Осени не будет никогда - Дмитрий Липскеров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через несколько секунд она поняла, почему запах колбасы не разбудил его…
Он сожрал семерых новорожденных, оставив одного, убитого, но целого, наверное, про запас.
Она лишилась сил, сначала легла, уткнувшись носом в место, где еще совсем недавно копошилось ее беззащитное потомство, потолкала мордой бездыханный трупик, потом потеряла сознание…
Сколько она так провалялась — неизвестно. Когда пришла в себя и опять осознала произошедшее — плакала горько и безутешно, а он к тому моменту уже съел всю колбасу и лениво подходил к подруге, дабы доесть заначеного детеныша.
— За что ты их съел? — прошептала она.
— Голоден был… Не думал, что ты с колбасой вернешься…
— Они были твоими детенышами…
— Какая проблема, поворачивайся, и дней через двадцать снова родишь…
Она решила его убить. Бросилась отчаянно, но была слаба от горя и родов. Он лишь грудь подставил, о которую она стукнулась и упала, оглушенная. В этот момент ее бессознательности Билл доел последнего крысенка.
— Почему ты не хочешь жить в дружбе? — поинтересовался он после. — Как я со Слизкиным?
— Слизким был мужчиной, — ответила она.
— Зато он меня всегда кормил и не требовал странных вещей!
— Каких вещей?
— Чтобы я еду доставал… Детей воспитывал… Я стольких крыс на базе осеменил… Тысяч десять у меня детей… Как их всех воспитаешь? Детей надо есть, если они выжить не могут! Я специалист высокого класса, а потому на всякую второстепенность отвлекаться не имею права.
— Ты — безработный специалист! — определила Мятникова. — Ты никому не нужен!
Он не обиделся.
— Придет и мой час, — проговорил он с грустным пафосом. — Придется мне еще раз послужить Родине!…
Вечером несколько случайных прохожих наблюдали поистине странную картину. На мусорной куче сидела преогромная крыса, которая выла на луну. И столько в ее голосе, почти человеческом, поместилось горя!..
16
Бумага поглотила живую ткань на два сантиметра, и на ней, вопящим красным цветом, проявился печатный знак — «№»…
— Ой! — воскликнул Вова, глядя на небывалое.
Он совершенно не знал, что делать, так как к академику уже обращался, а кто ж лучше того про флору знает! Метался по квартире, будто ему мозг обожгли… Потом подумал, что розыгрыш все это, сбежал во двор к первому деревцу и обнаружил на его ветках листья, все, как один, украшенные этим «№»!
— Да что же это! — воскликнул Рыбаков и поскакал мелко, словно пони, обратно к себе в квартиру… Шарахался от окна к окну, не в силах обрести покой. Достал из шкафчика бутылку беленькой, подаренную Зюкиной, поддел длинным ногтем мизинца пробочку и всосал за раз полбутылки. Здесь, переживая еще водочный дух в ноздрях, Вова увидел огромную ворону, несущую в когтях то ли рыбину, толи младенца… Он ужаснулся, прикрыв отрыжку ладошкой, шатнулся в комнату, где долго перебирал чистые ватманские листы… Он выпил еще полбутылки, и в глазах его родился слабый свет. Вова взял кисть, развел краски и нарисовал прямо на стене ангела в человеческий рост. Ангел улыбался женскими губами, прикрывая наготу снежными крыльями. Казалось, сойдет сейчас со стены и укроет своим теплом Вову Рыбакова от всего страшного и непонятного.
Засыпая, он еще подумал, что лицо слуги Божьего ему знакомо, но сил вспомнить уже не было, он провалился в сон, в котором ему тотчас явился бородатый старик с ехидной улыбкой.
— Ты где ж видел ангела бабой! — щерился гость. — У ангелов нету мужиков и баб! За это Господь тебя в пекло!.. — тут улыбочка с лица старика слезла, глаза налились кровью, и он заорал во все горло: — А за то, что мешок у меня стыбзил — в смолу тебя кипящую, свинца плавленого в уши, палки в ноздри!.. — А потом слезно: — Отдай, Вовка, мешок!.. Вопия, прошу!.. Хошь, на колени встану?.. — и бухнулся тут же с костяным звуком. Поднял к Вове лицо, все в детских слезах, так что у Рыбакова в груди запекло. — Мое это… Отдай… Друг…
И здесь, в тяжелом сне, он не выдержал мольбы старика и сказал, как ему показалось, роковое:
— Бери…
И старик тотчас исчез, как Джинн…
На следующее утро, не обнаружив своего мешка, Вова долго и горько плакал. Он был уверен, что вернул распроклятому старику вместе с мешком свой талант, и теперь не станет в его жизни тех минут, когда сердце трепещет голубкой от страсти, таящейся в пальцах… И водки более не станет…
Он посмотрел на ангела, сотворенного накануне, и ангел посмотрел на него. Теперь на лице крылатого не было явственной улыбки, лишь краешками губ, сострадая, улыбался. Ангел слегка приоткрыл крылья, и Вова, действительно, обнаружил под ними женскую наготу.
— Возьми меня в полет! — попросил Вова. — Я хочу с тобой!
Но нарисованный ангел не отвечал, и тогда Вова бросился к последнему осеннему листу, отложенному накануне в схорон. Достал его и аж на спину упал от неожиданности. Мало того, что бумага поглощала живую плоть, мало было этого проклятого «№», но еще и буквы появились, целых две большие — СН, а за «№» шли цифры маленькие — 34, и еще три буквы — «pay».
Вова кинулся в ванную и обнаружил на скукоженных листочках те же цифры и буквы…
Глотая водку, он пытался думать, что эти буквы и цифры могут значить, но голова ответа не давала, тогда рука взяла кисть и к вечеру добавила к первому ангелу второго рядом. Он не был женщиной, хоть походил на нее необычным свечением кожи и теплом в красивом лице.
Тут душа Вовы на несколько мгновений просияла. Он отбросил кисть, обернулся в сторону окна и принялся показывать ночному небу неприличные жесты.
— Вот тебе, мой талант! — грозил Рыбаков старику кулаком, с единым пальцем выскочившим. — Вот!..
Потом вспомнил про листья и, вновь поверженный, заснул в ногах у своих ангелов.
В эту ночь старик к нему не явился, зато перед глазами пролетали мириады листьев с какими-то цифрами и непонятным словом «РАУ».
Может быть, ошибка, думал он во сне. Может, это слово — «РАЙ», а не «РАУ»…
Наутро, проснувшись таким, словно его били всю ночь, он подтянул к себе кленовый лист, на котором проявилось следующее: «Pay to», — и далее шла черта, на которой имелись еще две иностранных буквы: «R» и «Y»… А внизу листа возникло совсем странное — «memo» и черта…
Вова взял себя в руки. Так обычно делают люди, которые достигли последней глубины страдания. Они просто замораживаются, в целях самосохранения. Иначе коллапс, хренец и прочий обломец…
Рыбаков взял карандашик и нарисовал на ватманском листе бутылку водки, ветчины кусок и перья зеленого лука. Про хлеб он забыл…
Помчался с рисунком в сто пятьдесят третий к Зинке, которая отнеслась к карандашной графике прохладно, надеясь на крупную живопись.
Выдавая Вове за нарисованные продукты настоящие, Зюкина прошипела:
— Ты, Володечка, в следующий раз красками поработай! Ты очень хорошо цвет чувствуешь! Ступай, милый, и трудись!
На прощание Зинка перегнулась через прилавок и поинтересовалась:
— Может быть, ты меня хочешь?
На что Вова ответил просто:
— Я человечину не ем…
После этого Зюкина решилась на повторную попытку убийства художника Рыбакова.
Под покровом ночи продавщица поскреблась в квартиру Вовы.
Он сначала думал, что мыши, но здесь по дерматину двери активно постучали.
«Кто это может быть?» — подумал Рыбаков, но, оставив свои печальные исследования кленового листа, подался открывать.
На пороге стояла она, Зюкина, вся нафуфыренная, пахнущая кондитерской фабрикой, с золотой улыбкой и полными сумками всякой еды и выпивки.
— Ну, здравствуй, Вовчик! — хихикнула она. — Здравствуй, сладенький!
Он посторонился, и Зинка по-хозяйски вошла в жилище.
— Ты, наверное, голодный, сладенький?
Ну, и начала на стол метать всякую жрачку, с обильной выпивкой, от которой у Вовы, конечно, слюна во рту не удержалась и потекла на измазанную краской майку.
* * *Тут Зюкина коротко поглядела на стену с ангелами и чуть было чувств не лишилась. Она схватилась рукой за сердце и пошла спиной в противоположную сторону.
Вова скромно потупил глаза, чувствуя, что, действительно, создал свое лучшее, а она вдруг закричала:
— Что ж ты, мерзавец, на обоях намалевал! Да как же я…
Она осеклась и села прямо на пол.
Слово «мерзавец» Вова истолковал, как крайнюю похвалу. Есть такие люди, которые говорят в подобных случаях: «Ай, да Плюшкин! Ай, да сукин сын!»
Он еще больше заулыбался и тихо ответил:
— Знаешь, снизошло… Бывает…
Теперь Зюкина знала наверняка, что убьет дурака сегодня. Если мелькали ранее сомнения, то сейчас она была бой-бабой, нашла в себе силы, откупорила 0,75 «Московской», взяла стакан и налила до краев.
— Пей, волшебник! — протянула руку с посудой, чуть пролила, и несколько капель потекли по ее пухлой руке.
Вова принял, сетуя, что посуда единственная, есть, правда, другая — фужер хрустальный, но он с трещиной, а это — плохая примета.
