Прекрасная Габриэль - Огюст Маке

Произнеся эти слова с благородством и пылкостью, Генрих выпрямился, глаза его сверкали, а огонь великой души освещал лицо, и в порыве вдохновения он вытащил из тени свою знаменитую шпагу, которая заблестела в лучах луны.

Бриссак закрыл лицо руками, плечи его дрожали от рыданий.

— Теперь, — граф, сказал Генрих уже совершенно спокойным голосом, — вы знаете все, что я думаю. Сердце мое облегчилось. Я рад, что высказался вам. Давно вы слышите в Париже испанский язык, сегодня услышали чистый французский. Встаньте, ступайте, вы свободны. Крильон возвратит вам вашу шпагу.

Бриссак медленно приподнялся. Лицо его было омочено слезами.

— Государь, — сказал он, склонив голову, — в какой день вашему величеству угодно войти в вашу столицу, Париж?

Король вскрикнул от радости и обнял Бриссака.

— О, поверьте мне, я француз, и добрый француз, — сказал граф, бросаясь к ногам короля. Тот поднял его и крепко прижал к груди.

В эту минуту два пистолетных выстрела раздались на дороге, на том самом месте, где стоял Крильон, чтобы обеспечить безопасность короля во время его разговора с Бриссаком. Генрих наклонился взять шпагу, Бриссак побежал помочь Крильону, если будет нужно. Он нашел Крильона смеявшимся, как всегда после какого-нибудь подвига.

— Что такое? — спросил Бриссак, за которым шел король.

— Я заставил бежать испанца.

— Испанца, которого граф хорошо знает, — сказал Арно, — шпиона герцога Фериа, который, несмотря на нашу изворотливость, следил за нами, искал здесь с большим беспокойством и во что бы то ни стало хотел отыскать графа де Бриссака.

— И которого я остановил, чтобы он не увидал короля, — сказал Крильон, — а он не попал в меня двумя выстрелами, дурак!

Бриссак расхохотался в свою очередь.

— Арно сделал с его пистолетами то, что вы приказали ему сделать с моими, — сказал он Крильону.

Эти слова были приняты всеобщим смехом.

— Очень хорошо, — сказал Крильон, — но он унес с собой кое-что, чего у вас не было, граф.

— Что же такое?

— Я думал, что его пистолеты заряжены, и отвечал ударом шпаги, который должен был страшно разорвать его кафтан и кожу, даже лошади досталось. Ни человек, ни лошадь не умерли, но порядочно ранены. Слышите, как они бегут?.. Какой бешеный галоп!

— Он узнал Арно? — спросил Генрих Четвертый.

— Не знаю, государь.

— Вы очень компрометированы, Бриссак, — весело сказал король. — Этот испанец на вас донесет. Как вы выпутаетесь?

— Ускорив день вашего въезда в Париж, государь, — сказал тихо граф Генриху.

— Мы подумаем об этом, граф. Но сначала примите меры, чтобы испанцы вас не убили, потому что если они станут вас подозревать…

— Ваше величество слишком добры, что заботитесь обо мне. Я вас умоляю беречься. Когда будет произнесено отречение, Лиге придет конец, и тогда надо остерегаться убийц.

— Я сделаю все возможное, месье Бриссак, чтобы целым и невредимым войти в милый город Париж.

— Я приготовлю вам комнату в Лувре, государь.

— А я велю позолотить вам маршальский жезл.

Бриссак, вне себя от радости, хотел заговорить, но король тихо закрыл ему рот рукой и сказал на ухо:

— Простите Арно, он честный человек, я это знаю лучше всех, оставьте его около себя. Он будет служить нам посредником каждый раз, когда вы захотите связаться со мной, а это будет случаться довольно часто. Нам пора расстаться, будьте осторожны. Не беспокойтесь за вашего друга де Майенна. Я не испытываю к нему ненависти. Я не испытываю ненависти даже к герцогине де Монпансье, моей смертельной неприятельнице. Я ненавижу только испанца. Майенн будет пощажен и получит все, чего попросит. Берегите себя и любите меня.

— О, как вы этого заслуживаете, всею моею душой!

— Поезжайте по этой дороге, она ведет в Коломб, вы сможете никем не замеченный вернуться в Париж за полчаса до испанца, если удар Крильона позволит ему доехать до Парижа. Этот Крильон рубит, как топором!

— Прощайте, государь!

— Прощайте, маршал!

Бриссак пожал обе руки Крильону, который отвечал ему таким же дружеским пожатием. Арно в нерешимости стоял за королем. Генрих сделал ему дружеский знак, указав на Бриссака. Молодой человек пошел держать ему стремя и поехал за ним молча и спокойно, как будто в эти полчаса не свершилось событие, которое должно было сделать переворот в Европе. Оставшись одни, Генрих и Крильон посмотрели друг на друга.

— Кажется, ваше величество остались не совсем недовольны вашим свиданием с Бриссаком? — спросил Крильон.

— Ты видел, Крильон, как мы расстались?

— С поцелуями. Но Бриссак — гасконец, государь.

— И я тоже, любезный Крильон.

— Извините, государь, я хочу сказать, что он наполовину испанец.

— Теперь уж нет. Все кончено. Париж мой — без осады, без пушек. Вложи в ножны твою шпагу, храбрый Крильон, у нас не будет более тех чудных битв, где ты так отличался!

— Париж наш! О государь! Благодарите ли вы Бога, что он возвратил вам корону такой малой ценой?

— Уже двадцать раз после отъезда Бриссака я все повторял одну молитву. Не будет больше проливаться французская кровь, храбрый Крильон. Я счастлив, очень счастлив, я счастливейший из людей!

— Государь, — отвечал Крильон, дрожа от счастья, — никогда не надо этого говорить. Неизвестно, что происходит в сердце других.

— Ты говоришь о себе, Крильон? — сказал Генрих. — Тем лучше. Дай бог, чтобы ты был еще счастливее меня. Впрочем, я этому поверю, видя твои блестящие глаза и веселое лицо.

— Дело в том, что я не помню себя от радости. И во всех отношениях я считаю себя счастливее вас, потому что у вас в эту минуту довольна голова, честолюбие удовлетворено и радуется, а у меня сердце дрожит, как говорится.

— Ты любишь меня до такой степени?

— Я люблю не только вас, государь.

— Уж не влюблен ли ты?

— Я не был бы тогда так доволен, и хорошо было бы влюбляться с седой бородой!

— У меня седая борода, а я страшно влюблен.

— Да, вы король и имеете право делать всевозможные глупости.

— Ты называешь это глупостью? Черт побери! Если бы ты видел мою возлюбленную, ты обкусал бы себе пальцы за то, что выразился так легкомысленно.

— Я знаю, что у вашего величества хороший вкус, но у каждого вкус свой.

— Послушай, мой храбрый Крильон, — сказал король, обнимая за плечо кавалера, — моя Габриэль — самая восхитительная девушка во Франции… А теперь, когда король кончил свои дела, и кончил хорошо, он может похвалиться. И это по милости твоей, ибо ты сегодня заменил мне целую армию. И теперь бедный Генрих, который так долго пренебрегал удовольствиями, может позволить себе к ним вновь обратиться. Поедешь ли ты со мной в ла Шоссе, где живет мадемуазель д’Эстре? Ты ее увидишь и признаешься, что она несравненна.