И умрем в один день… - Песах Амнуэль

— Джанни, — сказала Лючия, — Вериано нет, давай, наконец, вернемся, прошу тебя.

Я оттолкнул Лючию и подошел к окну. Внизу, на тротуаре, не было упавшего тела, не суетились люди, не стояла бело-желтая машина с мигалками, полицейские не сдерживали толпу, не огораживали место происшествия зелеными лентами…

Не было ничего.

От того, что из мира ушел человек по имени Вериано Лугетти, ничего не изменилось. Совсем. Значит…

— Вернемся, — повторяла Лючия.

— Может, позвать Балцано? — спросила из-за стены синьорина Чокки.

— Сам, — сказал я.

Нужно было вернуться, да. Я хотел сделать по-своему. Я пытался. Не получилось. В который раз…

— Лючия, — сказал я. — Ты ведь… Мы будем вместе… всегда?

Она подняла на меня сияющий взгляд.

— Всегда, — сказала она. — Всегда.

Я вздохнул. Не то чтобы я не поверил. Я верил Лючии. А себе?

И мы вернулись.

— Не стоило и пытаться, — сказал Джеронимо и посмотрел на меня укоризненно.

— Стоило, — сказал я.

Мы стояли вдвоем на вершине горы, которая не имела названия, потому что была чьей-то материализованной мыслью — стоять здесь было удобно, ноги не проваливались по щиколотку, как это обычно бывает, когда гора формируется из застывающей, но еще не застывшей лавы. Внизу — километрах в пяти — лежал Саверно, город, который я любил, где провел последние шестьсот семьдесят три локальных года, где в который раз познакомился с Лючией и где понял однажды, что нам с ней придется расстаться — навеки! — потому что…

Я не мог винить ее в том, что для нее любовь была всего лишь обычной временной связью мужчины и женщины.

— Не стоило, — повторил Балцано. — Смерть относительна. Даже в каплях. А ты умудрился создал каплю, в которой не был наблюдателем. Ты умудрился создать каплю, в которой собственную личность разделил на три неравные части.

— Три? — сказал я.

— Кампора, Гатти и Лугетти. Гатти оказался… ты лучше знаешь. Он ушел первым. Ты даже наблюдателем не сумел стать — иначе я бы тебя давно вытащил оттуда. Не стоило тебе делать этого.

— Стоило, — упрямо сказал я. — В следующий раз…

— Ты так любишь Лючию? — спросил он.

— Больше жизни, — сказал я.

— Больше жизни, — задумчиво повторил Балцано. — Это оксюморон.

— Знаю, — сказал я. — Но я так чувствую. И потому…

— Да, — кивнул Балцано, — и потому уходишь в эти временные вселенные, в капли, воображая, что там…

Я промолчал. Над горизонтом появилось солнце, сначала это был яркий зеленый луч, пронзивший стоявшие в долине короны дисперсивной связи, но уже секунду спустя все кругом осветилось, и я услышал шум, который любил всегда — голоса людей, гул магмы, перетекавшей из резервуара в резервуар, пение сирен, поднявшихся раньше всех и уже собравшихся в свой полет к морю, и еще множество других звуков, которые я любил раскладывать и соединять, отделять одни и добавлять другие, в этой мешанине для меня — только для меня — рождалась музыка, и клетки моего тела резонировали, впитывали звуковую энергию, я протягивал вверх руки и поднимался над зданиями, над городом, над собой, над миром… из которого я захотел уйти, потому что…

Это было самое странное, самое замечательное, самое сильное и самое ужасное ощущение. Уйти. Забыть. Умереть.

— Уйти. Забыть. Умереть, — повторил я вслух. Мог и не повторять — Джеронимо понимал меня без слов.

Он и сейчас меня понял, но не хотел признаваться. Я тоже понимал его без слов.

— Время, — задумчиво произнес он. — Мы создаем его в своем воображении, и оно управляет нашими поступками.

— Пожалуйста, — сказал я, — избавь меня от банальностей.

— Да, — согласился он и добавил. — Расскажи мне о себе и Лючии. Как это началось и почему ты…

— Ты не знаешь? — удивился я. — Ты взялся за дело, не имея полных начальных и граничных условий задачи?

— Представь себе, — улыбнулся Балцано. — Когда к тебе является женщина, растрепанная, в слезах, и кричит: "Скорее! Он убьет себя! Он ушел в каплю!", то не всегда есть время продумать условия решения… Капля может схлопнуться через столетие или через минуту…

— Или через миллиард лет, — добавил я.

— Или через сто миллиардов, — согласился Балцано. — Но никогда не знаешь заранее, как не знаешь и того, в каком состоянии капля возникает.

— Да, — кивнул я. — Но зато всегда знаешь, чем это кончится.

— Всегда? — иронически сказал он. — Ты вернулся.

— Лючия… — пробормотал я. — Если бы она не пошла за мной…

— Да. Мне пришлось идти следом и на ощупь…

— Ты рисковал! — воскликнул я. — Это был неоправданный риск! Ты мог выбрать не ту каплю, и тогда…

— Расскажи, — повторил он. — Я хотя бы теперь пойму, насколько велик был риск ошибки.

— Хорошо. Не здесь. Я знаю местечко…

— Я тоже, — усмехнулся он. — Кафе «Дентон», второй столик у окна.

— Там хороший кофе, — пробормотал я.

В кафе было тихо в этот ранний утренний час, все столики пусты, Чокки протирала тряпкой совершенно чистую стойку. Увидев нас с Балцано, они приветливо кивнула и включила кофейник. Мы сели за второй столик у окна, отсюда был виден Везувий, этот вид меня успокаивал, я часто приходил сюда, чтобы побыть одному и расслабиться.

— Хороший кофе, — сказал Балцано. — Рассказывай.

— Да ты и так знаешь. Иначе как бы ты сумел просчитать мою каплю?

— Мне известна версия Лючии. Я хочу знать твою.

— Версия Лючии, — повторил я. — Конечно, она думала, что я очень неуравновешен, что я эгоистичен, что я хочу всегда видеть ее рядом, ни на минуту не расставаться, а ей такая жизнь представлялась тюрьмой.

— Я бы тоже бунтовал… — начал Балцано, но я перебил его, меня совершенно не интересовало, как бы он поступил на месте Лючии.

— Я люблю ее!

— Когда ты любил последний раз? — сухо спросил Джеронимо.

— Неважно! Триста периодов назад. Но сейчас…Все было иначе. Впервые. Ты понимаешь, что это значит? Впервые! Не повторение, которое я могу вспомнить при желании, а нечто такое, чего в моей памяти нет вовсе.

— Ну-ну, — пробормотал Балцано. Он не поверил, конечно, что в жизни что-то может случиться впервые. Так не бывает. Говорят: смотри, вот это ново, но это уже было с тобой прежде, только вспомни. Банально, да?

— Все было иначе, — повторил я. — Мы встретились на Мардонге…

— Планета в системе Лоренцо тысяча сто двадцать три, — кивнул Балцано, — бываю там довольно часто. Интересное место.

— Ты знаешь провал Камизо?

— Конечно.

— Тогда ты… В общем, одна из туристок сорвалась в пропасть, высота полтора километра, костей не соберешь, и она почему-то не захотела воспарить… или не смогла, что странно… Ей было бы больно. Десятка полтора людей бросились на помощь, с нижнего уровня это сделать было сподручнее, а я как раз был… в общем, я подхватил женщину, когда она набрала приличную скорость… и в тот момент, когда мы опустились на плато… остальные, естественно, уже потеряли к нам интерес, так что мы были вдвоем… в тот момент она открыла глаза… Я много раз смотрел в глаза женщины, но этот взгляд… я не помнил ничего подобного. Не помнил, понимаешь… Этот взгляд… Джеронимо, я не могу описать его, попробуй понять. Если этого никогда не происходило со мной, то я никогда тебе этого не рассказывал, верно? Ты можешь вспомнить наш разговор… другой… или сколько их таких было… можешь?