Наркоза не будет! - Александра Сашнева

На черной лестнице она наткнулась на томящегося от непризнанности и голода молодого человека. Окинув беглым взглядом одежду, Рита поняла, что он — художник. Униформа у них, что ли? Серый обвисший свитер и джинсы. Никаких других вариантов.

Парень курил вонючую «Астру».

— Эй… хочешь хорошую сигарету? — она смотрела на него сверху с высоты лестничного пролета.

— А что я за это должен? Отдаться? — со смешком спросил куритель «Астры».

Рита усмехнулась и покачнулась не носках.

— Ты художник? — она медленно спускалась по ступенькам.

— Ну… допустим… И что?

— Да так… пытаюсь угадать. Вы тут все на тараканов похожи, не отличишь… актеры еще более менее следят за собой…

— Ну-у-у-у-у-у-у… — обиженной трубочкой вытянув губы, возмутился художник. — Тараканы говоришь? А ты чего тут среди тараканов тогда ищешь?

— Ха… обиделся! — Рита вздохнула и протянула ему пачку «Давидоф». — Кури, Пикассо… Я так пошутила, от скуки.

— Да? — художник изобразил подобие улыбки. — Давай! Попробуем твоего дерьма. — Он аккуратно затушил свою «Астру» так, чтобы потом можно было докурить, и взял сигарету. — Да-а-а. Неплохо. Ну и?

Рита вздохнула, усаживаясь на подоконнике. Помолчала минуту. Художник терпеливо ждал, что она скажет.

— За водкой сходишь? — спросила она, шурша в кармане бумажками.

— За водкой?… за водкой… ну, отчего же не сходить. Схожу. С горя или от скуки?

— По привычке, — Рита посмотрела ему в глаза и протянула деньги. — Давай скорее, а то мне тут без тебя будет грустно очень. Ты, наверно, сумасшедший. Все художники сумасшедшие.

— Сумасшедшие, — согласился он добродушно и, спрыгнув с подоконника, отряхнул костлявый зад. — А ты не хочешь в моей комнате посидеть? Здесь как-то… Правда у меня там сосед… хы-хы. Но он спит…

— Нет. Никаких соседей, только ты и я. — Рита выпустила дым и поторопила его. — Давай бегом… И попробуй только говно какое-нибудь взять! Я тебе устрою!

Парень с грохотом в два прыжка преодолел пролет и потопотал этажом ниже. Дважды хлопнула дверь, и звук шагов заметался в колодце лестничного пролета.

От скуки Рита стала читать надписи на стене, потом взгляд ее наткнулся на кучку использованных одноразовых шприцов. «На сцене не ширяться» — вспыхнула надпись в голове, потом проявилось хохочущее лицо Лоера. И ее снова потащило в мутные куски воспоминаний.

Больше всего ее сейчас мучил один вопрос. Лезть в дело Лоера, как она мысленно окрестила историю, или не лезть? По сути конечно это было дело Леры. Но про Леру информации было минимум. Зато рыжий любитель скарабеев вырисовывался в воображении Риты Танк довольно подробно. Было ясно, что во-превых, никакой он не крутой. Крутые перцы сами музыкантов не нанимают. Так. Администратор на побегушках. Лера, пожулуй, покруче его была бы. Во-вторых, все это связано с наркотой и сопутствующими товарами. Музыка, книжонки всякие про «путешествия» и «просветления», майки, сумки, джинсы. Наркотуризм. Что там еще? А в конце все равно одно и тоже — деньги.

Вернулся Пикассо.

— Так, может, пойдем в комнату? — спросил он, потирая красный нос.

— Успокойся… Колбаски взял? Голодный студент… Я, правда, тоже жрать хочу, как из пулемета. Молодец. Открывай, наливай.

Рита схватила кусок колбасы и жадно стала его жевать.

— Боже! Как я давно не ела! Колбаса — это круто! Наливай! Чего ждешь?

Пикассо оторвал зубами крышку и неровной струей наполнил два пластиковых стаканчика.

— За тебя! Мое солнце! Моя принцесса Диана! — он протянул руку, чтобы обнять Риту за талию.

Но Рита хихикнула на «принцессу Диану» и довольно крепко шлепнула его.

— Я не говорила хвататься, я говорила: «Выпить водки». Ты чувствуешь разницу, Пикассо? Давай! За тебя! — Она толкнула его стаканчик своим и хлопнула.

— А тебе не интересно, как меня зовут? — спросил Пикассо.

— Нет. Ты для меня всегда будешь Пикассо.

— Напрасно, — покачал головой Пикассо.

— Может, ты еще мне свои шедевры показывать захочешь?

— Ну… А что?

— Давай лучше еще выпьем. Я устала от графических тестов.

Пикассо обиделся, но водки налил. Угрюмо опрокинул в себя стакан, не зная что решить. От водки уходить не хотелось, но и гордость прищемило изрядно.

— Послушай! — сказал он не без резона. — Если мы будем пить, мы должны или трахаться или трендеть. Трахаться ты не хочешь, а говорить о живописи ты мне запрещаешь. А что тогда?

Рита несколько подобрела и, зевнув, передумала:

— Ладно, неси.

— Вот! Это другое дело.

Он опять скатился по лестнице и вернулся через пару минут с ворохом листов.

Протянув Рите свои шедевры, он вытянул из пачки еще сигарету и закурил.

Рита знала, что он сейчас нервничает, трепещет и кидает исподлобья выжидательные взгляды, пытяясь предугадать реакцию. Но она не спешила. Перебирала листы с выражением легкого пренебрежения. Вся стопка изображала баб. Голых баб. Декаденствующих, сиреневых и зеленоватых. В жемчугах, в роскошных складках тканей. Нереальные томительные отблески закатов и сумерек брезжили на этих листочках.

— Красиво, — с уважением сказала Рита и спросила. — Продается?

— Продается, — вздохнул тот. — Но не так хорошо, как хотелось бы. Галерейщики — суки.

— Почему?

— Да им плевать на художника! Их мечта, чтобы художник принес им готовую выставку и умер. Ненавижу. Брошу, наверное, живопись. Мне тут кой-чо предлагают. Рисовать тоже, но такое… они точно заплатят.

— Баксы что ли подделывать? — пошутила Рита.

— Не. Не баксы. Шедевры, блин, старых сдохших уже, мастеров!

— А в театре?

— В театре да. Ну че в театре. Надо ж тоже, чтоб тебя взяли…

— Да-а… — протянула Рита.

В руках у нее остался последний лист. На нем был изображен лысый человек в черном сюртуке. Рите он показался знакомым. Нет. Конечно, это не из Кошиного дневника. Там ведь нет рисунка этого человека, откуда-то из другого места. Хотя и странно. Почему бы ей его не нарисовать?

Рита поднесла листок к глазам, чтобы подробнее разглядеть.

Но Пикассо вырвал лист со словами:

— Это не надо… Это так… Ну как тебе?

— Ну ничего так, — вздохнула Рита. — Неплохо. Я же сказала.

— Купишь? Недорого.

— Да мне не надо, — отмахнулась Рита. — Мне вешать некуда! Ну хорошо. Недорого сколько?

— Ну хоть за сотку. Рублей. Водки куплю или пожрать, — трепещущим голосом, сглатывая слюну, сообщил Пикассо.

Она дала ему сотку и выбрала самый маленький рисунок.

Увидев, что художник заулыбался, Рита усмехнулась:

— Мало же тебе для счастья нужно. Давай еще по стаканчику.

Они хлопнули еще, и Рита, оставив Пикассо полбутылки, отправилась назад к потрепанной тетрадочке.

Но читать она не смогла. Все-таки ее сморило.

Утром Рита оказалась одна в пустой комнате, освещенной тусклым пасмурным светом. Прошедшее напоминало прочитанную на ночь книгу. Она снова открыла дневник. На следующей странице, среди паутины исправлений, опять были стихи.

Только флейта и ветер — никого больше нет.На пустынных проспектах перепутался светбелой ночи и окон неспящих.Все мне кажется ненастоящим.

Только флейта и ветер — неразлучный дуэт.Беглецам из Эдема возвращения нет.И бездонная неба громадаПровожает нас медленным взглядом.

Только флейта и ветер тонут в небе далеком —ненаписанных слов невесомые строки.На губах капля крови от листочка осоки.

Мы все это забудем по прошествии дней.Мы теперь только люди среди тысяч людей.Убегает куда-то дорога.Подожди, оглянись ненадолго.*

ЧЕМУ УЧАТ В ТРАМВАЯХ?

(Коша)

От удивления Коша села на стул, держа в руках кисть и промасленную тряпку. Синеглазый «ангел» Ринат явился в ее нору собственной персоной. Маза фака… Он стоял перед окном во всем белом, в дорогих черных очках и улыбался так, как улыбаются парни в кино. Коша смотрела на него, все понимала, но ничего не могла поделать с собой. Тело было сильнее головы, и голова сдалась — она тут же услужливо объяснила, почему Коша сейчас сделает все, что ей велят.

— Не ожидала? — сказал Ринат с усмешкой. — Войти-то можно?

И, не дожидаясь ответа, влез в комнату. Увидев почти законченные холсты, молча начал разглядывать. Даже присел на корточки. Вздохнув, сказал: