Контур человека: мир под столом - Мария Александровна Аверина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нужно было видеть выражение лица моей Бабушки, когда она вечером «высмотрела» меня на прогулке в толпе носящихся и орущих карапузов и увидела в моем лбу эту брошку!
– Это чье? – грозно спросила она меня.
– Светино, – только и смогла пролепетать я.
– А твоя шапка где?
– У Светы. Она ей очень нравится.
– Иди немедленно к Свете и вернись в своей шапке!
– А Свету уже забрали!
И что же вы думаете? Бабушка решительно содрала с моей головы розовое очарование, сунула его в руки ошеломленной воспитательницы, а мне снова до удушения затянула шарф под капюшоном шубы. И мы в полном молчании проследовали домой, где меня немедленно засунули в ванну и с особым остервенением вымыли голову.
Надо ли говорить, что, когда я попросила Бабушку купить мне такие же наручные часики с котиком, как у Лены, я получила решительный отказ?
– Часы – не игрушка, вещь серьезная. Их дарят на совершеннолетие. Именно тогда они становятся тебе по-настоящему нужны, ибо ты начинаешь ценить время, – загадочно сказала Бабушка.
– А совре… шенно… летие – это когда?
– Когда получишь часы, тогда и наступит, – еще более непонятно сообщила Бабушка, и тема была закрыта раз и навсегда. То есть до этого самого «совершеннолетия», которое для меня лично наступило лет в девять. Именно тогда на день рождения Мама вдруг подарила мне прелестные синие часики завода «Чайка»: крохотный кобальтовый кружочек с золотыми стрелочками и циферками крепился на руку изящным коричневым тоненьким кожаным ремешочком. Не успела я прикинуть, какой эффект произведу в классе, небрежно закатав рукав и сообщив всем точное время, как в дело решительно вмешалась Бабушка.
– Ты их потеряешь, – сказала она, забирая у меня часы и аккуратно укладывая их в прозрачную коробочку. – Чуть постарше станешь – отдам, будешь носить.
Но когда я стала «чуть постарше», выяснилось, что… Бабушка забыла, куда она их положила. Искали всей квартирой несколько дней, но, увы, безуспешно. Таким образом, это самое «совре… шенно… летие», которое, по-видимому, уже было у моей одногодки Лены еще в детском саду, ко мне, наверное, так бы и не добрело, если бы я, будучи уже подростком, не догадалась сама купить себе часы… Но это – совершенно другая, отдельная история.
Мы-то сейчас о судьбе, от которой мне просто некуда было деться. Вышеупомянутой Кате отчего-то можно было не есть манную кашу – ее от нее… тошнило. Я, в отличие от Кати, аналогичную реакцию организма не раз доказывала практически, так сказать, делами, но… безуспешно: Катя по-прежнему за завтраком, едва заглянув в тарелку, имела право отодвинуть ее от себя и тихо сказать: «Я это не буду», я же была обязана чуть не вылизать тарелку языком, а иначе неизменно лишалась прогулки. Приходилось, как уже было сказано, идти на всяческие ухищрения, и естественно, что в результате за завтраком я оставалась голодной. Глядя на Вадика, который сразу после того, как нянечка собирала утренние тарелки и чашки, бежал к своему шкафчику, доставал оттуда целую горку сделанных ему мамой бутербродов и затем на глазах у всей собирающейся на прогулку группы с аппетитом с ними управлялся (изредка, впрочем, делясь с друзьями тем, что в него уже не влезало), я тоже стала просить Бабушку выдавать мне с собой дополнительный «сухой паек». Увы! Просьбы эти не находили отклика в жестоком Бабушкином сердце.
– Вас в саду прекрасно кормят!
– Но Вадика тоже в саду прекрасно кормят!
– Ты – не Вадик. Ешь, что дают.
Да-да… То, что я не Света, не Катя, не Вадик и даже не Сережка, я понимала уже очень хорошо! В соревновании «кто дальше плюнет» я честно победила, и папа Сережки меня с этим поздравил. А вот Бабушка почему-то презрительно скривила губы, сказав, что для девочки это весьма сомнительная победа и что, если так дальше пойдет, она отвезет меня в зоопарк и поместит в клетку к верблюдам, где и есть мое подлинное место. Тот же Сережка хвастал, что папа дал ему попробовать пиво. Когда же я попросила Бабушку купить пиво, чтобы я тоже попробовала, она воззрилась на меня, как на чудо морское, и спросила, откуда я вообще взяла, что детям можно его пить?
– Блин! Но ведь Сережка тоже ребенок, как и я!
– Что??? – взревела Бабушка. – Что ты сказала?
– Что Сережка тоже ребенок, как и я…
– Нет, перед этим?!
– Блин…
Неожиданным было то, что Бабушка разразилась каким-то бесконечным потоком слов на тему, как нехорошо девочке ругаться (?) и что каждый раз, когда она будет слышать от меня это слово, будет бить меня по губам. И так меня запугала, что, даже когда на Масленицу в нашем доме целую неделю пекли блины, я старательно изощрялась в эвфемизмах, прося за столом «полить мне сметаной еще одну такую круглую штучку» или «подать, пожалуйста, еще одно солнышко», и все удивлялась, что остальные участники трапезы, произнося слово «блин», по губам от Бабушки так и не получили.
Стоит ли говорить о том, что если кто-то в группе разобьет градусник или чашку, то в лучшем случае выслушает недовольное бурчание нянечки. Вова возьмет со стола воспитательницы фломастеры – «Рисуй, Вовочка!». Но не дай бог те же фломастеры окажутся у меня в руках: «Маша! Никогда ничего не бери с моего стола без спросу!» Сережка весь новенький альбом для рисования, выданный нам на месяц, немедленно, в один присест, изрисовал «войнушкой»: на каждой странице у него рвались танки и снаряды – и ничего! Воспитательница только головой покачала и велела передать маме, чтобы она купила Сережке новый альбом. Я же, увидев новый альбом, немедленно поняла, что он годится для того, чтобы рисовать мультики. Листы были достаточно длинными, чтобы, после того как на каждой страничке нарисуешь одно и то же, только чуть-чуть видоизменяя картинку, затем завернуть каждый следующий рисунок в трубочку, сунуть в нее длинный карандаш и при его помощи быстро-быстро разворачивать и сворачивать свернутую страничку, отчего нарисованное реально начинает двигаться. Я тут же придумала героя и сюжет: моя белочка поднимала и опускала хвостик, двигала ушками и носиком и роняла шишку.
И что?
Альбом отобрали при первой же демонстрации мультфильма Юле, а затем в нелицеприятных выражениях сообщили мне, что в наказание за испорченную бумагу я до конца месяца буду рисовать только на отдельных листочках.
Поскольку я имела наглость возражать, то…
Во всех подобных случаях моя участь была неизменна: меня отправляли в угол. Как и за то, что я «бегаю по группе», при этом Лена, растрепанная и раскрасневшаяся, оттого что бегала за мной, спокойно усаживается переодевать куклу, а я… я почему-то обязательно иду разглядывать побелку в коридоре за шкафчиками.
