Шрам - Марина Дяченко

С этими словами воткнула она кинжал в самый могильный холмик, глубоко вонзила, по самую рукоять; потом полила водой из кувшина и ушла в дом, а на другое утро смотрит — на могиле стоит дерево, молодая ольха. И поняла тогда женщина, что заклятие снято, и возрадовалась, и зажила с тех пор мирно и счастливо, а за деревом на могиле ухаживала, как за сыном…»

Солль с трудом оторвал глаза от ровных, равнодушных строчек. «Заклятие снято, заклятие снято» — повторялось и повторялось в шорохе ветра, в трелях незнакомой птахи, в чьих-то отдалённых шагах по гулкому коридору флигеля. Заклятие снято.

Светлое небо! Стоило же дни и ночи горбить спину над страшной книгой, чтобы вот так, случайно, наткнуться на историю со счастливым концом. Мудр, тысячу раз мудр декан Луаян. «Заклятие снято»… ЗАКЛЯТИЕ МОЖЕТ БЫТЬ СНЯТО.

С глупой улыбкой он смотрел в окно, смотрел, как, приминая траву, носится за бабочкой лохматый бродячий пёс. У него впереди холодные ночи под мостами и злобные пинки тысяч ног — но сейчас он носится, как щенок, забыв обо всём на свете; он — счастлив.

Счастлив, подумалось Соллю. Пошатываясь, как пьяный, он поднялся из-за стола и взобрался на подоконник.

Близился вечер, тёплый весенний вечер; над университетским двориком висел квадрат синего предвечернего неба, и в нём медленно, будто напоказ, кружились голуби — залитые косыми лучами заходящего солнца, белые птицы казались розовыми, как фруктовые леденцы. Соллю захотелось плакать и кричать во всё горло — так, будто груз заклятия уже сброшен и позорный шрам смыт с лица, как корка налипшей грязи; не решаясь запеть, он ограничился тем, что широко и радостно улыбнулся бродячему псу на траве.

— Эй, Солль! — удивлённо послышалось у него за спиной.

Всё ещё продолжая улыбаться, Эгерт обернулся к двери. На пороге, округлив глаза, стоял изумлённый Лис и тоже улыбался — от уха до уха.

От сына аптекаря не могло укрыться особенное внимание декана Луаяна к вольнослушателю Соллю, проявившееся в щедром разрешении пользоваться личной декановой книгой. Уже несколько дней Лис изнывал от любопытства, но, привыкший относиться к декану с уважением и опаской, не решался без спросу заглянуть в книгу либо задать Эгерту прямой вопрос. Глядя, как Солль дни и ночи проводит над пожелтевшими и, верно, полными магии страницами, Лис проникся к Соллю некоторым уважением; поэтому — а ещё потому, что был просто хорошим парнем — Гаэтан так обрадовался перемене Соллевого настроения и его согласию наконец-то выбраться в город.

У парадного входа в университет Лис задержался, не в силах отказать себе в удовольствии похлопать по заду деревянную обезьяну. Отполированный сотнями рук, зад лаково лоснился; Солль собрался с духом и последовал Гаэтанову примеру.

Сей фамильярный жест придал Эгерту уверенности в себе. Вечер был тёплый, мягкий, исполненный запахов и звуков — не резких, как днём, а приглушённых, растворённых в бархатной дымке подступающей темноты. Небо угасало, но до наступления ночи было ещё далеко; Эгерт шёл, запрокинув голову, чувствуя ветер в своих волосах и непривычное, напрочь забытое ощущение радостного спокойствия во всём теле.

Повстречалась шумная группка студентов — Эгерт узнал знакомые лица, Лис же на одни только рукопожатия потратил едва ли не полчаса. Дальше пошли вместе; Солль старался держаться поближе к Лису и тщательно соблюдал охранные ритуалы — сжимал правую руку в кулак, а левой держался за пуговицу.

Для начала завернули в трактир — крохотный, с единственным высоким столиком в центре, с подвешенной к потолку клеткой, вмещавшей толстого флегматичного кролика. Заведение называлось почему-то «У зайца», и весёлые студенты осушили каждый по стакану вина — кислое, на взгляд гурмана Солля, пойло принесло ему куда большее удовольствие, нежели все изысканные вина, выпитые им до сих пор.

Радостной толпой вывалились на улицу; слегка захмелевший, Эгерт расслабился настолько, что позабыл о защитных ритуалах. Лис шествовал впереди, как предводитель и поводырь; в каком-то переулке выловлены были двое шустрых девчонок, и компания двинулась дальше под их нескончаемый визг и звонкий хохот.

Следующий по пути трактир назывался просто «Утолись», и в нём задержались подольше. Эгерт чувствовал, как, проливаясь, вино капает за ворот; обе девчонки, безошибочно высмотрев в толпе студиозусов самого высокого и красивого, вились вокруг Солля, как пара шустрых рыбёшек вокруг насаженного на крючок червя.

Неудержимо двинулись дальше — заметив в окошке первого этажа огонёк, Лис с неожиданной в щуплом теле силой подхватил подвернувшуюся девчонку на руки и, ловко закинув ей на спину пышную юбку, приклеил обнажившимся местом к оконному стеклу. Дикий крик, последовавший сразу вслед за этим из комнаты, вверг студентов в приступ хохота, от которого лезли на лоб глаза и рвались животы; подхватив девчонку под мышку, Лис повёл свою компанию прочь, не дожидаясь, пока на улицу выскочит разъярённый обитатель пострадавшего дома.

Шутка всем понравилась — хватая по очереди то одну, то другую девчонку, Лис с помощью товарищей повторял её снова и снова. Один раз пришлось спасаться бегством, потому что хозяин вздумал спустить собаку. Эти минуты были особенно неприятны для Солля — обычный страх отозвался холодом в животе и слабостью в ногах, но погоня скоро отстала, и Лис так уморительно передразнил потерпевшего фиаско пса, что Эгерт почти совсем перестал бояться.

Трактир «Милая фантазия» не удостоился посещения — Эгерту показалось, что весёлую компанию смутили мирно сидящие в уголке серые фигуры, утопающие в плащах с капюшонами. Служителей Лаш было всего двое или трое — однако студенты, не сговариваясь, тут же и вышли прочь; Солль поспешил вслед за всеми, несколько сожалея — и напрасно, потому что следующий трактир, «Одноглазая муха», оказался превыше всяких похвал.

Заведение это служило местом сходок не одному поколению студентов; как бы в подражание Большому Актовому залу вдоль всего обширного помещения тянулись скамьи и длинные столы, а в углу было устроено некое подобие кафедры. Притулившись, по обыкновению, на краю скамейки, Эгерт удивлённо вслушивался в бесконечные куплеты срамных песен — и Лис, и все прочие знали их во множестве. То краснея, как девушка, то покатываясь со смеху, Солль наконец-то приспособился подпевать припев: «Ой-ей-ей, не говори, милый, не рассказывай! Ой, душа моя горит, а дверь скрипит, не смазана!»

Возвращались в глухой темноте — Эгерт держал Лиса за рукав, чтобы не заблудиться. Оба были изрядно пьяны; ввалившись в комнату, Лис первым делом потребовал зажечь огонь, затем уронил на пол пряжку от плаща, сел на постель и устало объявил, что жизнь его суха и шершава, как пёсий язык. Сочувствуя приятелю и желая оказать ему услугу, Солль в поисках утерянной пряжки опустился на четвереньки, сжимая свечку в зубах; заглянув под свою кровать, он заметил темнеющий у самой стены пыльный предмет.