Служители ада - Юлиан Шульмейстер

— У меня нет друзей в гетто, а с малознакомым не заведешь такой разговор.

— Как вы живете без друзей и товарищей? — с сожалением глядит Шудрих на Краммера.

— Так и живу! — грустно ответил, откланялся и спешит удалиться.

Шудрих вызвал двоякое чувство. Кто он, герой или безумец? Достоин поклонения тот, кто в этом аду остался верен своим коммунистическим идеалам, тот, кто за них продолжает бороться. Бороться в гетто! Только безумец на это способен, тут же нет ни единого шанса на успех: кругом горе и смерть.

Пришел Краммер в больницу, носится по палатам, старается больше обычного, а Шудрих не выходит из головы, себя стыдится. Почему? Он же ничего плохого не сделал. Был бы мех, сделал бы так, как советует Шудрих, но толкать на это других? Нет-нет, это не в его силах.

Вернулся с работы, встретился с разгневанной Фирой»

— Слышали, что изуверы придумали? Не выйдет, больше ничего от меня не получат. У Ефима на пальто крашеный кролик, у меня — рыжая лиса, сожгу, а не дам.

— Одумайтесь, Фира! Придут проверять, увидят, что с воротников спорот мех, будет беда, им же расстрелять — раз плюнуть. Стоит ли из-за чепухи с ними связываться.

— Стоит! — крикнула Фира. — Наши дети должны гибнуть от холода, чтобы фрицам было тепло, чтобы ручки не мерзли, когда станут нас убивать. Дудки! А воротники так обработаю — никто не докажет, что был на них мех.

Сбор меха происходит явно не так, как ожидало СД. Узники гетто сдают какие-то потертые воротники, муфты и облезлые шкуры, редко попадается что-нибудь стоящее. Конечно, не все богачи, но комиссар по еврейским делам не сомневается, что это саботаж. С этим необходимо покончить как можно быстрее, как можно решительнее. Юденрату дана команда действовать; на стенах домов, на столбах и щитах развешены новые объявления. Идя на работу, Краммер прочел призыв юденрата:

«К еврейскому населению!

Еще раз довожу до сведения, что все меха и всевозможные меховые изделия, составляющие части одежды или в виде отдельных обработанных и необработанных шкурок, а также ватин и вата должны быть сданы. Невыполнение этого приказа влечет смертную казнь.

Немедленной сдаче подлежат лыжи, лыжные палки, лыжные куртки, лыжные брюки, лыжные шапки, лыжная обувь, лыжные полуверы и мужские свитера.

Сдаче подлежит мужская лыжная обувь всех размеров, женская — от № 36.

Все эти вещи должны быть сданы не позднее 10 января 1942 года в комиссариаты еврейской службы порядка на Беренштейна, 11, Замарстыновской, 106, Клепаров-Варшавской, 36, Новознесенской, 33. Обращаю внимание еврейского населения, что после 10-го сего месяца полиция безопасности будет производить тщательные домашние обыски и если обнаружит перечисленные вещи, виновные будут казнены, а для всего еврейского населения будут крайне тяжелые последствия.

Поэтому я ожидаю, что все евреи во имя общих и своих собственных интересов точно выполнят этот приказ.

Глава восьмая

Нового председателя юденрата Генриха Ландесберга не радует повышение в должности, он размышляет о жизни и смерти Адольфа Ротфельда. Последний день Ротфельда не омрачала болезнь, но был неизбежен «инфаркт». Жил смертником, ждал исполнения приговора. Все началось с контрибуции, с той, десятимиллионной! С самого начала понял ее необычность: ценности миновали отдел контрибуции. Попытался объясниться — не получилось. Ротфельд никому не доверял, поэтому сделал его, Ландесберга, своим заместителем, им прикрывался от СС и полиции. Он не скрывал этого, бесконечно подчеркивал: «Мы решили», «мы сделали». Надеялся на его тайные связи и опасался их. Так и жили: друг друга поддерживая (оба отвечали за выполнение немецких приказов), накапливая недоверие, отчужденность и ненависть, демонстрируя взаимную привязанность и дружбу, которых давно уже не было. Объявляя о контрибуции, Ротфельд намекнул на свои высокие связи; когда ценности отвез Граббе, стало ясно, куда тянется нить. Это был прямой выигрыш Ротфельда и задача со многими неизвестными. Он, Ландесберг, так и не понял, вся ли баснословная сумма присвоена или только определенная часть. Самое главное: не знал участников сделки, казалось вероятным участие Катцмана. Вел себя осторожно: всегда опасно доносить подчиненному на начальника, тем более еврею на немца. Был Катцман или не был в доле — его, Ландесберга, как опасного свидетеля, могли повесить на первом суку. Когда Энгель начал расспрашивать о контрибуции, стало ясно, что Катцман хочет утопить Ляша. Ум, осторожность, многолетний адвокатский опыт и на сей раз определили правильную линию поведения. В мельчайших подробностях доложил о контрибуции, но ничего не сказал о своих подозрениях. Правильно сделал: за арестом члена юденрата Клямберга последовало задержание Ротфельда. Он не долго сидел в камере управления СС и полиции — меньше суток. Вернулся окончательно сломленным — не председателем, даже не человеком — куклой с испорченным механизмом. Узнал Ротфельд об исчезновении губернатора Ляша, стал бояться собственной тени, жил затравленным зверем, вызывая у окружающих, даже у него, понимавшего все сложности ситуации, презрение, брезгливость. Его, Ландесберга, устраивал такой Ротфельд, им можно было вертеть как угодно. Энгеля и Силлера тем более должен был устраивать, и несмотря на это — «инфаркт». Назначая его, Ландесберга, председателем, не сказали в чем дело. А в чем дело? Победил Катцман, исчез Ляш, Ротфельд стал ненужным свидетелем опасных событий. Ничего нового, и до войны исчезали свидетели крупных афер. Ничего нового! Теперь могут убить и за то, что не станешь участником немецкой аферы. Многому научил горький опыт Парнаса и Ротфельда, немецкие власти должны быть довольны. Они будут довольны, аппарат юденрата станет действовать как заводимый им часовой механизм. Нет, он только головка часов, Катцман заводит часовой механизм. И все-таки он — не головка, человек — не машина: его ум, талант, изворотливость могут дать власть или бросить в адскую бездну. Не теперь и не в гетто. И в гетто! И в этих стенах живут хозяева и рабы, но желающему жить хозяином в гетто приходится мириться с долей надсмотрщика. Кто же он — надсмотрщик или раб?

Вышел Ландесберг из-за стола, стал у картины художника Берхта, разглядывает спящего Иакова и бога, возвысившего его до вершителя еврейских судеб. Бог ли возвысил? Сам Иаков возвысился своим умом, хитростью, волей. Чем хуже и сложнее ситуация, тем больше жизнь и будущее зависят от ума и смекалки. Не уповая на бога, надо пасти свое стадо…

Распахнулась дверь — вошел Силлер. Приблизившись к Ландесбергу, подмигнул ему и ткнул пальцем в бок:

— Новый председатель советуется с богом?

— Новый председатель знает, от кого получать указания! — почтительно приветствует Ландесберг своего юного и опасного шефа.

Силлер расхохотался, обнял за талию Ландесберга и подвел к вольтеровским креслам, сел, указав на место председателю юденрата. Достал золотой портсигар, любуется непонятной алмазной монограммой. Хорошо быть комендантом еврейского гетто! Хорошо, но нелегко, весьма и весьма нелегко. Крупномасштабные задачи должен решать минимальными силами, состоящими в основном из самих же евреев. «Каждый солдат предназначен для дел боевых! — подчеркнул как-то группенфюрер Катцман. — Ваша главная сила, герр комендант, — ваша находчивость». Находчивость! Катцману она дала чин группенфюрера, ему, Силлеру, своей находчивости недостаточно. От этого скользкого и хитрого типа зависит судьба, благополучие, карьера. Более того — сама жизнь. Если Ландесберг не проявит «находчивости», отправят на съедение русским морозам. Как этот тип себя поведет, получив приказ об акции в гетто? А как бы поступил он, Силлер, получив такой приказ в отношении немцев? Нечего сравнивать: немцы — властелины, все прочие — живность. Фюрер решил ликвидировать в Лемберге еврейскую живность, ему, Силлеру, доверено это важное дело. Хитрость одних евреев должен использовать для переработки всех остальных. Затем и их! Но прежде всего надо суметь задействовать еврейскую хитрость в интересах немецкого дела, только тогда безотказно заработает весь механизм. А может, Ландесберг изберет путь Парнаса? Тогда прощай, прекрасное комендантское кресло… Ландесберг — не Парнас, надо только чтобы страх и надежда шли рядом, не обгоняли друг друга.

— Пришел для конфиденциальной беседы, — доверительно сообщает Силлер. — Каково ваше мнение о событиях на фронте?

— Судя по сводкам главной квартиры, инициатива, хоть и осложненная русским морозом, по-прежнему в немецких руках, — осторожничает Ландесберг. Глупо дразнить коменданта неудачами непривычной для немцев русской зимы.