Родная сторона - Василий Земляк

— Ну и Яшка! — забеспокоился Товкач. — Замучит девчонку. Василинка, а Василинка! — позвал он дочку. А когда та подошла, с хитринкою спросил: — Ты знакома с этими людьми?

— Немножко знакома, — ответила Василинка.

Он обоих отрекомендовал Василинке и шепнул Евгению так, чтобы слышал и Громский: «Еще молодое, глупое, несмелое…» И шмыгнул в хату под предлогом, что нужно помочь Насте подать на стол сладкое. На самом же деле притаился в сенях и стал прислушиваться, какую речь поведет Василинка со своими знакомыми. Слушал-слушал да и сплюнул со злости. Василинка молчала, сконфуженно мяла красную ленту, а щеки пылали так, словно в них было по горячему угольку. Купреев Яша тем временем, потеряв пару, выхватил из круга другую девушку, застенчивую Зоину подружку Степку, и, приземистый, щупленький, задиристо скалил зубы на великана Карпа Силу, который на диво лихо вытанцовывал с ворчливою Марийкой, ни за что не соглашавшейся подарить молодым свой приемник. Она шептала Карпу в распахнутую грудь:

— Выскочил ни к селу, ни к городу, а теперь отдувайся! Разве нельзя было назвать что-нибудь другое?

— Ну что, что? — злился Карп, с высоты взирая на жену.

— Теперь уже поздно. Теперь вываливай деньги на приемник, — шептала Марийка. — Да ищи подешевле. Я тебя знаю. Ты последнюю рубашку скинешь.

— И скину, и скину! — притопывал Карп.

Марийка от злости сжала зубы. Чтобы хоть чуточку рассеяться, крикнула Евгению:

— Танцуйте!

Но Громский это принял на свой счет, снял плащ, отдал Евгению и на конец «Коробочки» пригласил Василинку. Улучив момент, сказал довольно членораздельно:

— Я не приймак.

— А мне все равно, кто вы такие!

— Так вот, я не приймак…

Неизвестно, как далеко зашел бы этот разговор, если бы в дверях не появилась Настя в белом фартуке и медовым голосом не пригласила:

— Прошу всех на сладкое.

— А кто не любит сладкого?

— Тому горько…

Метелица совсем утихла. Заметив у Евгения на руке плащ, Зоя забеспокоилась и что-то шепнула Пороше. Тот подошел, взял плащ и сказал с ноткой раздражения:

— Заходи, ты тут гость, а не председатель.

— Все гости.

— Нет, не все, — недвусмысленно показал Пороша на себя. Взял Зою под руку и с достоинством повел в хату, чтоб видели, что он тут не гость, а хозяин на веки вечные…

Евгению нечего было возразить Пороше, и он покорно сел за стол. Вначале, избегая опасливых Зоиных взглядов, он чуть пригубливал чарку, а теперь назло невесте пил наравне с другими и только старался не смотреть, как молодые целовались… Но кто-то словно умышленно издевался над Евгением и поминутно выкрикивал «горько!». Еще минута, и Евгений встанет и уйдет со свадьбы. Но в этот опасный момент поднялся Товкач:

— На сани! Всем на сани!

Кому достались обыкновенные рабочие дровни, кому сани с кузовом и высоко выгнутыми полозьями, а молодым сани-крылатки тончайшей работы. И кони в этих санях тоже крылатые — орловские рысаки, купленные Евгением на племя. Кучером на этих санях сам Товкач. А Евгений примостился на самых задних. Бубенчиков не было, но их заменили Зоины «колокольчики», которыми она зазвонила за селом тихо, протяжно, но так нежно, словно волшебный молоточек выстукивал по самым певучим цимбалам. Евгений же, сидя на задних санях, силился сообразить одно: что это было — печаль или радость? Да, это была радость новой неизведанной дороги, которую начинать на крылатках легко, а идти пешком, должно быть, тяжко. Да что на крылатках! Громский и на тяжелых розвальнях чувствовал себя с Василинкой ничуть не хуже. Замерз в плащике, а прижался к ней, и ему тепло, приятно. Пусть плачет Парасино оконце!..

С белого поля въехали в лесную темень и остановились.

— Что там? — спросил Евгений передних.

— Какой-то путник молодых приветствует.

Через минуту Евгений увидел на обочине маленькие саночки и под стать им лошадку под дугой. Вожжи держала женщина в полушубке и теплом платке. Это была Олена. Евгений никогда не видел ее в теплой одежде и узнал не сразу.

— Это вы, Олена? Почему же не пришли на свадьбу?

— У моего Мурова никогда нет воскресенья, а одной не хотелось.

Олена выехала на дорогу, и Евгений слышал, как сопела лошадь. Он взял из саней клок сена, протянул лошадке, и та повеселела. Глаза тепло засветились, но скоро погасли — лошадь не могла достать сена, а может, поняла, что ее только приманивают.

— Позвольте на ваши сани?

И, не дожидаясь разрешения, Евгений соскочил со своих саней, подсел к Олене. На ее саночках двоим было тесно, но бывают в жизни моменты, когда неудобства приходятся кстати. Их саночки начали отставать от свадебного поезда, и Зоя, оглянувшись, увидала в глубине лесной дороги всего лишь черненькую точку. В глазах Зои заискрились сдерживаемые слезы.

— Что с тобой? — наклонился к ней Пороша.

Зоя молчала. Трусил легкий снежок.

Вы, очевидно, заметили, что на свадьбе нет многих наших знакомых. И хоть это не очень интересно, почему их нет, но пока метет теплая метелица и заметает следы одиноких Олениных санок, которые без всякой цели помчались по лесной дороге, расскажем кое-что о тех, кого нет на свадьбе. Всех, о ком пойдет речь, Зоя приглашала от себя, а Пороша от себя, одного Антона Плана и его Поликарповну пригласил по старой дружбе Евсей Мизинец. Почему же они не пришли? Ведь если бы никто из тех, кого приглашали и кого не приглашали, да не пришли, не отдали чести молодым, так и свадьбы не было бы.

Кондрат Калитка не пришел на свадьбу из чисто бухгалтерских соображений. Никаких других соображений у него не бывает, и бухгалтерию он ставит выше всего. Недаром Товкач называет его «хфанатиком». Он, Калитка, со скрипом выписывал бычка на колбасы и доказывал, что хватило бы полбычка; выписывал индюков и доказывал, что на свадьбе можно было бы обойтись без индюшатины; высчитывал, во что обойдется колхозу новая хата для молодых, и, ужасаясь, хватался за голову, — такой человек, честный и скупой до умопомрачения, не мог прийти за свадебный стол и воспользоваться тем, против чего сам восставал. Калитка высчитал до копейки, сколько колхозного капитала в переводе на деньги пошло на свадьбу, и не мог себе простить такого, как он считал, бесцельного расточительства.

— Да что они от этого, любить друг друга будут больше, что ли? — допрашивал скупой бухгалтер скуповатого председателя.

— Это уже дело не наше, — утихомиривал Калитку Евгений.

— Как не наше? Это наше кровное дело. Пусть только попробуют разойтись — я немедленно вычту у Пороши всю эту кругленькую сумму!

Тыкая прокуренным пальцем в лист бумаги, он с болью называл потраченные рубли и копейки. Даже эмтээсовский бухгалтер Иосиф Копейка мог бы позавидовать Калитке в скаредности. Сам же Калитка считал себя добрейшим человеком, и чтоб его в этом не заподозрили, не пришили нарушения финансовой и всякой другой дисциплины — не пошел на свадьбу. Если бы пошел — должен был бы есть и пить, и пришлось бы насчитывать полную сумму на себя. Он не смог бы иначе, ибо все, чем пользовался из общественных средств, он самым старательным образом подсчитывал, чтоб не стать объектом сельских сплетен, которые особенно липнут к председателям, бухгалтерам и кладовщикам. Возможно, кое-где так и бывает, но у Калитки этого быть не может, — на что уж больше: сам не пошел и Евгения умолял не идти на свадьбу. Жалел, что Евгений не послушался.

Не было на свадьбе и Вареников, дяди Вани и тети Фроси, которых приглашал от своего имени Пороша. Эти не пришли по чистой случайности. В воскресенье утром кто-то из клиентов шутя шепнул дяде Ване, что на свадьбе должен быть Максим Минович Шайба, как областной Зоин начальник. И этого было достаточно. Дядя Ваня, побрив клиента, сложил свои инструменты, закрыл парикмахерскую и отправился домой. Тетя Фрося уже стояла перед зеркалом принаряженная, наодеколоненная и даже напудренная.

— Раздевайся! — скомандовал дядя Ваня, едва открыв дверь. — Никакой свадьбы!

— Ага, ты не идешь, а я и без тебя дорогу знаю!

Она сказала это так кокетливо, что дяде Ване сразу все стало ясно. Взглянув на нее, подумал: «Ишь, как напудрилась для Шайбы…» Тетя Фрося ни сном ни духом ничего не ведала, ей хотелось просто щегольнуть, она все утро потратила на наряды, и вдруг чей-то каприз может все испортить! Сказала жеманно:

— Я молода, мне нужны развлечения.

— Ты молода? — побагровел дядя Ваня.

Он подбежал к столу, открыл ящик и, выхватив из него самую острую бритву, бросился на жену:

— Зарежу!

Тетя Фрося выбежала из хаты и, остановившись в воротах, завопила:

— Караул, людоньки! Муж хочет родную жену зарезать!

Дядя Ваня испуганно спрятал бритву, сказал кротко: