Учебник по химии (СИ) - Ключников Анатолий

Никаких чудес: в «ночных совах» мы в свободное время не пухли от безделья, а непрерывно тренировались. Как всадник должен располагать свои ножи, чтобы, оказавшись один против нескольких врагов, метать их один за другим? Меня бывалые бойцы этому научили, и вот сейчас я этой наукой вовсю пользовался.

Итак, мясорубка ещё не началась как следует, а уже трое врагов вышли из боя. Зазывала, развернувшись, правильно оценил ситуацию и удержал своего последнего горячего друга, что-то прокричав ему на своём языке.

— Стой, стой! — крикнул он уже мне, забыв про акцент. — Мы тебя не видели, ты нас не видел, понятно?

— И что, потом мне в спину ударите из засады?

— Зачем так говоришь? Мы не шнырги какие, мы в спину никогда не бьём.

— А как же кровная месть?

— Какая месть? За смерть в честном бою никто у нас не мстит никогда.

Что ж, горцы, надо признать, обладали и особой мудростью. Видя, что ситуация становится безнадёжной, что стенку врагов никак не проломить, и поэтому бой превращается в тупое избиение до последнего человека с обеих сторон, они не менее дружно бросали поле брани и уносились прочь. Но при этом горцы трусами не были: если напали на них, а не они сами, то в этом случае их воины стояли до последнего живого и спину не показывали.

Я тронулся дальше в путь, опасливо оглядываясь назад. Но Зазывала с последним уцелевшим уже хлопотали возле своих товарищей и на меня не обращали никакого внимания.

Душевные разговоры

Вернулся я в столицу только под вечер и без сил завалился спать, оставив Чалку необмытой: только седло кое-как снял и корма задал. Но, едва моя голова коснулась подушки, как в дом с шумом и грохотом вломилась толпа:

— Бросай меч! Бросай, кому сказал!!!

Да что ж это такое, в самом-то деле… Ни работу человеку сделать не дают, ни после работы заслуженно отдохнуть.

Я, пружиной выброшенный с кровати, стоял «в чём мать родила», сжимая меч, поводя им из стороны в сторону и пытаясь спросонья сослепу разобраться, что здесь, чёрт подери, происходит. В комнатке оказалось полным-полно народу: хозяйка дома в одной ночной рубашке, с растрёпанными волосами и ополоумевшими глазами, и стражники — на меня смотрело несколько копий, угрожающе покачивая стальными наконечниками, едва-едва не задевая остриё моего меча. Горели чадные факелы, заливая дом оранжевым светом, из-за которого по стенам метались дрожащие тени, хотя никто особо и не двигался.

«Эдак избу спалят, дурни, а виноват, конечно, буду я.»

Убедившись, что в доме находятся служителя закона, я сразу бросил оружие на пол. Не дурак я играть в войнушку с такими: это ж вопиющая уголовщина, а я человек честный, скрывать мне нечего и божегорскими властями сопротивляться не намерен.

Мне сразу кинулись заламывать и вязать руки, предварительно врезав под дых, чтобы я нагнулся в нужную позицию. Аж в глазах потемнело, и сознание едва удержалось. Хозяйка, видимо, не привычная с таким картинам, невольно охнула, как будто бы именно ей саданули, а не мне.

А у них тут всё не по-детски, надо признать. Серьёзный подход к делу! Хорошо, хоть не по тестикулам. Не успело моё тело отойти от побоев горячих горных парней, практически головорезов, как мне стали вкатывать от имени закона. Что-то я давненько не припомню, чтобы меня в течение одного года вот так волтузили чуть ли не каждый день… Расскажи про такое кому из наёмников — так ведь засмеют.

— Эй, ребята, а полегче нельзя? Я ж не брыкаюсь.

Их начальник подошёл и врезал мне по лицу. Во рту появился вкус солёной крови, а один зуб оказался выбит. В мотнувшейся голове зазвенело.

Эх, совсем по-глупому зуб потерял! Это ж не первый мой выбитый… Эдак скоро к приличным девушкам свататься не подойдёшь — на смех поднимут: как старикашка беззубый.

— Вот и не брыкайся, — услышал я как сквозь туман уверенный, солидный такой голос, практически без издевательской интонации. — Тащите его на улицу, красавчика.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Меня мешком выволокли во двор и затолкали в тюремную карету — огромный чёрный несуразный ящик, к которому по недоразумению приделали огромные колёса. На дверце, которую за мной с силой захлопнули, оказалось оконце с металлической решёткой.

Пока меня тащили и грузили — по пути успели несколько раз пнуть, как будто бы я в эту карету никак не помещался. Я напоследок и головой успел долбануться. Мы ещё даже в дорогу не тронулись, а у меня уже болела половина всего тела.

«Мда, тут за чужое здоровье особо не переживают…»

— Давай трогай!

Невидимый для меня кучер щёлкнул кнутом, колымага дёрнулась, и я ушиб колено об лавку, вернее, выступ в форме узкой лежанки, под которой не имелось свободного пространства. Для кровати её сделали узковатой, для ступеньки — широковатой, для лавки — низковатой. А вот ногу в потьмах зашибить — самое то.

Я, связанный, кое-как уселся на эту скамью, которая всю дорогу била меня по заднице. На крестьянской телеге хоть сено есть, а тут — ничего, кроме затхлого запаха.

Интересно, на чём меня спалили? Раскрыто убийство народного дозора? Горцы всё-таки решили заработать (или смыть свой позор? отомстить?) и сдали меня замковой страже? И то, и другое? — хотя для смертной казни или пожизненной каторги вполне хватит любого события. Буду вот помогать божегорцам адские смеси делать, в том же самом замке, куда так сам упорно стремился. Хотя нет: Ведит говорила, что у них мужчин с уголовным прошлым к работам никогда не привлекали, и даже на порог не допускали, — только уголовниц. Но такие порядки установились в Нихелии, а тут вполне могут оказаться другие соображения. Мужик ведь чисто физически может больше наворочать, нежели женщина. Ладно, гадать пока бесполезно, подождём, что мне тут скажут.

Карета остановилась, и меня бесцеремонно выволокли наружу: открыли дверцу, схватили за локоть и рванули к себе. Этот рывок в моих рёбрах отозвался прондительной болью, и я чуть не вскрикнул. Сволочи, неужели нельзя было вежливо попросить выйти? — да куда бы я делся, вышел бы сам. Правда, мы и сами с пленными особо не рассусоливали… Темнота стояла — хоть глаз выколи, но, несомненно, мы заехали не в гостиничный двор. Опять меня подхватили и потащили — так я и пешком ходить разучусь, при таком-то обращении.

Каменное здание мрачного вида. Тёмные коридоры, неподвижные часовые. Кабинет с неровно горящим факелом, начальник за грязным столом. Невелика, видать, птица, — и это для меня первая приятная неожиданность: ведь чем выше начальник «стражи» — тем хуже тебе будет.

Хозяин кабинета порывисто вскочил. Нестарый, — лет 30, левая щека обезображена глубоким шрамом, и даже часть левого уха отрублена. Но какие у него глаза… Я таких даже у самых отмороженных убийц не видел. В них отражались отблески факела, и создавалось впечатление, что они мерцают дьявольским огнём из преисподней. А в остальном ничего особенного: форменный китель, отдалённо напоминающий те, какие красовались на страже, меня повязавшей, но только явно выдающий старшего по званию. Какие-то цацки на груди — то ли награды, то ли знаки различия; в полутьме не разобрать.

— А кто это к нам пришёл? Да это же сам господин Клёст залетел в наши края! — а голос у него такой ласковый, никак с бешеным взглядом не сочетается.

Охрана охотно заржала, поддерживая плоскую шутку. Ну, раз «здрасьте» не говорят, — то представляться, значит, не нужно. Вот только факт, что меня раскрыли наизнанку, оказался для меня неприятным сюрпризом. Я внутренне поджался.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Начальник, между тем, аж руки потирал от удовольствия, прохаживаясь вокруг меня, как паук вокруг влипшей в паутину бессильной мухи. А ведь, действительно, он чем-то на него похож… Наверное, тем, что производил такое же устрашающее и одновременно брезгливое впечатление?

— Сам Клёст, командир «ночных сов», да во время войны, да сразу к нам в столицу! Это какую же такую гадость вы тут нам устраиваете, а?