Пьесы - Шоу Бернард Джордж

КАНДИДА (с раскаянием в голосе). Мне очень стыдно, Юджин. Я думаю, это кочерга так заворожила меня. (Она опускает кочергу на пол.)

МАРЧБЭНКС. Да и меня она ужасно смущала.

КАНДИДА. Так почему же вы не сказали мне? Я бы сразу положила ее.

МАРЧБЭНКС. Я боялся сказать вам. Она была похожа на какое-то оружие. Если бы я был героем из старинного предания, я положил бы между нами мой обнаженный меч. Если б вошел Морелл, он подумал бы, что вы нарочно взяли кочергу, потому что между нами нет обнаженного меча.

КАНДИДА (удивленно). Что? (Глядя на него с недоумением.) Я что-то не совсем понимаю. У меня как-то все перепуталось от этих ваших сонетов. Почему между нами должен быть меч?

МАРЧБЭНКС (уклончиво). Да нет, пустяки. (Нагибается за тетрадкой.)

КАНДИДА. Положите ее обратно, Юджин. Есть пределы моей любви к поэзии, даже к вашей поэзии. Вы читаете мне уже больше двух часов – с тех пор, как ушел Джемс. Мне хочется поговорить.

МАРЧБЭНКС (испуганно поднимается). Нет, мне нельзя разговаривать. (Он растерянно озирается кругом и внезапно заявляет.) Я думаю, мне лучше пойти погулять в парке. (Делает шаг к двери.)

КАНДИДА. Глупости. Парк уже давно закрыт. Подите и сядьте вот здесь, на коврике у камина, и рассказывайте мне всякий фантастический вздор, как вы это всегда делаете. Развлекайте меня. Ну, хотите?

МАРЧБЭНКС (в ужасе и в экстазе). Да!

КАНДИДА. Тогда идите сюда. (Она отодвигает свой стул, чтобы освободить место.)

Юджин колеблется, потом нерешительно растягивается на ковре, лицом вверх, положив голову ей на колени, и смотрит на нее.

МАРЧБЭНКС. Ах, я чувствовал себя таким несчастным весь вечер оттого, что я поступал так, как надо; а теперь я поступаю так, как не надо, – и я счастлив.

КАНДИДА (нежно и в то же время слегка забавляясь). Да? Я уверена, что вы чувствуете себя страшно взрослым и чудовищным обманщиком и очень гордитесь этим.

МАРЧБЭНКС (быстро поднимая голову и глядя ей в глаза). Берегитесь! Если бы вы только знали, насколько я старше вас. (Он становится перед ней на колени, стискивает руки, кладет их ей на колени и говорит с нарастающим жаром, чувствуя, что кровь в нем закипает.) Можно мне сказать вам одну вещь, чудовищную?

КАНДИДА (без малейшего страха или холодности, с глубоким уважением к его чувству, но с оттенком мудрой материнской шутливости). Нет. Но вы можете сказать мне все, что вы по-настоящему, искренно чувствуете. Все что угодно. Я не боюсь, если только это будет ваше истинное «я» и не будет позой – любезной, чудовищной или даже поэтической позой. Я обращаюсь к вашему благородству и правдивости. Ну, а теперь говорите все, что вы хотите.

МАРЧБЭНКС (нетерпеливое выражение исчезает с его лица, губы и ноздри перестают дрожать, а глаза загораются пламенным воодушевлением). О, теперь уж я ничего не могу сказать. Все слова, которые я знаю, все они – та или другая поза; все, кроме одного.

КАНДИДА. Какое же это одно?

МАРЧБЭНКС (мягко, погружаясь в музыку этого имени). Кандида, Кандида, Кандида, Кандида, Кандида… Я должен теперь называть вас так, потому что вы приказали мне быть честным и правдивым, а у меня ни в мыслях, ни в чувствах нет никакой миссис Морелл, а всегда – Кандида.

КАНДИДА. Конечно. А что вы хотите сказать Кандиде?

МАРЧБЭНКС. Ничего – только повторять ваше имя тысячу раз. Разве вы не чувствуете, что всякий раз – это словно молитва к вам?

КАНДИДА. А вы счастливы тем, что можете молиться?

МАРЧБЭНКС. Да, очень.

КАНДИДА. Ну так, значит, это счастье – ответ на вашу молитву. А вам хочется чего-нибудь еще?

МАРЧБЭНКС. Нет. Я на небе, где нет желаний!

Входит Морелл. Он останавливается на пороге и сразу замечает эту сцену.

МОРЕЛЛ (спокойно и сдержанно). Надеюсь, я не помешал вам?

Кандида от неожиданности вскакивает, но не обнаруживает ни малейшего смущения и тут же смеется над собой. Юджин, который от ее резкого движения оказывается во весь рост на полу, спокойно садится, обхватив руками колени. Он тоже нисколько не смущен.

КАНДИДА. Ах, Джемс, и напугал же ты меня! Я так увлеклась здесь с Юджином, что не слыхала, как ты отпирал дверь. Ну, как прошел митинг? Хорошо ли ты говорил?

МОРЕЛЛ. Так хорошо, как никогда в жизни.

КАНДИДА. Вот это замечательно! Какой же был сбор?

МОРЕЛЛ. Забыл спросить.

КАНДИДА (Юджину). Должно быть, это была великолепная речь, иначе он бы не забыл. (Мореллу.) А где же остальные?

МОРЕЛЛ. Они ушли задолго до того, как мне удалось выбраться оттуда. Я уж думал, что мне никогда не удастся уйти. Я полагаю, они отправились куда-нибудь ужинать.

КАНДИДА (деловитым домашним тоном). В таком случае, Мария может лечь спать. Пойду скажу ей. (Она идет в кухню.)

МОРЕЛЛ (глядя сурово на Марчбэнкса). Ну?

МАРЧБЭНКС (продолжает сидеть на ковре в нелепой позе; он чувствует себя с Мореллом совершенно непринужденно и держится этаким лукавым бесенком). Ну?

МОРЕЛЛ. Вы что-нибудь хотите сказать мне?

МАРЧБЭНКС. Да только то, что я разыгрывал дурака здесь, в гостиной, в то время как вы проделывали это публично.

МОРЕЛЛ. Но несколько иным способом, полагаю?

МАРЧБЭНКС (вскакивая, говорит с жаром). Точно, точно, точно таким же! Совершенно так же, как вы, я разыгрывал из себя добродетельного человека. Когда вы тут развели вашу героику насчет того, чтобы оставить меня наедине с Кандидой…

МОРЕЛЛ (невольно). С Кандидой?

МАРЧБЭНКС. Да. Видите, как я далеко зашел! Но героика, знаете, вещь заразительная – и я заразился этой немощью от вас. Я поклялся не произносить без вас ни одного слова, которое я не мог бы произнести месяц назад и притом в вашем присутствии.

МОРЕЛЛ. И вы сдержали вашу клятву?

МАРЧБЭНКС (внезапно подтягивается на руках и усаживается на спинку кресла). Да, более или менее – я изменил ей всего лишь за десять минут до вашего появления. А до этой минуты я, как проклятый, читал стихи – собственные, еще чьи-то, – только чтобы не заговорить. Я стоял перед вратами рая, не пытаясь войти. Вы представить себе не можете, как это было героично и до чего противно. А потом…

МОРЕЛЛ (с трудом сдерживая нетерпение). Потом?

МАРЧБЭНКС (спокойно съезжая со спинки кресла на сиденье). Потом ей уж стало невтерпеж слушать стихи.

МОРЕЛЛ. И вы в конце концов приблизились к вратам рая?

МАРЧБЭНКС. Да.

МОРЕЛЛ. Как? (Исступленно.) Да отвечайте же! Неужели у вас нет сострадания ко мне?

МАРЧБЭНКС (мягко и мелодично). И тут она превратилась в ангела, и вспыхнул огненный меч, который сверкал повсюду, – и я не мог войти, потому что я увидел, что эти врата были в действительности вратами ада.

МОРЕЛЛ (торжествующе). Она оттолкнула вас!

МАРЧБЭНКС (вскакивая с гневным презрением). Да нет! Какой же вы болван! Если бы она это сделала, разве я мог бы чувствовать себя в раю? Оттолкнула! Вы думаете, это спасло бы нас! – такое добродетельное возмущение! Вы даже недостойны существовать в одном мире с ней! (Презрительно повернувшись, уходит в другой конец комнаты.)

МОРЕЛЛ (наблюдает за ним, не двигаясь с места). Вы думаете, вам придает достоинство то, что вы наносите мне оскорбления, Юджин?

МАРЧБЭНКС. На чем и оканчивается ваше тысяча первое поучение, Морелл! В конце концов ваши проповеди меня мало восхищают. Я думаю, что и сам мог бы это делать, и получше. Человек, с которым я хотел бы помериться, это тот, за кого Кандида вышла замуж.

МОРЕЛЛ. Человек, за кого?.. Вы имеете в виду меня?

МАРЧБЭНКС. Я имею в виду не достопочтенного Джемса Мэвор Морелла, резонера и пустослова. Я имею в виду настоящего человека, которого достопочтенный Джемс прячет где-то под своей черной рясой. Человека, которого полюбила Кандида. Не могла же такая женщина, как Кандида, полюбить вас только за то, что вы застегиваете свой ворот сзади, а не спереди.