Семь сувениров - Светлана Еремеева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
24
На следующее утро Николай отправился в ГУ МВД на Литейный. По его просьбе (стараниями одного знакомого из следственного комитета) туда были доставлены из архива МВД документы по делу маньяка Радкевича. Николай знал от одного оперативника, что многие архивные документы, связанные с раскрытием преступлений до 1991 года были уничтожены в начале 1990-х. В том числе бумаги, связанные с делами опасных маньяков 1970–80-х годов. Маньяк Радкевич же попал за решетку в 1993-м. Пока шло дознание, пока его судили, пока он добрался до места отбывания пожизненного срока, отношение к хранению подобных документов изменилось, и все записи допросов, все описания выезда на места преступлений, протоколы судебных заседаний, фотографии жертв и самого маньяка на местах совершения убийств были представлены в целости и сохранности.
После посещения Литейного Николаю предстоял еще один короткий визит в Музей истории МВД, где его ожидали «семь сувениров» маньяка Радкевича. Они хранились в запасниках и лишь изредка выставлялись в общей экспозиции. Николай хотел успеть ознакомиться со всем этим обширным материалом за один день. Он чувствовал, что время начинало поджимать. Теперь он спешил. Теперь он все старался делать быстрее.
Когда журналист проезжал мимо пересечения Дворцового моста и Дворцовой набережной, он увидел Игоря в окружении каких-то приятелей. Они только что перешли мост и стояли на светофоре. Внук Волкова был примерно на голову выше своих друзей. Очки поблескивали в солнечных лучах. Белая футболка плотно обволакивала тело, развивалась на ветру. Рядом с ним суетился невысокий паренек с волосами, выкрашенными в ярко-зеленый цвет. Игорь отчего-то напомнил Николаю в тот момент то ли средневекового рыцаря, то ли немецкого романтика периода Новалиса и Шеллинга. Облик его был каким-то нездешним, немного неземным и не сегодняшним. Он вроде бы вписывался в новое время, но, одновременно, как-то очень гармонично противоречил ему, его современность еще только парила над поверхностью настоящего. Оглянувшись на мгновение, Николай рванул вперед, оставив Игоря и его спутников позади.
По прибытии на Литейный Николай в сопровождении сотрудника учреждения прошел в специальную комнату, где для него уже был приготовлен стол, где лежали три горки папок и старый магнитофон с кассетами. Режиссер зажег лампу и сел за стол. Сотрудник вышел, закрыл за собой дверь. Николай пристально посмотрел на три кипы с делом Радкевича, взглянул на кассеты, магнитофон и решительно потянулся к самой верхней из папок.
Она вся была буквально изъедена вклеенными на ее страницы небольшими вкладышами – тонкими и толстыми полосками бумаги. На каждом пожелтевшем от времени листе виднелись фотографии и различные надписи. Он наконец смог подробно разглядеть лицо маньяка. Он действительно был очень хорош собой. Высокий, стройный, спортивный. От лица вообще глаз не оторвать. У него был какой-то особенный, глубокий взгляд. Так и впивался тебе в самую душу. Глаза темно-карие, с длинными ресницами, волосы вьющиеся, темно-русые, почти черные.
Николай перелистывал страницу за страницей. Вчитывался в детали жизни Радкевича, переписывал даты, копировал на планшет фотографии, схемы, таблицы. Он родился 5 апреля 1958 года. Вот фотография его матери, изображение его отца, его фотография в раннем детстве. Николай обратил внимание на то, что все они были врозь, ни одной общей фотографии не было представлено. Затем шел период детского сада. Было отмечено, что мать в этот период повторно вышла замуж. Затем у нее родилось двое детей. Вадим Радкевич действительно остался один лет с шести. Это было видно по фотографиям – не по-детски мрачный, оборванный, плохо и бедно одетый. Затем шли фотографии его школьных лет. Следователь очень много писал, пытаясь вникнуть в психологию его детской травмы. Именно в этот период (он был тогда во втором классе) он и стал свидетелем гибели ребенка во дворе дома, где жил с матерью и отчимом. Была зима, период зимних каникул. Мать тогда почти на весь день выставляла его из дома. Он болтался по школьным друзьям и соседям, но большую часть времени проводил на качелях в центре двора. Одним из таких злополучных для него дней он и увидел, как из окна пятого этажа прямо на асфальт полетел ребенок. Девочка упала, ударилась головой и сразу умерла. Он подбежал и долго смотрел на нее. Взрослые, выбежавшие из подъезда, еле оторвали его от лицезрения страшной картины. Один из соседей отвел его к себе, растер и дал горячего чая. Затем его проводили домой, и соседи видели, что мать даже не пожалела его, не поинтересовалась тем, что он только что пережил, она грубо приказала ему отправляться в свой угол и сидеть там тихо.
Эта картина смерти человека и последовавших за этой смертью событий что-то сделала с ним. Она осталась с ним навсегда, она преследовала его. Как понял следователь, только воспроизведение подобной ситуации, как бы копии того самого происшествия – особенно разглядывания крови, льющейся из раны убитого – приводили Радкевича в нормальное состояние, освобождали от ощущения холода, которое стало для него с той самой минуты настоящей болезнью, разрушающей его душу, его разум, а также и его организм. То есть соединились два фактора – нестерпимое ощущение холода и лицезрение льющейся струи крови, которая как бы заглушала чувство холода. Вот эти два фактора и стали самым страшным. Они и были (если так можно выразиться) первоосновами его преступлений. Не будь одного, не было другого – размышлял следователь. Холод он чувствовал из-за тонкой куртки, в которую его одевала мать. Кровь, от которой в зимнюю погоду исходил пар, а затем выпитый горячий чай у соседа, довершили дело, замкнули этот страшный круг, из которого Радкевич уже не смог вырываться. Еще до того, как спустя многие годы он оказался в тюрьме, он уже был в нее заточен. Вся его жизнь – его приступы, его боль – были его тюрьмой. Но в этой тюрьме, как понимал Николай, Радкевич был не только преступником, но и жертвой тех невидимых преступников, которые были виновниками его никому невидимой гибели. Да. Он умер тогда,
