Почта святого Валентина - Михаил Нисенбаум

— Слушайте, вот вы говорите, одежда… Я бы с вами до завтра просидела. Просто, понимаете, у меня сегодня в пять свадьба, вы приглашены, кстати… А я не прибрана, не причесана. Надо еще найти людей, которые шили мне свадебное платье. И непонятно, как их искать, они должны были позвонить сами… Абсолютно дурацкое положение. Не могу же я выходить замуж в юбке и кофте. То есть формально можно хоть в халате выходить замуж, но… Вы уж меня простите, а я побегу.

— Спокойно, подруга, — властно сказала Липкина. — Мы знаем, что делать. В городе введен план «Перехват», так что все уже перехватано. Девчонки, встали!

Юлия Каримовна отказалась от поездки, расцеловалась с девушками по новейшей моде — не прикасаясь, и отправилась со своими тетрадями в учительскую.

— Сейчас мы сделаем из тебя конфетку, — скомандовала Лида. — По машинам!

— Валька, включай сирену с проблесковым маячком, будешь дорогу освобождать.

— Ничего не понимаю. Куда мы едем?

— Знаешь, где теперь Вострикова работает? Скоро узнаешь. Говорят тебе: есть план. Железный, как железобетон.

Железный план стартовал через две минуты. Мелькнули два моста, мурашки по спине реки, кирпичные ласточкины хвосты, зачастили колонны Манежа, и машина свернула на Тверскую. Колкие каблучки в полумраке арки, свет двора, пустые скамейки. Нюша успела прочитать слова «Служебный вход», и тут же оказалась напротив вахтерского окна. Увидев Вострикову, пенсионерка в синем кителе с серебряными галунами помадно заулыбалась, потом бусины каблучков защелкали по переходам, ступеням, коридорам, где пахло несвежим праздником. В закутке на лестнице они увидели старичка сапожника, который острейшим лезвием иссекал из куска кожи изогнутый лоскут. На полках громоздились деревянные колодки всевозможных форм и размеров, на столе поблескивали обмотанные синей изолентой ножи, кривые шила, россыпи мелких гвоздей, а тиски сжимали в железных губах пунцовый женский башмачок. Старичок поднял голову и посмотрел на девушек. Один глаз у него был кривой, а другой сверкнул дерзким весельем. «На примерочку?» — скрипнул он.

— На примерочку, дядь Саш. Все готово?

— Всегда готов! — И старичок приветственно помахал рукой, оживив жестом запах кож, клея и железной окалины.

Они поднялись на третий этаж и оказались в небольшом холле. Здесь мягко горели лампочки, не разгонявшие полумрака, на медных табличках вились черные буквы имен, таких знаменитых, что даже видеть их вблизи было удивительно. «Галина Сармацкая, нар. артистка СССР», «Радислав Масс, нар. артист СССР», «Константин Вацетис, нар. артист СССР». Нюша смотрела на двери гримерок с тревожным любопытством, ожидая услышать приглушенные голоса или даже — чем черт не шутит! — увидеть знаменитость, выглядывающую из-за двери в пестром китайском халате и с сеточкой на волосах.

То ли гримерки были пусты, то ли их обитатели затаились, никто так и не показался. Вострикова достала из сумочки ключ с круглой биркой. Дверь с надписью «Марианна Криббе, нар. артистка России» открылась, и Нюша увидела небольшую комнату с двумя столиками, кожаным диваном, пустой вешалкой и умывальником, вовсе не старинным. На стене висело несколько фотографий великой актрисы — в роли комиссарши с жестким взглядом и в гневно разлетающейся шинели, величавой помещицы девятнадцатого века в белом платье и шляпке с вуалью (на коленях перед ней стоял смуглый юноша с букетом), затем лицо с крупными, массивными чертами, строгое и одновременно растроганное. На подоконнике гримерки пестрел куполами и башнями макет какого-то древнего русского города. За окном перебирал листвой тополь-вий. Но правили комнатой зеркала, которых было здесь целых шесть. Из динамика в холле понеслась духовая музыка: не то вальс, не то полонез, — бравурная и старомодная.

Дверь распахнулась, и стены гримерки зазеленели бликами: две костюмерши бережно внесли платье, отливающее несчетными оттенками — от мрачного изумруда до красноватого лака каштановых почек. Ануш позволила себя раздеть и следила за превращением обреченно как заколдованная. И вот в зеркалах замелькали самоцветные гроты, июньские леса и морские зыби, а в центре этой воронки — изумленное лицо, такое красивое, что его почти нельзя было узнать. Ее лицо. Тут в проеме дверей выросли двое — печальный лысый увалень и пастор-цапля. Они молча поклонились Нюше, сделали круг почета, остановились в углу, и толстяк мягко крутнул в воздухе белой, не по-мужски ухоженной рукой: «дальше».

Потеплевшее зеленое расстегнули, раскрыли, отняли от тела (чуткие касания подруг-помощниц были частью преображения), шелка проплыли по воздуху обратно в полумрак. И в ту же минуту явилась лиловая парча, пышная, вельможная, расшитая лимонными хризантемами. Это новое платье отменило детское имя «Нюша»: во всех до одной зеркальных гранях и в восхищенных глазах царила Ануш — неприступная, надменная, неотразимая. Только два человека в комнате не изменились в лице — молчуны-портные. За каталонской парчой плащом плеснула ночь — не обитель покоя и забытья, а прибежище любовников, поэтов и воров, ночь-искусительница. Облегающий бархат менял дыхание, черные контуры фигуры в снежной оторочке ворота и манжет — этот костюм был точен, как рифма, и разителен, как оружие. Поворот головы. Она встряхнула кудрями, снимая берет таким жестом, каким сбрасывают платье перед возлюбленным.

— Нюша! Детка! — взвыла Алина. — Одумайся! Выходи лучше за меня!

Каждый новый наряд был допингом, кофеином, возрождающей подсказкой — она должна была узнать это о себе.

Но ни бархатный костюм, ни переполняющие гримерку отражения красавиц и перескакивающий смех не пустили на хмурые лица портных даже отблеск улыбки. Полно, да портные ли это! Мужчины ли? Или главное произведение их искусства еще не прибыло оттуда, из таинственных недр знаменитого московского театра?

Окно вздрогнуло, хлопнула форточка. В комнате потемнело. Потянуло сыростью, ветер поднимался на цыпочки, желая во что бы то ни стало приникнуть к стеклу, а то и пробраться внутрь. В гримерке зажгли свет, с десяток малых лун поплыл в зеркала, и все эти планеты расплавились и пробежали зигзагами по черному глянцу туфелек на алой подушечке, словно внесли не обувь, а почетные государственные награды. Удивительней всего, впрочем, было то, что магически поблескивавшие туфельки оказались невесте впору. А может, так понравились ей, что она в мгновение убедила себя — да-да-да! очень хорошо, ах как легко и удобно!

И, только примерив пять нарядов и пять пар обуви, счастливая и измученная Ануш увидела, как из дальних теней и еле слышных шорохов надвигается следующая процессия. Она еще не видела платья, но по выражению лиц мужчин, вышедших из полумрака, поняла, что главное из всех сегодняшних чудес случится прямо сейчас. Оба мужчины вытянулись по стойке «смирно», задрав подбородки, и пытались согнать с лица гордую улыбку, впрочем, совершенно безуспешно.

6

— Куда мы, собственно, направляемся?

Георгий Хронов удивленно следил за тем, как машина сворачивает на улицу Гашека, где никаких ЗАГСов отродясь не водилось. По лобовому стеклу неслись полупрозрачные отражения домов и деревьев. На вопрос жениха невозмутимый водитель пожал плечами и сказал, что у него в путевке вписана Зоологическая улица, вот номер дома. Никакой ошибки, больше в путевке ничего нет. «Прекрасно. Бесподобно. Кто-то перепутал путевки, и окажусь я сейчас на каком-нибудь банкете в честь шестидесятилетия директора химчистки или, спаси бог, на его же поминках», — раздраженно думал Хронов, крепче сжимая горячее свинцовое колечко.

Путаницы, впрочем, никакой не было: машина торжественно въехала в ворота старого четырехэтажного дома, напоминавшего заводское управление. Водитель предупредительно клацнул дверью, и Георгий сбросил приятную духоту авто, точно шубу, подставляя себя ясной свежести. Каждая ступенька учреждения была украшена двумя вазонами с цветами, а рядом с массивным парадным поблескивала вывеска: Министерство высшего и среднего специального образования РФ. ИНСТИТУТ БРАКА. Два этих слова ясно указывали, что Хронов прибыл по адресу. Впрочем, похоже, он то ли прибыл прежде всех, то ли безнадежно опоздал. Куда-то пропали в пути десятки машин с гостями, будущими и нынешними родичами. Не видно было и распорядителей. Не говоря уж о том, как странно было входить в Институт брака одному. Он обошел здание и, не найдя никого, снова поднялся по ступенькам и толкнул дубовую дверь.

Голубоватый озоновый блеск и предчувствие эха: в холле института не было ни души, ровными рядами подцепляли воздух крючки гардероба — только в дальнем углу переливался огненными пчелами багровый палантин, очевидно кем-то забытый. Хронов сделал несколько неуверенных шагов, эхо ответило по-военному четко. За поворотом обнаружилась анфилада наглухо запертых дверей. Вдруг самая дальняя и высокая дверь распахнулась, и в коридор рухнула колонна ледяного света. Из светового столба вырвалась облитая сиянием фигура и двинулась строевым шагом прямо на Георгия. Через несколько ударов сердца перед ним остановилась маленькая строгая женщина, державшая под мышкой картонную папку с надписью «Дело №».