Сталин. Красный монарх - Александр Бушков

Все обрушилось настолько буднично и спокойно, что профессор Сироткин даже выдвигает версию, что отречение Николая было им задумано еще в январе 1917 г., после совета с женой, – и он собирался уехать в Англию, куда уже начал переправлять сокровища. Потом его обманул Керенский и не выпустил…

Трудно сказать, сколько здесь правды. Во всяком случае, на Николая это чрезвычайно похоже, очень уж мелконькая и подленькая была личность, если только слово «личность», здесь уместно. Известно, во всяком случае, что он высказывал желание выехать за границу и выжидать там, пока не наступит мир, а потом рассчитывал вернуться «для постоянного проживания в крымской Ливадии». И это на Николая похоже – судьба страны его совершенно не волновала, а в Ливадии тепло и уютно…

Что еще? Да разве что стоит упомянуть о том, как повело себя «правительство России» во главе со старым маразматиком Голицыным. Когда по Петербургу пошли толпы народа, правительство, заседавшее в Мариинском дворце, распорядилось срочно потушить там электричество – а то еще заглянет кто-нибудь на огонек и морду набьет. Когда свет опять зажгли, некоторая часть правительства, кряхтя и смущенно переглядываясь, выбралась из-под стола. И тут же полным составом подали в отставку – стра-ашно!

Да, кстати, Петроградский комитет большевиков тогда, по сути, состоял всего из трех человек – Шляпникова, Залуцкого и Молотова. Впоследствии, после Октября, Шляпников рисовал в своих мемуарах красивую картину: как они с первого часа метались по городу, агитируя, воодушевляя и организовывая, – но Троцкий проговорился, что эта тройка простодушно полагала события не более чем очередной манифестацией кучки солдат и никаких осмысленных действий не предпринимала. Да и Молотов на склоне лет это, в общем, признавал…

И поплелось последнее императорское правительство в полном составе в Думу, просить, чтобы их арестовали, – исторический факт. И поехал генерал Корнилов, оправляя на груди красный бант, арестовывать царицу. И начали великие князья наперегонки присягать новой власти, а кое-кто из них и глотку на митингах драл, славя революцию (тот же Николай Николаевич).

Читая воспоминания о тех днях, всерьез удивляешься всеобщему ликованию. Ну хоть бы один кто-то застрелился, не в силах перенести крушение монархии! Ну хоть бы один полковник попробовал удержать солдат в строю, когда они собрались на митинг! Ну хоть бы кто-то публично осудил события!

Один, впрочем, нашелся – Владимир Жаботинский, еврей, лидер сионистов. В июле 1917-го, выступая в Таврическом дворце перед полупьяной революционной толпой, он сказал во всеуслышание, что считает свержение монархии большим несчастьем для России, – за что его и десятки лет спустя поливали советские идеологи. Великороссы в таких поступках не замечены…

Глава вторая

Семнадцатый год

1. Все благополучно рухнуло…

Это потом уже, когда за Февралем случится Октябрь и события повернут совсем не в том направлении, на какое рассчитывала «чистая публика», сбрасывая своего незадачливого самодержца, многие наперебой начнут причитать, что они-де с самого начала осуждали Февраль…

Брешут, стервецы!

Вот Корнилов, уже после того как заарестовал царицу: «Нам нужно довести страну до Учредительного Собрания, а там пусть делают, что хотят, я устраняюсь…» (Между прочим, хорошо его знавшие генералы отзывались о нем: «Сердце львиное, а голова – баранья»…)

«Революцию приемлю всецело и безоговорочно», – говорил тогда же Деникин, и вряд ли с дулом у виска.

Остальные были не лучше. Только Дроздовский, впоследствии один из самых энергичных вождей белого движения, писал в дневнике: «С души воротит, читая газеты и наблюдая, как вчера подававшие верноподданнические адреса сегодня пресмыкаются перед чернью». Но он – не генерал, а подполковник, совсем молодой, тридцати еще нет…

А вот что думали тогда генералы. В частности, П.Н. Краснов: «Мы верили, что великая бескровная революция прошла, что Временное Правительство идет быстрыми шагами к Учредительному Собранию, а Учредительное Собрание к конституционной монархии с великим князем Михаилом Александровичем во главе. На Совет солдатских и рабочих депутатов смотрели как на что-то вроде нижней палаты будущего парламента…».

Пожалуй, генерал совершенно искренен. Вот ради этого они своего бездарного царя и сбрасывали – искренне полагая, что многомиллионные народные массы будут и дальше оставаться молчаливыми и покладистыми статистами, покорно взирающими, как резвятся с новой игрушкой баре. Что «элита» быстренько введет парламент на английский манер, где и будет витийствовать вволю, не решив никаких проблем и не улучшив положения миллионов, а народ будет исправно работать на своих земельных клочках и вытягиваться в струнку перед генералами, каким-то чудом мгновенно позабыв, что еще недавно требовал земли и воли…

Ну, придурки! Не лучше французских во времена Людовика XVI.

Что началось в России после отречения царя? Да просто-напросто образовался вакуум – но не та пустота вокруг императора, о которой писал Палеолог, а нечто более серьезное: отсутствие крепкой, надежной власти. Временное правительство под предводительством болтуна Керенского для начала разломало все, что можно, раскрошило в щепки абсолютно всю систему гражданской администрации, отменило полицию, а вот сделать что-либо на смену разломанному оказалось решительно неспособно. Старый порядок сломали, а нового устроить были не в состоянии.

И, как это бывает во времена любого безвластия, население – и особенно то, что носило шинели, – почувствовав слабину, пустилось во все тяжкие…

Тот же Краснов подробно описывает, как уже в апреле его казачья дивизия начала дурить. На митингах выдвигались самые дурацкие резолюции: например, поделить поровну между всеми полковую казну (свобода ведь, значит, и деньги общие!)

Или требовали, чтобы офицеры, приходя на учения, непременно здоровались с каждым казаком за руку. Казачки, недолго думая, самочинно захватили склады с обмундированием и переоделись в новую форму, предназначенную к выдаче только на будущий год. А вдобавок (свобода!) перестали чистить и регулярно кормить лошадей, отчего те помирали десятками.

«Масса в четыре с лишним тысячи людей, большинство в возрасте от 21 до 30 лет… болтались целыми днями без всякого дела, начинали пьянствовать и безобразничать. Казаки украсились алыми бантами, вырядились в красные ленты и ни о каком уважении к офицерам не могли и слышать.

– Мы сами такие же, как офицеры, – говорили они, – не хуже их».