Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта - Борис Александровский

— Выходит, что так… — тихо ответил он и еще ниже опустил голову.

Больше мне не пришлось его видеть. Но в первые послевоенные годы я узнал, что эти проблески каких-то патриотических настроений, смутных, неясных и робких, рожденных разразившейся над родиной грозой, и этот намек на какое-то перерождение традиционной эмигрантской идеологии коснулись Орехова только поверхностно. Подлинного перерождения, которое в эти годы наступило у тысяч эмигрантов, с Ореховым не произошло. Сейчас же после победы он поехал в Лондон, где в его старые опустевшие мехи было влито новое антисоветское вино. Вернулся он из Англии тем, чем был все 20 лет до войны. Об ошибках больше не было речи. Борьба «до победного конца» возобновилась, и труба «Часового» протрубила поход.

В настоящей главе мне неоднократно приходилось упоминать, что в 1920–1941 годах правой части эмиграции пришлось пережить очень много разочарований. Поэтому ряды воинствующего контрреволюционного офицерства медленно, но верно редели. Одна за другой лопались как мыльные пузыри диверсионные вылазки кутеповских, миллеровских и туркуловских агентов; «вожди» один за другим сходили в могилу; «весенние походы» превратились в сплошной анекдот. Надежды на «внутренний взрыв» в Советском Союзе рухнули. Воздушный замок, который выстроила эта часть эмиграции, дал такие трещины, что эмигрантской мысли далее оставаться в нем стало невозможно.

Очень многие из числа воинствующих «активистов» прозрели, частично или полностью. Отсюда их отход и от РОВСа, и от других антисоветских организаций.

К 1941 году организации эти растеряли больше половины своих членов, отмежевавшихся от всякой антисоветской политики. Но другая часть продолжала бряцать оружием и трубила во все трубы о том, что «есть еще порох в пороховницах». Когда же в международных отношениях наступали острые моменты, эта часть поднимала голову, бросалась во все авантюры, которые при данной ситуации были возможны, и, не добившись ровно ничего, отступала «на заранее приготовленные позиции», терпеливо выжидая, когда международная обстановка сложится снова так, что станет возможной новая реализация бредовых идей «крестового похода против большевизма».

В середине 30-х годов разразилась гражданская война в Испании. Нужно ли говорить, что сотни этих воинствующих активистов очертя голову ринулись в качестве добровольцев в мятежные войска генерала Франко. Эти профессионалы от контрреволюции составили во франкистских войсках целое подразделение, просуществовавшее до конца гражданской войны. Многие из них сложили там свои головы. Описаниями их «подвигов» были полны в те годы страницы «Часового».

Наступил 1940 год. Началась финская война.

Новое волнение в рядах «активистов». На этот раз война идет на советской границе. Вот когда начнется наконец настоящий «весенний поход», которого 20 лет ждут «рыцари белой мечты»!

В штабе РОВСа — оживление. Совещания старших начальников следуют одно за другим. Канцелярия штаба заполняется бывшими офицерами белых армий — шоферами, рабочими с заводов Рено и Ситроэна, официантами парижских ночных кабаков, грузчиками, ночными сторожами. По сто раз в день слышится один и тот же вопрос: — Когда же начнется «русская акция»?

Председатель РОВСа генерал В. К. Витковский торжественно заявляет, что им отправлена главнокомандующему финской армии Маннергейму докладная записка, в коей он почтительно доводит до сведения фельдмаршала, что по его первому зову российское зарубежное воинство готово ринуться в бой с большевиками.

Генеральный секретарь РОВСа полковник С. А. Мацылев в свою очередь развивает перед собирающимися в заведуемой им канцелярии «рыцарями» идею «короткого удара по Петрограду» (так в эмиграции продолжали называть Ленинград), после чего в этом городе будет образовано под охраной финских штыков общероссийское правительство, которое и призовет русский народ к свержению Советской власти.

Посетители внимательно слушают эти разглагольствования ровсовских стратегов и, придя домой, начинают укладывать рюкзаки и чемоданы.

Но ждать им приходится долго.

Фельдмаршал не удостаивает Витковского ответом, но делает при этом следующее высказывание, которое через ряд посредников доходит до улицы Колизе: — Я веду борьбу не с красными русскими, а с русскими вообще. В услугах белых русских не нуждаюсь.

В свою армию их не пущу.

Об этом заявлении мне впервые стало известно из уст Мацылева, которого я хорошо знал еще до крымской эвакуации. Несмотря на свое положение, он весьма скептически относился ко всем беснованиям «рыцарей белой мечты» и в минуту откровенности признался с глазу на глаз, что, по его мнению, вся деятельность РОВСа в конечном счете является лишь «толчеей воды в ступе» и больше ничем. Сам же он, по его словам, принимал участие в этой толчее только потому, что вне этого омута ему «некуда было податься» и что поэтому ему ничего другого не оставалось делать, как «плыть по течению», высказывать штампованные «белые мысли», разрабатывать стратегические планы борьбы с «мировым злом — коммунизмом» и быть постоянным и неизменным участником ровсовских молебнов, панихид, торжественных собраний и банкетов.

Высказывание Маннергейма вызывает в штабе РОВСа смущение. Полученного щелчка по носу скрыть нельзя. Ежедневные докучливые посетители канцелярии на улице Колизе расходятся понуря голову. Канцелярия пустеет.

Но вот подошел грозный 1941 год. Значительная часть вчерашних антисоветских активистов и недавних поклонников Гитлера прозрела. Многие из них совершенно порвали с традиционной контрреволюционной психологией и четко заняли патриотическую позицию.

Однако остались и неисправимые. В первую очередь весь командный состав РОВСа и других сходных с ним по духу организаций.

Лишь только весь мир облетело телеграфное сообщение о гитлеровском вторжении в Советский Союз, как начальник РОВСа Витковский обратился с призывом ко всем членам этой организации включиться в начатую Гитлером «священную борьбу» и вступать в ряды германской армии.

Десятки тысяч бывших подчиненных генерала Витковского во Франции, генерала Абрамова в Болгарии, атамана Краснова в самой Германии и других «военачальников» отвергли с проклятиями этот облеченный в форму приказа призыв.

Но некоторые с восторгом отозвались на него.

В Париже запестрели эмигрантские фигуры в немецкой военной форме с повязкой на руке и напечатанным на ней словом «переводчик» или в коричневой и черной форме вспомогательных германских военных организаций — военно-инженерной (так называемой «организации Тодта») и военно-транспортной (так называемой «организации Шпеера»). Незримое и неслышимое слово «измена» повисло в воздухе. Произнести это слово вслух никто не отваживался: Париж был полон агентами гестапо.