Смех под штыком - Павел Моренец

Но оставаться нельзя. Отстать от товарищей, значит, оторваться от берега, дать унести себя волнам…

Тревога ширится, весь лагерь сбежался… В чем дело? Что же случилось? Почему зеленые ждут, что сейчас их окружат, вырежут? А зеленый, работавший в подполье, в десятый раз пересказывает о случившемся:

— Ехали мы на линейке с Коробченко…

— Да какой Коробченко?

— Ну, какой же! — с самого начала он печатает воззвания. Воловин говорит, что тысяч двадцать уже отпечатали и к вам направили…

— Вот суки!

— Так вот, ехали мы с Коробченко к Воловину. Везли пуда четыре воззваний… Коробченко остановил линейку, а сам пьяный вдризг, и кричит в открытое окно: «Забирай свои прокламации, вези к зеленым, мать твою растуды!» Тут люди сбежались: «Что за крик?» А ему хоть бы что!.. Обращается к Воловину: «Плати деньги!» Я его осаживаю, а он все кричит. Свалил на улице прокламации, получил от Воловина деньги — и поехал. Я ему говорю: «Что ты делаешь — нас же арестуют!» А он вынимает документ и показывает мне: «Не бойсь, с этим мы не пропадем». А документ — о службе его в контрразведке. Я соскочил с линейки — и бежать. Больше ни к Воловину, ни к Коробченко, ни ко всей их шайке-лайке, — ни ногой! Ша!

— Да ты не перепутал? Может, он по-пьянке наболтал? Ведь Воловин же работал, помогал? Почему он не выдавал нас?

— А чорт их разберет, что у них на уме! Может, ждут, пока соберемся, чтобы всех перевешать, и не трогают пока сидим смирно.

— Ну, теперь обнаружилось — беда, поспешат прикончить нас.

— Ничего не будет, погоди — они еще сюда будут ходить, эти Коробченки, как ни в чем не бывало.

— А Воловин почему не осаживал: тоже пьяный был?

— Нет. Ну, пьяный кричит — кто подумает, что серьезно? А документ показал мне, это уж не знает Воловин.

Зеленые усилили вокруг посты и понемногу разбрелись по берлогам, тяжело хлюпая по грязи. Сон разогнало; обсуждали случившееся. На заре лагерь затих: мертвецки спали зеленые.

На следующий день небо было ярко-лазоревое, бездонное. Сияющее солнце разливало тепло по горам и ущельям. Море серебрилось, будто над ним трепыхали крылышками стаи бабочек. Отогрелся лагерь — оживился. Задымили костры; двойную порцию мяса в котлы завалили. Голодным зеленым невтерпеж, прибиваются к кухне — не то обогреться у костров, не то наглотаться запаха варева. Злились на повара, который бесконечно колдовал над котлами. Наконец, он смилостивился, кто-то скомандовал: «На обед», — и зеленые в английских френчах захлюпали рысцой по подсыхающей грязи. Выросла очередь с котелками.

Завтракали в палатках, а где подсохло или догадались намостить хворосту, расположились на солнышке, по-дачному, полулежа. У каждого появилась собственная ложка, не подлежащая никаким национализациям, ложка, собственноручно вытесанная согнутым ножем из мягкого дерева.

Нахлебались — захотелось спать. А солнце лукавое жарит, пробивается сквозь листву. Выспались, разморило — потянулись к морю купаться; прямо курорт образовался: галдеж, толчея, беготня, хлюпанье. Смельчаки далеко в море уплывают, другие на берегу в чехарду играют.

Но вот показался из-за берега вдали баркас с косым парусом. Ребята встревожились, сзывают купающихся, одеваются, уходят в кустарник. Пристально вглядываются в даль: «Свои, или чужие? Пора уже из Крыма делегатам вернуться». Самые зоркие, как-будто, узнают: «Свои!» Но почему никого не видно на нем, точно мертвый плывет без руля, ветерком прибивается? Зеленые волнуются; все взоры их направлены в одну сторону.

А время словно заснуло в солнечной неге; баркас, как мираж, маячит на сверкающей глади моря.

— А почему один баркас? Ведь два посылали!

Тут все спохватились: «Где же другой?»…

— Кто-то поднялся… Опять лег… Что же это значит?..

Впились глазами в этот таинственный баркас, ждут, не замечая, как летит время, теряются в догадках… Мучительно томит жгучая тайна. Многие сорвались, побежали берегом за несколько верст навстречу…

Проходит час — другой, зеленые уже устали в ожидании. Вдали, провожая глазами баркас, возвращались, шли берегом толпы зеленых. Хоть бы один рыбак был около, помог прибиться к берегу! Они уже узнают товарищей. Много их лежит там. Какие-то вялые, слабо правят рулем и парусом…

Наконец, баркас подплыл. Зеленые гурьбой бросились к нему, полезли в воду, потянули его к берегу; высадили под руки товарищей, повели их в кусты, а баркас выволокли вслед за ними на песок.

В кустах уложили их. Послали за варевом, хлебом и водой.

Кто-то посоветовал: «Сейчас нельзя много давать: умереть могут».

Когда путники отдышались, напились, покушали немного, энергия, как потухавшая свеча, которую вынесли на свежий воздух, быстро стала разгораться; ожили они, стали говорить бодрее, более связно… Зеленые, потрясенные, затаив дыхание, слушали необыкновенную, чудовищную сказку. Разум не мирится, протестует: «Это невозможно, это такой под’ем человеческого духа, о котором, может-быть, не знает человеческая история»…

Баркасы подплывали уже к Феодосии. Их настигло белогвардейское судно «Гидра». За кого их могли принять? Или это рыбаки, направляющиеся в Крым с надеждой найти лучший заработок; или шпионы, или просто убегающие красные. Но не контрабанда: на баркасах не было товаров, не было и денег у путников.

Что им грозило? Коммунистов расстреляли бы, конечно, а рыбакам за то, что польстились на заработок, не подумав о том, что их путники могли оказаться шпионами, грозила просто порка, а то и это могло миновать. И поехали бы они, довольные, что легко так отделались, домой, к своим семьям.

Отобрали белые из полутора десятка путников трех коммунистов, в их числе — студента-латыша. Их сразу отметили: они и одеты были лучше, и выглядели все интеллигентами. Поставили их на борт, а остальным предложили сбиться в другой баркас. Приготовили, зарядили бомбы. Товарищи смерти ждут… Ветерок шевелит волосы, море изумрудное, небо лазоревое… Прощаются с жизнью…

Но два молодых рыбака — хоть бы один, а то два! — загорелись необыкновенным огнем: «Наши товарищи, борцы за народ, за правду, товарищи, которые за нас жизни свои отдают, — должны погибнуть!? Их нужно спасти, чтобы они добились цели, с’ездили в Крым, связались с Красной армией, чтобы они продолжали свою героическую деятельность»…

Два рыбака — Осинин и Симченко. И они поднялись, закричали:

— Не надо, не бейте их! Мы — представители красно-зеленых! Остальные все — рыбаки…

Приказали белые трем коммунистам перепрыгнуть в баркас к рыбакам, а на место их поставили Осинина и Симченко.