Отверженные - Виктор Гюго

— Помогите, — молил старый Фошлеван. — Неужели не найдется между вами доброй души, чтобы спасти старика?

Господин Мадлен обернулся к присутствующим с вопросом:

— Есть ли ворот?

— За ним пошли, — ответил кто-то из крестьян.

— А далеко ли за ним побежали?

— В ближайшее место, в поселок Флашо, где есть кузница. Но все равно раньше четверти часа оттуда нельзя поспеть.

— Раньше четверти часа! — воскликнул Мадлен.

Накануне шел дождь, почва была рыхлая, телега с каждой минутой все глубже и глубже уходила в землю и все сильнее давила на грудь старого извозчика. Было очевидно, что через каких-нибудь пять минут ребра его будут сломаны.

— Ждать четверть часа нельзя, — сказал господин Мадлен окружавшим его крестьянам.

— Приходится ждать.

— Но тогда будет уже поздно; разве вы не видите, что телега оседает все глубже?

— Ничего не поделаешь!

— Послушайте, — продолжал Мадлен, — под телегой еще достаточно места для того, чтобы пролезть человеку и приподнять ее на себе. Дело одной минуты, и человек спасен. Есть ли здесь кто-нибудь сильный и смелый? Предлагаю пять золотых в награду.

Никто в толпе не шевельнулся.

— Даю десять золотых, — сказал Мадлен. Присутствующие стояли, опустив глаза. Один из них прошептал:

— Для этого была бы нужна дьявольская сила. К тому же рискуешь и сам искалечиться.

— Ну, ребята, — еще раз возгласил господин Мадлен, — кто хочет получить двадцать золотых?

Опять то же молчание.

— Их нерешительность происходит не от недостатка доброй воли, — произнес голос.

Господин Мадлен обернулся и узнал Жавера. Он не заметил его раньше.

— У них не хватает силы, — продолжал Жавер. — Надо быть страшным силачом, чтобы приподнять телегу на спине.

Затем, глядя в упор на господина Мадлена, он продолжал, подчеркивая каждое слово:

— Господин Мадлен, я в жизни моей видел только одного человека, способного сделать то, чего вы требуете.

Господин Мадлен вздрогнул.

Жавер прибавил равнодушным тоном, но не спуская глаз с господина Мадлена:

— Это был каторжник.

— В самом деле! — отозвался господин Мадлен.

— Каторжник на тулонских галерах.

Господин Мадлен побледнел. Между тем телега опускалась все глубже; Фошлеван захрипел и проговорил с усилием:

— Задыхаюсь! Ребра трещат! Поторопитесь! Тащите скорее ворот, подсуньте хоть что-нибудь!

Господин Мадлен озирался кругом.

— Так здесь нет никого, кто бы хотел заработать двадцать золотых и спасти старика?

Никто не двигался.

— Я знал только одного человека, который мог заменить ворот — того каторжника.

— Ах, теперь уж совсем задавило, — простонал извозчик. Мадлен поднял голову, встретил устремленный на его взгляд Жавера, поглядел на неподвижно стоявших крестьян и горько улыбнулся. Затем, не говоря ни слова, припал на колени и, прежде чем толпа успела ахнуть, очутился под телегой.

Наступило ужасное мгновение ожидания и тишины.

Все видели, как Мадлен, распростертый почти плашмя, сделал два или три тщетных усилия свести колени с локтями. Ему кричали: «Дядюшка Мадлен, полезайте назад!» Сам Фошлеван говорил:

— Уйдите, господин Мадлен! Видно, мне уже суждено умереть! Оставьте! Еще добьетесь, что вас раздавит вместе со мной!

Мадлен не ответил.

У всех присутствующих замер дух. Колеса продолжали вязнуть, и уже не оставалось, по-видимому, возможности вылезти и самому Мадлену.

Вдруг вся масса колыхнулась, телега медленно приподнялась, и колеса выступили над колеями. Раздался сдавленный голос: «Поторопитесь! Подсобите, ребята!» Это кричал Мадлен, напрягавшийся из последних сил.

Все кинулись разом. Самоотверженность одного придала силы и храбрости всем. Телегу подхватило разом двадцать рук. Старик Фошлеван был спасен.

Мадлен поднялся. Он был бледнее полотна, хотя пот струился по лицу Ручьями. Платье было все изорвано и перепачкано грязью. Все плакали. Старик обнимал его колени и называл спасителем. А на его лице было выражение какого-то блаженного, неземного страдания, и он спокойно остановил свой взгляд на Жавере, продолжавшем не сводить с него глаз.

VII. Фошлеван получает место садовника в Париже

Фошлеван при падении вывихнул чашку в коленке. Дядюшка Мадлен распорядился перенести его в больницу, устроенную им для фаРичных рабочих в самом здании его фабрики и находившуюся в заведовании двух сестер милосердия. На другой день утром старик нашел на столике, возле своей кровати, билет в тысячу франков и записку от дяди Мадлена: «Я покупаю вашу лошадь с телегой». Телега была разбита вдребезги, а лошадь околела. Фошлеван поправился, но нога у него перестала сгибаться. Господин Мадлен с помощью рекомендательных писем от сестер и кюре выхлопотал старику место садовника в одном парижском женском монастыре в квартале Сент-Антуан.

Немного спустя господин Мадлен был назначен мэром. В первый раз, как Жавер увидел господина Мадлена в шарфе, подчинявшем его власти целый город, он почувствовал то волнение, какое должна ощущать собака, чующая волка, нарядившегося в платье ее хозяина. С этой минуты Жавер стал избегать встречи с ним, насколько мог. Когда дела службы требовали этого и он не мог уклониться от необходимости видеться с господином мэром, он говорил с ним не иначе, как с полной почтительностью.

Благосостояние Монрейля, созданное дядюшкой Мадленом, кроме видимых признаков, о которых мы говорили, выражалось еще одним симптомом, не менее ясным, хотя и не столь осязательным, но симптомом вполне несомненным. Если население терпит нужду, если существует недостаток в работе, и торговля в застое, налогоплательщик не платит повинностей по бедности и просрочивает все рассрочки; при этом государство вынуждено тратить много денег на взыскания и понудительные меры. Наоборот, если край процветает, если работа в избытке — налоги платятся легко и взимание их ничего не стоит государству, можно сказать, что расходы государства по сбору налогов служат вернейшим барометром для определения бедности или богатства страны.

В семилетний период расходы по сбору налога сократились на две трети в округе Монрейля, благодаря чему на этот округ часто указывал господин Виллель, бывший в то время министром финансов, как на образцовую местность по своей исправности.

Таково было положение края, когда Фантина возвратилась на родину. Ее там никто уже не помнил. По счастью, фабрика господина Мадлена приветливо отворила перед ней свои двери. Она пришла туда и была принята в женское отделение. Производство стекляруса было совершенно незнакомым делом для Фантины, и она не могла отличаться особенной ловкостью в работе, следовательно, много зарабатывать поденно она не могла, но во всяком случае ей было чем жить, что уже решало главную задачу: от голодной смерти она была защищена.

VIII. Мадам Виктурниен тратит тридцать шесть франков во имя нравственности

Когда Фантина увидела, что источник для существования найден, она на минуту просияла. Жить честно своим трудом — великое благословение Божие! Мало-помалу она втягивалась в работу. Она купила зеркальце; ей доставляло удовольствие любоваться на свое молодое лицо, на свои великолепные волосы и зубы; пережитое постепенно забывалось, и думалось ей только о Козетте, о светлом будущем; она чувствовала себя почти счастливой. Наняла себе она комнатку и меблировала ее в кредит в счет будущих заработков: это был остаток привычек, уцелевших еще от беспорядочного образа жизни.

Не имея возможности выдать себя за замужнюю женщину, она, как мы уже говорили ранее, остерегалась говорить кому бы то ни было, что у нее есть маленькая дочь.

Вначале, как уже известно читателю, она аккуратно платила Тенардье. Не умея писать, она была вынуждена писать письма через писаря.

Писала она часто, и это заметили. Начали шушукать в женской мастерской, что Фантина «пишет письма» и что у нее «странные повадки».

Никто так не подсматривает за поступками других, как люди, которым нет до них никакого дела. Почему такой-то приходит только в сумерки? Почему другой никогда не оставляет своего ключа у привратника по четвергам? Почему такая-то всегда рассчитывается с извозчиком, не доезжая до подъезда? Почему она посылает покупать тетрадку почтовой бумаги, когда у нее битком набито этой бумаги? и проч. и проч. Существуют люди, которые готовы потратить на разъяснение подобных загадок более денег, времени и труда, чем нужно было бы на десять добрых дел, и все это даром, удовольствия ради, не ожидая от своих хлопот другого вознаграждения, кроме удовлетворения любопытства. Они целыми днями будут следить за тем-то или за той-то, целыми часами готовы простоять на карауле на углу улицы или под воротами, в дождь, холод, станут подкупать комиссионера, поить лакеев и кучеров, предлагать деньги горничной или портье. Зачем? Без всякой цели. Из чистого зуда все узнать, выведать, пронюхать. Из одного зуда поболтать. А разоблачение подобных тайн, подобных секретов, эти разгадки, сообщенные во всеуслышание, часто приводят к катастрофам, к дуэлям, банкротствам, разорению семей, коверкают чью-нибудь жизнь, к великой радости «разоблачителей», открывших все без всякой корысти, чисто в угоду инстинкта. Явление это печальное.