела Полина, глядя на девочку, и держа ладони у её лба, но не прикасаясь к нему. Потом она тихо сказала,

— Это была легкая дремота, и через минуту-другую пройдет, и вы будете спокойны и веселы.

С этими словами Полина вышла из комнаты.

— Ну, что? — спросила директриса.

— Девочка будет вести себя спокойно. Отвлекайте её внимание от всего, что могло бы ей напомнить неприятное. Она уже всё забыла.

— А лекарства?

— Прогулки по саду, поездки на природу, Ваши воспитанницы выезжают на природу?

— Конечно. Мы собираемся проехать на лодках на тот берег Томи и обратно. За Томью будем жечь костер в лесу.

— Вот это просто замечательно! Пусть дети ловят бабочек, рвут цветы. Это лучшее лекарство и для взрослых, и для детей, я сама так лечусь.

Полина вернулась домой, там уже с великим нетерпением ждал её Роман Станиславович.

— Ну что? Как? — кинулся он к ней, едва она вошла.

— Я сделала, что могла. Она забудет обо всём, до той поры, пока кто-нибудь ей об этом не напомнит.

— Хорошо. Я тебе очень благодарен. Кто ей напомнит? Француженка у нас сидит крепко. Спасибо…

Он хотел поцеловать Полину, но раздумал, ничего поважать, будет еще на нем виснуть. Надо её держать на расстоянии. Надоела. Если бы не её удивительные способности!..

Через полчаса в полиции он спрашивал человека со многими фамилиями:

— Держалкин! Как там этот Трущев на острове? Баканщики держат его прочно? Ты намекни им, что если они его совсем утопят по нечаянности, то им за это ничего не будет.

— Слушаюсь! Сейчас поеду на остров, всё сделаю.

— Ну, давай!

Задумался полицмейстер. Золотая контрабанда, тысячи аферистов над золотом вьются, как мухи над банкой варенья. Возле Тузикова лога чаерезы бандитствуют. В сумерках налетают на обозы с чаем. А что? Так и до него было. Он не всесилен. И к тому же некоторые чаерезы ему платят. Но не всё, не всё… С этим надо разобраться.

Невольно вспомнилось первое впечатление от приезда в Томск. Прибыл. А на другой день ему показали возле старого тюремного замка лежавшие на снегу трупы.

Челдоны в длинных белых саванах напали на обоз с золотом. Саваны делали их невидимыми на снегу, а в руках у них длинные палки, к концам которых привязаны кистени. Издалека тюкнуть возниц и охранников по голове!

Но охранники не дремали, пуля длиннее палки, от неё не убежишь. Вот и положили убитых бандитов на сугробе для опознания. Выходит, покойнички перед смертью сами в саваны и обрядились.

Ох, город! Рабочие с приисков осенью в новых дорогих полушубках, и почему-то, в бабьих шалях, вместо шапок, валяются в грязи возле притонов. Будочники обирают пьяных. На Мухином бугре среди бела дня выстрелы, крики: " Режут! Лошадей угнали!" А то на набережной, где вечером фонарики, остяки на берегу плачут, пока в кабаке сидели из лодок кто-то рыбу спер. Да хорошо хоть лодки им оставили! Такой жиганский город.

У него всегда ёкает под сердцем, когда видит, как ведут через город бритых каторжников в куртках с разного цвета рукавами. Ведут под бой барабана, звенят тяжелые сибирские кандалы. У некоторых на лбу клеймо "СБ" выжжено, что означает: "ссыльный, бродяга". Сердобольные тетки подбегают к колонне арестантов, суют кому сушку, кому калач. Такое население, сами почти все из кандальников. Поди, наведи в таком городе порядок! Строгости мало? Хватает! За Мясной площадью недалеко от берега, меж высоких тополей вкопана в землю под углом лиственничная плаха. Она вся продубилась от пота и крови. К ней привязывают приговоренных к порке арестантов. Привезут на черной телеге, в черном коробе, одежку сдерут, привяжут, и палач начинает кнутом охаживать.

А толпа любуется. Кто-нибудь кричит, мол, сильнее! Не думают, что сами на эту плаху могут попасть. А охранник по рядам таскает арестантскую шапку, народ кидает в неё медяки в пользу наказуемого. Половину он после отдаст палачу, вроде бы за то, что до смерти не забил. Случалось, что тут и до смерти забивали.

Строгости. Строгости. Польских бунтовщиков в подвале толстенными цепями приходится к стенам приковывать. Соленой рыбой кормить, воды не давать, чтобы признавались. Всякие были показания. И о том, что польский совет приговорил его, Шершпинского, к смерти. Ненавидят его. Поляков в Томске много на свободе. Всех не выследишь.

Да, он не прост. А всё же есть под сердцем льдинка. Охрана охраной, а от всего не убережешься. Ну, да пока они его убьют, он их немало в подвале уморит. Иных, умерших в подвале, там же в стену замуровали, чтобы никто об их гибели не знал. Так вот царскую-то службу править, тяжело!

А еще и знатные поляки сидят, такие, как Шлехнер, Левандовский, известные политики. Этих не замуруешь. Связи большие, за границей вой поднимется. Журналы да газеты. Им, чертям, в тюрьму цветы приносят. И считаться приходится с ними. Но пусть сидят, клопов кормят, черт с ними.

Но как таракана проглатываешь каждое напоминание о Берви-Флеровском. Пишет. Общество у него собирается. Может, что запрещенное, говорят. А, поди, докажи! Сделали у этого хлюста обыск, бумаги изъяли. Читали, читали, — нет ничего! Стишки какие-то, мадригалы, Эрмилоне, его супруге посвященные. Он протест заявил.

Сказать бы Сашке Бобру или еще кому, чтоб его "пришили", быстро бы ухайдакали! Нельзя, слишком известен и по начальству, и по газетам. Сам юрист.

Погибнет, так скандал выйдет. Опять каких-нибудь крючков проверяющих пришлют, вроде этого, Трущева. Эх, утопили бы его баканщики, в самый раз было бы! Утоп, да и всё! Мало в Томи купающихся тонет? Каждое лето десятки людей.

Да не разболтают ли потом баканщики? Ну, болтать станут, так и сами могут потонуть, не великой важности птицы. Замена им всегда найдется.